И было это так

– Главное, что бессодержательная кучка – не ты, – усмехается Бог. – Как бы я завтракал после такой неприятной и неприглядной работенки?

– Фуууе, – выражаю я солидарность, по-прежнему пребывая в вежливом недоумении. – Послушай, Бог, а ты пробовал…

– М?

– …а ты пробовал антидепрессанты? Ходят слухи, что они помогают. Или таблетки для божественного организма сродни бесполезным фруктовым леденцам?

– А ты пробовала антидепрессанты? – усмехается Бог еще размашистее. – Ходят слухи, что советовать другим гораздо проще, чем самому себе. Или я не прав?

– Я, между прочим, первая спросила.

– Я, между прочим, Бог, – информирует Бог и без того информированную меня. – Поэтому – шах тебе и мат!

– Попахивает превышением служебных полномочий, – ворчливо скрещиваю я руки на груди, игнорируя беззастенчиво приватизированный вопрос. – Или я не права?

– Попахивает наслаждением от превышения служебных полномочий, – размыкает мои руки своими руками Бог. – И в этом мы оба правы!

Принимая безоговорочное, но, в общем-то, не унизительное поражение, я делаю в сторону прибоя шаг, второй, третий, оставляю позади берег, странноватую беседу, рассуждение о спасении тела и духа через пережевывание антидепрессантов, перемотанную лодыжку Бога и Бога с перемотанной лодыжкой. Легкий бриз касается моих распущенных волос, развевает их, как в телевизионной рекламе шампуня. Галька впивается в мягкие стопы и, похрустывая, хихикает: «Грр-ха-ха! Грр-ха-ха! Грр-ха-ха!» – а затем получает мгновенный и красноречивый ответ от пальцев ног: «Ооой-ой-ой! Ооой-ой-ой! Ооой-ой-ой!»

Я медленно захожу в море.

Теплая и ласковая вода пузырится, обволакивает, обтекает узкие щиколотки, поднимается к икрам, обнимает колени: ух и ух, как дивно, будто я в джакузи залезла и гидромассаж включила. По€лы голубого хлопкового платья (которое я заметила на себе только сейчас и которого в моем шкафу никогда не было) тут же становятся мокрыми, но ничуть не тяжелыми.

– Выкладывай, – отдает приказ Бог. – От аза до ижицы.

Что за тон требовательный? Разве таким тоном можно к исповеди склонять? И нешто внедрение бумерских фразеологизмов в современный язык – не кринж, а фича пригожая? В воде по пояс, я смотрю на блики, узорчатые ракушки, медуз с наперсток, лазурь, сливки, перламутр, хрусталики не привыкли к такой красоте, к такой простоте – и решаю ничегошеньки не выкладывать (ни азу, ни ижицу, ни иное экстравагантное), а поддаться гипнозу ленивых волн.

– Ну? – допытывает и барабанит по сухощавому плечу Бог, щекочет острыми глазами затылок.

Притворяясь глухой, я растираю указательным пальцем попавшую под прицел область и затянувшейся паузой отчетливо даю понять: ответа не будет, потому что сеть в моем сигналоприемнике со вчерашнего дня (и, вероятно, уже навсегда) недоступна, потому что провода безнадежно запутались и оборвались, а вышка с грохотом рухнула на самое дно самого глубокого океана.

– Нуу?

Ох и ох, да за что же?! Прилип, словно бурые водоросли в мелком городском пруду.

– Нууу?

Ах и ах, да зачем же?! Ворошить то, что ворошить коренным образом не хочется, подцеплять ноготком коросту, вытаскивать наружу неудобное и нелицеприятное.

– Затем, что хочу услышать твою трактовку случившегося. Поэтапно. Пункт за пунктом. Из первых уст.

– От иза до ажицы? – паясничаю я.

– Угу.

Моя трактовка сумбурна и запутанна. Расскажешь – и съежишься от стыда. Дурь, мол, сплошная дурь и бессмысленное усложнение. Проблемы изнеженной молодежи. Ай-ай-ай, какие мы чувствительные, какие хрупкие, какие ранимые. Ути- ути-ути, а ведь раньше люди как-то жили, справлялись, работали. Ой-ой-ой, а сейчас, вместо того чтобы приглушать переживания в алкогольном водопаде или плескаться в океане псевдоспасительных отношений, предпочитают постонать прилюдно в запрещенных социальных сетях, на терапию к мозгоправам-мошенникам-деньговымогателям сходить, за бешеные суммы самокопанием позаниматься и изможденных родителей во всех смертных грехах пообвинять. Или как говорят представители старшего поколения – не все, разумеется, но те из них, чья гордыня небоскребом возвышается над эмпатией?

– Вроде бы так говорят, – подтверждает Бог.

– И как после этого открывать им сердце и душу? – распаляюсь я. – Как реагировать на нескрываемое осуждение? Как избежать излишних и непрошенных наставлений?

– Уважительные и конструктивные диалоги сплачивают лю…

– Слишком разумные вещи ты предлагаешь – тошно слушать!

– …дей.

Можно, конечно, затевать конфликты или молча обижаться на тех, кто не обучен принимать чужую слабость и признаваться в собственной, а обучен выживанию в голодно-безработные девяностые (дающему им мнимое право относиться к миллениалам и зумерам с презрительным снисхождением), – но следует ли на самом деле обижаться? Да, новые поколения учатся распознавать свои проблемы, не оглядываясь на гендерную принадлежность. Да, нас называют нытиками, задохликами и вечными подростками. Да, у этих суждений, возможно, имеется аргументированная причина. Но разве наше стремление стать в разы счастливее заслуживает оскорблений? Мы просто хотим жить иначе, чем наши родители. Не лучше и не хуже – всего лишь иначе. И это право свободного выбора нельзя попирать глумлением – зачем вступать в конфронтацию из-за разного миропонимания?

– Незачем, – соглашается Бог.

Однако стоит признать, что многие из нас (даже при настойчивых попытках уйти от детских установок) все равно сталкиваются с токсичными канонами, усвоенными вместе с алфавитом и таблицей умножения: мы частенько ловим себя на мысли, что сочувствие не должно распространяться на человека в зеркале (при отступлении от правила – человеку в зеркале надлежит круглосуточно маяться угрызениями совести за эгоцентризм); что нужно быть сильными (равняться на трудолюбивых прабабушек, которые жили без стиральных машин-пылесосов-микроволновок, в разгар сенокоса рожали детей в открытом поле и отбивались лопатой от волков по пути в школу); что не рекомендуется лить слезы и устраивать истерики в публичных местах (дабы никого не позорить и самим не позориться) – и, как водится, терпеть, терпеть и еще раз терпеть, чтобы стать атаманами! Эти настройки регулярно проникают в нашу жизнь – и не делают ее светлее.

Например – прямо сейчас проникают в мою то ли жизнь, то ли нежизнь, то ли во что-то, находящееся между.

В голове выстреливают вроде бы безвредные вопросы, которые на самом деле приносят огромный вред: достойна ли внимания моя маленькая личная трагедия, если кругом (в соседней квартире, в другой области, в Африке, на Юпитере, локация не очень важна) – целое варево глобальных проблем? Стоит ли обсуждать такую ерунду? Отвлекаться от действительно стержневых задач?

– Могу я немного отдохнуть от варева глобальных проблем и погрузиться в одну маленькую личную трагедию?

«Фшш-фшш-фшш», – щебечут и ластятся насторожившиеся волны. Чайки поют молебен о мудрости, сытости и ясности, разрезают острыми крыльями пропитанный солью воздух. Что от меня требуется? Повесть? Рассказ? Или краткая выжимка о вчерашнем вечере? Вечер вчерашний был не самым веселым (мягко говоря), наполнился слезами и медикаментами (теми, что нашлись в аптечке), был омрачен и добит тремя исходящими (и, подчеркну, неотвеченными) звонками самым насущным и необходимым людям.

– Внимай же, голубушка ненаглядная и горе луковое, – благодушно взывает Бог. – Жажду сообщить, что первый абонент беспробудно спал в неудобном кресле после напряженного рабочего дня. Второй абонент не услышал твой клич, поскольку одновременно мыл целую гору грязной посуды, жарил отвратительные постные котлеты из моркови и варил какао с пенкой. Третий абонент… Нет нужды доказывать, что третий абонент – всего лишь человек, которого давно пора убрать из списка насущных, ибо в его персональном списке, увы и увы, твои имя и фамилия не значатся.

– Вот обязательно скальпелем – да по живому? – вздрагиваю я инстинктивно и еще дальше забредаю в море, распугивая косяк карликовых рыбок, вьющихся у ног. – Слышал хоть что-нибудь о милосердии и сострадании?

– Пронизанный милосердием и состраданием, я помогаю тебе с отсечением зудящих корок, конкретизацией туманных формулировок и проговариванием душащих проблем.

– За корки спасибо, – пытаюсь я увернуться от атаки на конфиденциальность моих непрезентабельных данных. – За формулировки – не спасибо. Я их не люблю, не привечаю, всячески бойкотирую. Точные формулировки к тому же чересчур крепко врезаются в память. Нет-нет да и наткнешься на мины уже использованных выражений. Мне куда проще даются тишина, нейтралитет и, в случае неминуемого конфликта, сглаживание рыхлых вопросов.

– Молчание – не панацея и не анестетик.

– Прессинг – тем более.

– Я тебя не тороплю, – невольно торопит Неторопящий. – И не хочу давить. И не собираюсь прибегать к карательным мерам. И мои карательные меры вдобавок не идут ни в какое сравнение с твоими собственными карательными мерами. Так поведай мне начистоту, без утайки и без обиняков: какие такие думы перекрыли твою волю к жизни?

В воде по грудь, я смотрю на блики, узорчатые ракушки, медуз с наперсток, лазурь, сливки, перламутр, хрусталики не привыкли к такой простоте, к такой красоте – и мечтаю не отвечать, но больше не могу поддаваться гипнозу ленивых волн.

– Во-первых, – величайшими усилиями воли произношу я. – Проблемы со словами. Точнее, с их отсутствием. Я писатель, знаешь? Мое дело – сочинять хорошие тексты. Но последние пару лет все, что у меня получается делать, – это сидеть в своей комнате и, онемев от сводок новостей, глядеть в окно. День за днем. День за днем. День за днем. Я не способна напечатать ни главы, ни абзаца, ни строчки. На столе – закрытый ноутбук. В голове – белый шум, сквозь который пробиваются сигналы извне, шипящие, пилящие, клацающие: записывай, записывай, записывай хоть что-то, иначе ты – не писатель, иначе ты – никто, иначе место тебе – в нигде. Но всякое творчество ушло из меня, как смех над рилсами[3] с домашними животными, как желание встать с кровати и почистить зубы, как необходимость разобрать почту, как обязанность ответить на нескончаемые сообщения в мессенджерах. Всякая литература, за исключением крупных журналистских расследований, которые я боюсь читать (и читаю, читаю, читаю без остановки), перешла в разряд бесполезной шелухи – особенно на фоне реальных событий, которые оказались куда трагичнее и непредсказуемее выдуманных историй.

– Не упрекай себя за то, что имеет собственную волю, – наставляет и утешает Бог. – Слова придут к тебе в нужный час – ни раньше и ни позже. Жди их смиренно, не подгоняй плетью, а после – встречай с благодарностью, как вознаграждение за преданность ремеслу. А во‑вторых?

– Во-вторых, – разгоняюсь я, будто на саночках с горочки. – Мне одиноко. Очень и очень одиноко. Словно я, голодная и неприкаянная, в лесу заблудилась и, оступившись на кочке, увязла по скулы в трясине. Словно я превратилась в истончившийся носок и трагически угодила под неподъемный советский шифоньер, где допетровская пыль кукует с закатившимися пуговицами, высохшими виноградинами и комками кошачьей шерсти. Словно мне выпало играть роль самой невкусной конфеты из новогоднего подарка – непривлекательной «Москвички» или дубового «Рачка» – и отправиться в ссылку за угловой диван. Почему так? Отчего так? Я не знаю и не понимаю. Быть может, потому, что у меня мужчины нормального не было? А был только безжалостный индивид, которого давно пора убрать из списка насущных и чье имя недостойно того, чтобы произносить во всеуслышание?

– Мужчины у нее не было, упаси меня я, – комментирует без запинки Бог. – С каких пор наличие человека у человека является волшебной пилюлей от одиночества и гарантией стопроцентного счастья? Это никакая не гарантия, а всего лишь вероятность! Представь на секунду масштаб семейно-бытовой разобщенности: прорва супружеских пар связаны не любовью, но привычкой, непогашенными кредитами, родительскими обязательствами! Ходят на работу, ездят на дачу, летают в отпуск, затевают ремонт, детей в строгости воспитывают и начисто забывают, что в любых отношениях главное – наличие себя у себя. При таком раскладе все остальные радости жизни, как правило, притягиваются естественным путем. Это общеизвестная формула. Можешь, кстати говоря, записать ее в блокнот – на случай, если однажды позабудешь, но захочешь срочно и дословно вспомнить.

– Карандаш забыла, – ехидничаю я, еле-еле сдерживая подступающие слезы.

– Еще какие причины? – выуживает по крупицам Бог.

– Чувство безысходности, – грубо и изнуренно подвожу я суммарный итог, закусывая зубами удила и не ослабляя жгут всхлипами. – Потеря надежды. Усталость от ожидания новых напастей. Кажется, что с каждой минутой тучи над головой сгущаются. Хотя, казалось бы, куда еще темнее? Взгляни на этот мир: на бескрайние потрясения и катастрофы, на ежечасную неустойчивость и неуверенность в завтрашнем дне. Взгляни. Что, в сущности, у нас, людей, имеется? Какой багаж? Зыбучие пески под ногами? Груз постоянной вины за то, что не предотвратили мрак сегодняшнего дня? Воспоминания о том, как люди были пусть и равнодушны друг к другу, но хотя бы не охвачены всеобъемлющей ненавистью?

– У вас есть…

– Вот, смотри, что есть у меня, – перебиваю я, не дослушав. – У меня есть любящие родители, целые стены, деньги на коммуналку. Как будто бы все имеется. Имеется абсолютно все. Только нет ощущения покоя и защищенности – того, без чего трудно дышать полными легкими. Я не помню себя другой, не помню себя беспечной, но отчетливо вижу предшествующие текущему дню явления: митинги, задержания, сроки, эпидемии, оскудевшая продуктовая корзина, сократившиеся почти до нуля путешествия, войны, рассеивание друзей по материкам и давящая мысль о том, что ты остался один в жерле вулкана. Эти события произошли относительно недавно, буквально в диапазоне нескольких лет – но все же так давно. Они прошлись по реальности мельничным колесом, в крошку стерли всякое «до» и катапультировали в помойку представленные до мелочей мечты о лучезарном, полноценном, вольном будущем.

И я всерьез старалась держаться на плаву в океане обрушившихся на всех нас бед.

Очень старалась.

Веришь мне?

Я даже поставила чайник, достала батончики, уселась ждать новых гостей, которые тоже пытаются выбраться из пропасти с лавой, которым тоже страшно, с которыми мы сумели бы разломать смятение на мелкие кусочки, чтобы каждому стало чуточку легче и теплее, – однако, услышав звонок в дверь, погасила в панике свет, задернула шторы, закрылась на все замочки, задвижки, шпингалетики.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Instagram принадлежит компании Meta, признанной в Российской Федерации экстремистской организацией, деятельность ее сервисов на территории РФ запрещена.

2

Американская антипремия в области кинематографа.

3

Короткие видео в социальной сети Instagram, принадлежащей компании Meta, признанной в Российской Федерации экстремистской организацией, деятельность ее сервисов на территории РФ запрещена.