скачать книгу бесплатно
Я хмыкнула:
– Привлекаешь. И сама об этом знаешь. Где-то очень глубоко внутри.
Люся с ненавистью сжала складку на животе – безобразный фартук, она еле обхватила его большим и указательным пальцами. Сжав его так сильно, что я охнула от боли, Люся с презрением произнесла:
– Да уж, где-то ну о-очень глубоко, так что и не видно!
Ох, как все тяжело! Я решила ее отвлечь:
– Да ладно тебе, я думаю – он тебя любит. Заботится вон, ванную сделал – при этих словах Люся взволнованно задышала и я опять почувствовала что-то мягкое и теплое внутри этого огромного тела. А меня как кто-то дернул за язык:
– А почему квасит-то?
Люся с болью и недоумением всмотрелась в свои глаза, покачала головой и мы вышли из ванной.
Она уверенно завела нас в комнату, в которой мы спали. В коридоре я явно ощутила запахи выпечки – блины или оладьи, но Люсю это почему-то совсем не воодушевило. В комнате она открыла старый деревянный шкаф, на дверце которого оказалось большое зеркало, и начала одеваться. Сначала я отводила взгляд, но когда ощутила на теле белье, не удержалась и посмотрела в зеркало. Увиденное глубоко меня шокировало – одно дело представлять себе, что такое вообще возможно или брезгливо отводить взгляд от подобных фотографий, а совсем другое – увидеть себя такой в зеркале. Сейчас я все остро ощущала, я рассматривала это грузное тело как свое собственное. Не подумав, я сболтнула вслух:
– Зачем же ты так себя запустила, Люсь? Ведь симпатичная в принципе девочка…
Она со слезами на глазах повторила:
– Девочка?
Неожиданно яркая и пронзительная картинка возникла в голове – я видела и чувствовала это, как собственное воспоминание…
…Я бегу по траве босиком. Босоножки в руках стучат по пальцам, но это не имеет значения. Я молода, красива и желанна! Я уже запыхалась, утренняя роса холодит пальцы на ногах, необыкновенно чистый воздух наполняет тело, солнышко ласково согревает кожу, я верю и знаю, что вся жизнь впереди, что она будет такой же прекрасной, как и этот момент! Я стараюсь сдержать счастливый смех, но у меня это плохо получается. Растрепанные волосы щекочут плечи, сшитый бабушкой шелковый васильковый сарафан обнимает бедра. Я пытаюсь спрятаться за березкой, и мне это почти удается, не считая немного выпирающей из-за дерева груди. Ну да ладно, пусть уж «эта красота», как говорит Сережка, выглядывает… А вот и он. Конечно, он меня догнал, я и не сомневалась! Крепкий и подтянутый юный голубоглазый блондин, мой тайный воздыхатель с детских лет. Последние годы – не такой уж и тайный. Я подглядываю за ним из-за березы, а он меня замечает, подбегает и крепко обнимает нас обеих – и меня и березу. Потом аккуратно отделяет меня от дерева, придерживая за руку, и со смехом укладывает на влажную траву. Сережка, как зачарованный, смотрит мне в глаза – а я и сама знаю, что сарафан еще больше подчеркивает их цвет – бабушка знала, что выбирать. Сережка целует мои глаза, щеки и губы, потом продвигается ниже. Я кокетливо изгибаю шею, позволяя ему себя целовать – приятно же, черт возьми! И вот он уже расстегнул верхние пуговицы сарафана и с упоением целует мою грудь, от которой он без ума. Мне так хорошо, что даже страшно – и от этого страха я начинаю приходить в себя:
– Нет, Сержик, нет, не сейчас.
Он с неохотой останавливается и замирает, уложив голову на моей груди:
– Ты права, не сейчас. Остановиться я уже не смогу. Люсь, а может, не ехала бы никуда, а?
Я ласково перебираю его пшеничные блестящие волосы:
– Да ладно, Сержик, ты же в армию уйдешь… А вернешься, через пару годиков и я подтянусь. Вот тогда и поговорим.
Сережка, прозванный мной Сержем за такое же восторженное обожание, как в фильме о гардемаринах, который мы вместе смотрели подростками, не отрывает от меня сияющих глаз.
– Девочка моя… Девочка моя синеглазая! – и опять тянется к губам…
Воспоминание растаяло, я и Люся опять были в реальности. Мы с тоской оглядывали безобразное тело в зеркале, отвратительную складку на некогда такой изящной шейке… А ведь она еще так молода! Сколько ей? Тридцать пять? Тридцать семь?
По лицу Люси текли слезы, губы закушены до крови от еле сдерживаемых рыданий. Я чувствовала ее боль, морально и физически. В голове пронеслось:
– Тридцать…
Да уж… Из-за двери раздался недовольный голос:
– Люська, да что с тобой сегодня? На работу опоздаешь!
Люся шмыгнула, глубоко вдохнула и ответила:
– Да, Сереж, я сейчас! Уже одеваюсь!
Она сняла с вешалки идеально выглаженную широченную прямую юбку ниже колен и бесформенную серую блузку. Одевшись, критически оглядела себя в зеркале. Нелепый круглый вырез блузки только подчеркивал некрасивую складчатую шею, а серый цвет делал кожу блеклой и неинтересной. В таком виде она выглядела еще старше, чем в раздетом. Я не выдержала и вмешалась:
– Люсь, да подожди ты! Неужели ничего получше нет? Ну, хотя бы по цвету…
Все еще шмыгая, она ответила, да еще и вслух:
– Да вот, все что есть… Докатилась – сама с собой советуюсь!
Я пробежалась взглядом по вешалкам:
– А вот эта синяя блузка? Мне кажется – тебе пойдет!
– Да ну, я в нее не влезу.
– Уверена? Ну хоть попробуй!
Люся переодела блузку – уже чуть лучше, четкие линии воротника рубашечного покроя делают более выразительными линию скул и подбородка и немного скрывают складку на шее. Цвет очень удачен – кожа становится золотистой, а глаза сияют синим огнем. Да и покрой хоть как-то намекает на талию. Я говорю:
– Ну вот видишь, так значительно лучше! Это явно твой цвет.
Люся всхлипнула:
– Да уж… Но я не могу так идти – видишь, какая тесная!
– Живот подтяни!
– Чем?
– Прессом!
– Да нет его, пресса!
– А ты подтяни тем, что есть!
Люся сильно подтянула живот. Да уж, блузка тесновата. Но все-таки – совсем другое дело!
– Я не смогу целый день так ходить! Я ведь даже вдохнуть толком не могу!
– А ты не пузом дыши, а грудью – она-то у тебя вон какая! – произнесла я, желая подбодрить женщину.
Она расплылась в беззащитной улыбке:
– Да, ты тоже заметила? Как давно мне этого не говорили! А как тебя зовут-то?
– Ольга.
Люся какое-то время улыбалась, а потом вслух прошептала:
– Боже мой, с кем я разговариваю! Срочно к Федоровне!
А я не унималась:
– Да погоди ты! Заколка есть?
– А? Что? Да, где-то есть.
И она начала рыться в ящике с бельем. Я возмутилась:
– Люсь, а у тебя туалетный столик есть? Ну, или хоть тумбочка для всякой мелочевки?
Она явно растерялась:
– Что? Нет. Это ведь не мой дом… Да и зачем она мне?
– Ну как же… Ты же женщина! Расчески, заколки, косметика…
– Ой, да мне не до того.
– Это ты зря. Распусти волосы. Распусти волосы, тебе говорю! – и я попыталась поднять ее руку. К моему и ее изумлению, у меня это получилось. Я содрала резинку с волос и каштановые чуть вьющиеся локоны рассыпались по плечам.
– Распуши немного, еще! Чтоб было видно, что они вьются, чтоб была видна их мягкость. Зачем же их затягивать?
– А так я похожа на гриб.
– Да, есть немного. Подбери боковые волосы и заколи сзади, удлиним лицо. Да не затягивай, просто заколи! Ну вот, а теперь – живот поджать, глазам сиять и вперед! Стоп, а что это у тебя на ногах – ты так в тапках и пойдешь?
– Нет, но туфли я уже на выходе обую.
– Н-да? Ну ладно. Вперед, красотка, выше подбородок, весь мир у твоих ног!
Мне очень хотелось поддержать эту несчастную женщину, после увиденного и прочувствованного воспоминания она стала мне …родной. И мы вышли из комнаты.
ГЛАВА 2.2
На застекленной террасе на длинном столе нас ожидала большая тарелка с румяными оладьями. Наш общий желудок сжался в радостном предвкушении. За столом сидел Люсин хахаль и уплетал оладьи со сметаной. Увидев нас, он замер. Люся до боли в мышцах напрягла живот и остановилась, взволнованно дыша, в ожидании его реакции. В умытом и одетом состоянии он был очень даже ничего. С явным интересом ее осмотрев, он спросил:
– Люсь, ты куда-то собралась? Или праздник какой?
Люся стояла в ступоре, а я подумала:
– Да улыбнись же, улыбнись!
Она никак не отреагировала, тогда я попыталась сама. Это оказалось невероятно трудным делом, гораздо более трудным, чем вскочить с кровати или сдернуть резинку с волос. Наверное, улыбаться может только хозяин тела. Кое-как подтянув уголки губ кверху, я успокаивающе, как могла ласково, произнесла:
– Нет, Сереж, никакого праздника.
Он еще внимательнее на нас посмотрел, явно заинтригованный. Откуда-то справа вышла пожилая худощавая женщина и неприязненно произнесла:
– Людмила, сегодня утром я опять нашла волос в умывальнике. Потрудись быть аккуратнее.
Я почувствовала страшную усталость и опустошение – казалось, эта женщина одним своим появлением высосала всю радость жизни Люси, которая молчала и вслух и про себя. Я распрямила ее опустившиеся плечи, развернулась к карге и нарочито вежливо ответила:
– И вам тоже доброго утра! Потружусь.
Карга удивленно двинула бровями и прищурилась – явно приняла вызов. Люся устало шепнула:
«Это не просто карга, а моя свекровь, Зинаида Карловна.»
Ах вон оно что! Ну что ж, посмотрим. Я думала, что Люся, наконец, присядет позавтракать, но она вдруг повернула не к столу, а в противоположную сторону. Ее сердце забилось чаще и сжалось от щемящей нежности, да так, что я оторопела – еще никогда в жизни я не испытывала чувства подобной силы…
В инвалидной коляске, освещенная лучами утреннего солнца, сидела маленькая девочка. Примерно шести – семи лет, в легком белом платьице, с тоненькими очень бледными ручками и ножками. Пшеничные папины локоны и синие, опушенные темными ресницами глаза дополняли образ маленького ангела. Еле сдерживая стоящие в глазах слезы, Люся присела перед коляской.
– Доброе утро, Раечка! Как спалось? Тебе нравится солнышко? Смотри, оно заглядывает прямо к нам в окошко, чтобы согреть твои ручки.
Люся взяла холодные пальчики малышки и поднесла их к губам. Девочка никак не отреагировала и продолжала смотреть в окно. Я чувствовала, что меня вместе с Люсей накрывает такая волна горя и отчаяния, что стало страшно. Казалось, все счастье мира сосредоточено в этих маленьких ручках, на них капали горячие слезы Люси, но они все равно оставались холодными. Я чувствовала, что Люся не может дышать, что сейчас она разрыдается, и мысленно прошептала:
– Люсенька, милая, дыши глубже. Медленный протяжный вдох, еще… и еще…
Люся послушно подышала и немного пришла в себя. Еще раз поцеловав ручки девочки, она отошла к столу. Сергей уже куда-то вышел и карга явно приободрилась.
– Сегодня кто-то целых сорок минут сидел в ванной, забыв, что в этом доме живут люди!
Настроение у меня после перенесенных эмоций было ни к черту, Люся вообще обессиленно притихла, так что я решила ответить за нее:
– И этот кто-то, судя по построению предложения, к людям не относится?
Старая карга вскинула подбородок и развернула знамена:
– Этот кто-то – грязная шалава, пользующаяся наивной влюбленностью доверчивых мальчишек!
Я даже опешила:
– А можно хотя бы при ребенке яд не испускать?
– Она все равно ничего не понимает! От худого семени не жди доброго племени!
Где-то внутри меня пыталась образумить Люся, напоминая о том, что я обещала не вмешиваться в ее жизнь, но меня уже несло как по кочкам:
– Ах ты, старая оглобля! Да это же твоя внучка!
– Это еще спорный вопрос! Вон у Настасьи – мой внук, а это – приблуда! А вот тебе за оглоблю, неряшливая корова!
Из наших общих с Люсей глаз фонтаном брызнули слезы, а карга подошла и отвесила нам сочную оплеуху. Вдруг откуда-то из комнат прискакал крупный черный котяра и, запрыгнув на стол, злобно зашипел на старуху. Очень красивый, с блестящей смоляной шерстью и ярко-зелеными глазами, он выглядел потрясающе – плотно прижатые уши, сморщенный нос, расширенные зрачки, немалые клыки и угрожающе поднятая лапа с выпущенными когтями. Прямо как пантера в миниатюре. Карга раскричалась:
