Участь смертных

Ника Лемад

Участь смертных

Он просчитался и вынужден всю жизнь скитаться.

Он заблудился и примет последствия.

Он проиграл, и память об этом преследовать будет до самой смерти.

Она просто есть. Была и будет.

Нас было четверо. И каждый был уверен в своем превосходстве.

Что стало причиной?

Любовь. Привязанность. Человечность.

В чем суть?

Это абсурд, необходимый для выживания? Или дары, которые распускаются вопреки разумности и всем возможным устоям?

Сколько времени нам осталось?

До самой смерти.

Когда она придет?

Я сам бы многое отдал, чтобы это узнать.

1.

– Я открыто ел и пил, наслаждаясь местом, где я находился. Кругом вспыхивали капельками росы грани хрусталя, переливалось тонкое изящество, пылали канделябры нестерпимым блеском. Слепили заходящим солнцем. Вокруг звучали смех и веселье, ходили люди, развлекались, получали такое же удовольствие, как и я.

– Что же могло расстроить твое хорошее расположение?

– Комната. Обычная. Только вход в нее устроен в виде лабиринта: дверь, узкий путь наверх, входы и выходы, ведущие неизменно друг к другу полукругом, притом так, что несколько дверей, и все открываются в эту комнату. Кроме одной, ведущей к выходу. Девушка прошла в нее. Веселая, милая. Увидела внутри множество гостей, пьющих и болтающих. Они дурачились и оживленно танцевали. Было несколько ее знакомых, из тех, с кем виделась внизу. Бархат и зеркала, свечи, задорная музыка. И она веселилась, пока не заметила женщину. Высокую и красивую, следящую за ней. Но так назойлив был ее взгляд, так тяжело ее внимание, что девушка не стала дольше задерживаться в той комнате. Захотела уйти, причем стало ей невмоготу находиться там боле, под этим взором неподвижным, выжидающим. Она дотронулась до двери, а женщина двинулась. У девушки сердце упало, она заспешила. А женщина ей улыбнулась. Оскалилась, я бы сказал. Остро, хищно это смотрелось.

Куда же ты, спросила она. Так тягуче прозвучал ее голос, что зубы склеились от приторности. Девушка заторопилась еще скорее, схватила ручку, вбежала в этот странный лабиринт дверей. И вроде неловко ей было так бежать, еще и люди все до единого подняли головы, остановили танцы. Они смотрели, следили.

Девушка начала дергать двери, а женщина подходила все ближе. Девушка пыталась пройти, а люди открывали все проходы и становились в них, кивая ей. И лица у них делались странные, настороженные. Женщина подбиралась все ближе.

Куда же ты, все повторяла она. И перекрылась последняя дверь.

Девушка задрожала, и я вместе с ней. Она все старалась показать, что ей не страшно, хотя этот ужас я лично ощущал скрипом на зубах. Но она не давала ему волю, вышла и посмеялась со всеми, кто находился в комнате.

Никуда, ответила. Любопытные двери.

Еще какие, отозвалась женщина.

И девушку закрутило как веретено. И поднималась она все выше и выше, а люди смеялись все громче. И в конце концов визг их взлетел до потолка, откуда девушка увидела остальной дом, выход, черный как ночь, как самая темная бездна. К нему она так стремилась; не к толпам, прогуливающимся, танцующим, пьющим охлажденное вино из запотевших бокалов. Всем сердцем пожелала оказаться там. Голова закружилась, от скорости шея растянулась, запуталась, ногти насмерть вросли в стены, а они сверкали так ярко, что слилось все во вспышку. И потекли, нитями, тонкими, хрупкими. К той женщине.

– Боги… – Тан Асадо нервно рассмеялся. Огляделся; украдкой, торопливо, но под ноги наползал только призрачный белесый туман. Движений в нем не различалось. Тогда заглянул в глаза, затмевающие сияние неба, и немного успокоился. – Что за страсти ты мне рассказываешь?

– Вот, – его гость протянул картинку, набросок. С девушкой – слезы в глазах, дрожание губ, взлет длинных прядей. Ужас на лице и стремление, надежда. – Вот, – повторил. – Я увидел ее. И нарисовал. Она просила меня. Я все то время простоял, безмолвный и бесплотный. Но мне показалось, последний ее взгляд коснулся меня. И остались следы, – спустил с плеча плащ, сорочку, чтобы показать лунки ногтей на предплечье. – Иначе не могу объяснить их появление.

Шаман с уверенностью мог сказать, что изображенное Великим наставником лицо он видел впервые. Хоть так смотрел, хоть прикрыв глаза.

– Человек?

Лексис Эйос Рей повел плечом. Холодный звездный свет выбелил его до снежного блеска, и Тан Асадо зачарованно уставился на островок света в густых сумерках. Рей понимающе улыбнулся и натянул ткань обратно.

– У меня кровь похолодела, – продолжил, завязывая тесемки сорочки. – И сердце застучало так часто, будто вот-вот прыгну с высоты, вишу на одной руке и не могу отыскать опоры под ногами. Жутко и хочется кричать.

Холодная луна, поднявшись над острыми вершинами деревьев, вместо того, чтобы прогнать тени прочь, вычернила все вокруг окончательно. Весь свой мертвенный свет устремила гостю в спину, раскрашивая голову в причудливые цвета, сверкая на спутанных светлых волосах всеми оттенками серебра. На белоснежном лике, чистом и открытом, появилась гримаса.

– На самом деле я не могу перестать думать об этом. О той девушке. Что с ней, приснилась ли мне. Кошмар привиделся, но так реально все было; я слышу крик в своих ушах, ощущаю вкус металла на языке. Ее касание к моему локтю. Невесомое, как перышко. Вот, – показал красное пятнышко, – я весь в ее метках. Скажи теперь, спал ли я?

И замолчал, находя все новые черты призрачного приема. Отыскивая их во всем, в себе в первую очередь.

2.

– Свет луны. Думал ли ты когда-нибудь, что оно такое, это сияние? Он отличается от дневного света, абсолютно и точно. Это не светило, он не позволяет видеть. Он неясен, он все искажает, сбивает с пути. Выхватывает из темноты, отлавливает каждый страх и выставляет его напоказ. Лелеет трусость и вынуждает принимать ее как часть себя. Покрывает тайной то, что казалось очевидным. Ты начинаешь сомневаться во всем, а самое страшное, что и в себе.

Догорающие звезды тонули во мраке, мои деревья отбрасывали уродливые тени и они все скользили и скользили по острым пикам некогда зеленых, а теперь окаменевших былинок. Точно ко мне. К моим ногам. Шепот ветра в полнейшей тишине. Ни звука, где все звери? Чье-то дыхание шевелит волосы, но не мое.

Я впервые услышал поступь вечности. Легчайшую, не трогающую ничего из этого мира, из другого. Она приближалась и, не поверишь, шаман, я начал умолять ее пройти мимо. Я затаился, я притворился. – Дар поднял бокал дрожащей рукой и сам рассмеялся своей впечатлительности. Зелень внимательных, глубоко посаженных глаз, удивительно блестящих, немного диких, остановилась на бледном диске, застывшем над миром смертных. Леденящий ветер свистел меж сплетением древних ветвей, окружавших жилище шамана. – Жутко на самом деле. Для меня. Неизвестное, то, с чем я не уверен, что смогу справиться.

Я видел свет, и он попал в капкан. Его загнали в угол и он бился раненым зверем, силясь освободиться. Рвался на части, тянул ко мне свои серебряные нити. Я не видел, кто поставил ту ловушку. В моих владениях – шаман, я не видел. Не знаю.

– Ты провидец, Мессе Алгабат Дар, – негромко напомнил Тан Асадо. Сказал и невольно поежился. – Вероятно, это часть чего-то, что откроется вскоре. Либо обычный кошмар.

Туманная пелена стлалась у ног шамана, однако, сколько ни старался, движения он там не различил. Вздохнул несколько облегченно. Вдалеке зашумели крылья птиц, потревожили хрупкую тишину. С досадой Тан Асадо подумал о не дремлющих этой ночью.

– Спал ли я? – утомленно отозвался Дар. – Я устал. Устал так, что не могу и лук поднять. Мои руки дрожат, мои ноги подкашиваются под его тяжестью. Будто годы я не смыкал глаз. И то серебро, оно пронизывает меня насквозь. Я как слышу его звон, удары о стены ловушки, я все тяну и тяну к нему руки. И не могу ухватить, оно утекает сквозь пальцы. Я знал в тот момент, но сейчас уже сомневаюсь, знал ли? – Изменчивая мягкость в чертах лица не исказилась, тревожность выдавал лишь голос. – Что мог бы приложить усилий больше, разобраться в том капкане, открыть его. Но… Я отвлекся.

Шаману все меньше нравилось их времяпровождение. И вино стало ощутимо кислить, плескалось на дне бокала осадком. Подстилка стала жестче; либо кости разболелись, вынужденные находиться в неподвижности. Тени стали гуще, лунный свет с трудом пробирался через лесной мусор, нагнанный ветром на пики древесных стражей. Тогда он задумался, сколько же времени они провели с гостем, глядя друг на друга.

Лесной охотник со вздохом сменил положение на полу.

– Я стоял. Стоял и смотрел. Иногда всплывала случайно выхваченная где-то фраза, обрывки образов, которые, на самом деле и не мои вовсе. И чем настойчивее цеплялся, пытался ухватить хоть их тень, тем быстрее они развеивались. Оставляли после себя опустошенность.

Звери, под лунным светом они являли свою сущность духов. Они жались к моим ногам, они плясали вокруг меня, уводили в сторону от ловушки. Та тихая поступь – она предостерегала уходить. И я разрывался между ними. Только одному, напомнил мой внутренний голос. Из всех верить можно только одному.

И я рискнул. Протянул руку самому себе, стоящему напротив и глядящему на меня недобрым взглядом.

– О Боги, – прошептал Тан Асадо. – Себе? Ты уверен?

Осадок в бокале серебрился, впитывая неверный лунный свет. Дар рассматривал его слишком уж пристально.

3.

– Стекло и бархат. Время истекло, – тихо обронил Кай, не оборачиваясь.

– Что? – недоверчиво спросил шаман, наклонив голову. – И ты туда же?

Подперев подбородок ладонями, облокотившись локтями на артритные суставы балюстрады, Крылатый всадник не мигая смотрел вдаль, на склоны, поросшие густыми лесами, серебрившиеся волнами листьев, послушных ветру. Тяжелые складки плаща обнимали его высокий стан, сложенные крылья не издавали ни малейшего шелеста, отливали чернильной синевой. Потрескивала одинокая свеча, втиснутая меж двух чаш.

– Они приходили, верно?

– Верно, – вздохнул шаман.

– Ты ведь не выдашь, с чем?

– Кай…

Тан Асадо замолчал. Пауза обступила их плотным кольцом. Шаман потянулся за настоем и, передумав, вернул руку на колено. Мучала не жажда, а потребность занять руки. С ней он справится.

Где-то заухала сова, послышался треск сухих веток. Кая они не потревожили.

– Звери, – пробормотал шаман. И взял-таки свою чашу, поднес к губам. Настой остыл, как и думал.

– Знаю, – отозвался Кай. – Они везде. Их желания незатейливы, а мысли просты.

– У меня дрожь от тебя, – честно признался Тан Асадо.

Кай пожал плечами, ожили крылья. Встрепенулись, раскрылись, заслонив часть пепельного неба, и вернулись на место. Следом улеглась коса длиной до колен, густого цвета бездны. Зачарованно следил за своим гостем человек.

Крылатый всадник, Эленид Гелис Эллеус Кай. Вестник, причиняющий боль. Носящий холодную неподвижную маску. Обладающий внешностью статуи, идеальность которой подпорчена шрамами; они везде, пересекали наискось бровь, росчерками касались высоких скул. Мастер войны был отмечен своей стихией сполна. Разжигатель войн и приносящий мир, внушающий любовь и ненависть. Мощь имел невообразимую.

И в то же время он искал место, где мог бы помолчать вдвоем. Они все искали.

Он мог простоять так, и не произнести ни слова. Мог появиться на несколько минут или часов. Мог говорить или листать фолианты, содержимое которых давным-давно выучил: казалось, ему доставляло удовольствие держать в своих руках нечто столь хрупкое, как тончайшие листы, исчерченные текстами.

– Как много тебе известно, шаман?

– Мои знания просто крошки в океане по сравнению с твоими. Ты видишь много больше.

– Все мы что-то видим, – Кай задумчиво обвел темным взглядом горизонт. Добавил тише: – Жаль только, что не себя со стороны.

Тан Асадо удивленно поднял брови. Свеча догорала, пламя отчаянней заметалось на фитиле, стремясь еще пожить. Шаман накрыл его стеклом.

– Ты недоволен собой? Или о ком сейчас говоришь?

Кай обернулся.

– Стекло. Оно разлетится на бархате, осколками усеет все вокруг. А я попытаюсь его собрать и изрежу все руки. Кровь, моя, чужая – я не знаю, но она прольется. И, мне кажется, я предпочел бы, чтобы она была моей. Время станет моим врагом, оно подкрадется неслышно. Будет стоять у меня за спиной, а я все буду искать и искать это крошево. Собрать не смогу, они сольются в нити, они ускользнут сквозь пальцы.

И я должен бежать за ними, время станет моим надсмотрщиком. Оно будет подгонять, дышать в затылок, толкать в спину. И я должен прыгнуть, я это знаю. Но в тот момент, когда мои ноги готовы будут оторваться от земли, я не сделаю этого. Я откажусь, добровольно.

– О Боги! – шаман страшным усилием воли унял разыгравшееся воображение. Опустил глаза вниз, покрытый липким страхом чужих кошмаров.

– Спал ли я? – вопросил Кай. – Что я видел? Себя ли или чью судьбу? Что означать должны те нити? Зачем они мне?

Дрожащий воздух сгустился у подножия жилища шамана, пополз по дощатому настилу, вцепился в полы тяжелого плаща Кая. Шаман вгляделся в смутные очертания нитей. Дыхание перехватило, вскинул глаза.

– Ты видел свою смерть, – резко произнес тронутый Богами. – Она остановит твой полет.

– У меня нет души, которая могла бы ее удовлетворить, – так же резко возразил всадник.

– Готов к проверке?

– Не забывайся, шаман! – холодно произнес Кай, внезапно успокаиваясь.

Тан Асадо не забывался. Никогда. Но ему успокоиться было сложнее, он не имел терпения Первых, вечности бессмертных. Его неприметная жизнь не позволяла отодвинуть беспокойство на несколько веков.

– Ты играешь в игры, которые тебе не по зубам, – счел допустимым предупредить. Кай обратил к нему свою неподвижную маску.

– Не тебе судить о недостатках моих зубов.

Зачем ты вообще тогда приходишь, угрюмо подумал шаман, уставившись в свою чашу. Кай приподнял темные ресницы.

– С тобой интересно беседовать, шаман. Духи послушны и бессловесны, мои родичи столь же скупы на диалоги, как и я, а люди, на самом деле, скучны. К тебе же Боги приложили какую-то третью руку, даже отпечаток на лбу оставили. Заносит иногда.

4.

К исходу дня стало понятно, что вмешаться все же придется. Кучка людей направленно перебивала друг друга и почти достигла успеха в этом деле. Кай обозревал жалкие остатки воинства, не поделившего клочок земли.

Природа изнемогала под огненным градом, корчилась под колесами неподъемных катапульт. Булыжники с корнями вырывали деревья; дубы ли, сосны, клены, без разбору. Оставляя после себя горящую смолу и рваные котлованы. Свист и вой, взлетающие к небесам, которых видно не было в дыму и пепле. Усеялась земля конскими трупами, обломками людей.

Линии воинов крошились и вновь смыкались, все редевшие, и с одной стороны, и с другой. Они щедро поливали сухую землю бесцельными кровавыми подношениями и отступали, наступали, не могли решиться. Тучи стрел метались по небу, куда не смела вклиниться ни единая птица. Закрывались глаза, утихали сердца, остывала в них недавно еще бушующая ярость.

– Мой лес был, – Дар уныло озирал выжженные огнем проплешины, все еще дымящиеся головешки на месте недавней чудесной рощи. Обугленная земля теперь долго не вырастит зелень, острые обломки баррикад, сложенных на скорую руку из тут же срубленных вековых великанов, печально дымились, окуривая души погибших. – Ладно эти… Что не поделили, непонятно, но к чему втягивать в свои разборки все, что под рукой?

Сражение сместилось к реке, люди спасались от огня. В криках, в грохоте, звоне мечей. Все свои потери они оставили убирать кому-то. Как обычно. Века проходят, а манеры остаются прежними. Лесной охотник устал удивляться и просто наблюдал, как и Кай, за поспешным отступлением воинов теперь уже от пожара.

– Мне пришлось, – Кай не оправдывался; ставил в известность. В неизменном своем тоне, без малейшего сожаления. – Иногда все же разум берет верх, но не в этом случае. Всего несколько тысяч душ, а сцепились так, будто за их спинами войска стоят. Посмотришь, разойдутся, как только пятки начнут подгорать.

– О-о… – Лесной охотник не изменил позы, а слова тянул плавно. Подобно ленивому шелесту листвы, сопротивлявшейся назойливому ветру. Она же и посыпалась с его волос, вьющейся рыжины каштана, стоило Дару наклонить голову. – У меня от твоих интонаций мурашки по коже. Щекотно.

Кай медленно поднял ресницы.

– Каких интонаций?

– Отсутствующих. Тон плоский как вон то вытоптанное поле.

– Однако ты приходишь его послушать. Успокаивает?

– Приятное разнообразие после Рея. Тот так и сочится медом.

Застывшее небо напитывалось дымом, закат не различался. Кай крайне нехотя перевел взгляд с его недовольного прищура на незваного зрителя.

Шум утихал, отодвинулся как-то незаметно, тяжело повис над рекой. Его монолитность исчезла, как растворилась в тухлых водах. Отдельные выкрики еще слышались, но уже сильно приглушенно, и больше походили на деловитые распоряжения.

– Каждому свое, – Кай пригляделся, различая организацию помощи раненым.

Дар туда даже не смотрел. Обрывки воспоминаний, ускользающие. Его ли? А, может, преследующие. Его ли? Он судорожно перерывал свои ощущения в поисках схожего звучания.

– Не дыши своим холодом! – не выдержав, попросил Лесной охотник. Кай внезапно ощутил свое сердце. Быстрый удар, напомнивший, что оно есть, бьется.

Сузив глаза, заметно напрягся, затрепетали огромные крылья за спиной.

– Смотри, – сказал, понижая голос. И устремил взгляд на место бывшей рощи. – Слушай тишину. Проникнись.

Свита явилась. Молчаливые тени. Покорные служители дыхания холода. Не ветер, не лед. Иного толка дуновение, из тех, что вымораживает сознание, лишает воли, внушает панику.

– Кай.

Крылатый всадник погрузился в их перемещения по полю и не обращал внимания больше ни на что.

– Кай! – Дар был настойчив. Снова попытался разобраться в себе; и то, что казалось, ему не нравилось. – Нам здесь не место.

Ответ стал неожиданностью – быстрый взгляд, непривычно смятенный. Он коснулся мельком охотника и вернулся к видам смерти, от которой расчищалось поле. Всадник выглядел в тот момент как статуя, с которой его периодически и путали: недвижимый, закаменелый.

– Шаман сказал мне о моей смерти.

Дар смешался, следом рассмеялся. Неестественно и коротко.

– Чушь.

Никому из Первых не был интересен закат жизни. Они старались избегать таких встреч, на слоях еще неосознанности опасаясь ненароком коснуться того, что им не пристало по праву существования. Однако двое стояли и смотрели, отыскивая связь между порядком бытия и своими видениями.

– Люди и их сомнения, – прошептал Кай. Тени сократились, уменьшились. Рядом затаил дыхание Дар. Начал различать шаги. Те, что слышал ранее. Дикий взгляд метнулся к спутнику.

– Уйдем! – взмолился, не желая оставаться тут более ни мгновения. Шагнул назад, под укрытие расстояния.

Кай медленно качнул головой, даже не пытаясь расправить крылья. Мысленно воззвал к Алигосу, своему верному товарищу, посчитав, что не следует воспроизводить видение в точности. О полете и не помыслил.

– Не могу. Оставить думы. И, – развернулся к Дару, утопив его в удушливой, тяжелой тьме взора, – начинаю кое-что понимать из ранее мне недоступного.

Он впервые торопился. И эта спешка, ощущение ограниченности времени, была ему неприятна. Времени, которое должно стать ему врагом. Невольно оглянулся, как искал его, готового толкнуть в спину. И вновь устремил взгляд пред собой.

Белесая дымка тумана все сгущалась, съедая и очертания тел павших, и опустошенную теперь уже равнину. Воздух замирал, тогда как тишина незаметно перетекала в безысходность. Промозглый холод заставил Дара поежиться. Кай плотнее запахнул плащ. Чуткий слух различил стук копыт, тогда немного успокоился.

– Твой конь, – Лесной охотник, конечно же, заметил приближение стремительного скакуна, в скорости которому уступали даже мысли. – Подкинешь до поворота?

– Я еду прямо, – ответил Кай, после чего Дар засомневался в его разуме. – Или я выясню, или стану каждый миг ждать. И так бесконечность. В итоге превращусь в одного из истеричных призраков, что прячутся в мире смертных непонятно от кого. От самих себя, подозреваю.

Алигос, жеребец Кая, привязан был лишь к одному Первому, только его воле покорился и служил, оставив тени нижних миров. Сотканный из демонических желаний, темнее самого жуткого кошмара, он несся на зов, оставляя за собой тлеющую паутину желаний.

Не останавливаясь, он промчался мимо, всадник на ходу взлетел ему на спину. Кай направил коня в туманную долину. Последний свидетель недавнего сражения, оставшись в одиночестве на холме, пожелал себе не появляться здесь изначально.

И вспомнил, с чем приходил к шаману.

Серебряные нити, те, что видел в ловушке, конечно же, из Кая не вытянет даже сама Смерть просто потому, что в нем нет ни единого светлого пятна. Но вставал выбор, куда следует развернуться ему самому, и он не давал покоя.

Дар машинально огляделся, как искал того, кто подскажет ему путь. Себя. Выглядевшего в видении недобро. Наверное, гневался за то решение, что собирался принять сейчас. И вид имел, скорее всего, соответственный.

Ну что ж, сказал. Рискнем?

Не успел как следует взвесить свое решение, как уже спускался прямиком в туман. Задавал себе вопрос, что вообще делает, но шел дальше. Высокие сапоги пригибали остатки травы, на голову оседал пепел. Утешало знание, что зверей здесь точно нет, картина не складывалась. Еще и Крылатый отказывался распускать перья, как тоже опасался подставляться.

К тому времени, как ступил на выжженные земли, Кай и Алигос полностью исчезли из виду, слышался лишь стук копыт, да и он начал замедляться. Против воли охотник высматривал под ногами нечто, что могло отличаться от обычных сгустков, пугливо разлетающихся, стоило тронуть.

О Смерти знали все. И все не знали ничего кроме того, что она есть и прибирает души, вплетая их в свою косу. Что неизменный спутник ее, промозглый морок, скрывает сущность от глаз. И что держаться нужно подальше от того, чего не понимаешь.

Смерть не удивилась гостям. Окутанная туманом как плащом фигура плыла над землей, покрывая останки пышным, мерцающим несбывшимися мечтами покрывалом. Тончайшими нитями, при виде которых Лесной охотник испытал животный ужас.

Чуть поодаль всхрапнул конь. Кай спрыгнул на землю. Выпрямился. Обнаружил, что не один он решился встретиться с судьбой.

– Зачем ты? – спросил у Дара. Тот промолчал, но подошел ближе. Все еще не знал, верно ли поступил. Хотел предупредить о капкане, но слова не слетели с языка, остались зудеть внутри.

Смерть спросила, что им нужно. Кай из рода Первых побледнел, услышав тихий голос. Не женский, не мужской. Отстраненный, лишенный малейшего интереса к помехе.

Страх подпитал злость, Крылатый всадник выступил на пути Порядка. Не сдвинулся с места, сколько ни пытался оттащить его Дар.

И спросил, придет ли Смерть за ним. Выкрикнул в лицо, которого не мог разобрать.

Охотник резко вдохнул и разжал руки. Отступил, увяз в размокшей земле.

Смерть долго молчала.

Кай уже начал представлять, как существо роется в своих хранилищах памяти, отыскивая нужное имя.

Она спросила, есть ли ему до этого дело.

Кай убежден был, что до недавнего времени не было. Любопытно, что оно вдруг появилось.

Она сказала, что он ищет ее сам, а, следовательно, найдет.

Дар в очередной раз принялся оттаскивать Кая с дороги мертвых. Тогда Смерть обратила свое внимание и на Лесного охотника. Отметила усилия, которые готов приложить ради одного и не готов ради тысяч, за которыми она явилась. Лицемер, холодно произнесла Смерть, и ее волосинки испытали на прочность сапоги охотника. Дар застыл, ноги до колен окоченели. Двойная мораль, двойное лицо. Грешник, убивающий мягко и грациозно, внушающий жертве убеждения об оказанном величайшем одолжении.

Это не так, хотел возразить Лесной охотник. Но не возразил.

Вы все одинаковы, определила Смерть. Как и тот, что прячется в тумане, не решаясь показаться перед судом. Он достаточно мудр, чтобы не обнаруживать себя.

Рей, подумал Дар.

Рей, заподозрил Кай. Наставник тоже оказался здесь со своим интересом.

Вам не постичь ценность жизни, произнесла Смерть и отпустила Лесного охотника. Ни одному из вас. Вы пусты.

Дар пошатнулся и упал на колени, не в силах удержаться на ногах, зарылся пальцами в ледяной пепел. Коса Смерти, она устилала равнину, нежнейший шелк вдавил собой в землю. И разом на него снизошел покой.