скачать книгу бесплатно
Собравшись духом, я решилась прекратить этот разговор. Ребенок слишком долго находился на улице!
Я подошла к Соне и взяла ее за руку. Нам надо было вернуться в отделение. К моему удивлению, мужчина едва заметно кивнул головой, соглашаясь со мной, и произнес вслух:
– Смотря, что ты подразумеваешь под словом «целая». Годы или минуты. И то, и другое можно назвать жизнью.
Я совершенно не понимала смысла их слов. Нетерпеливо застучав ногой, я резко щелкнула пальцами, стремясь обратить их внимание на себя.
Но мои намеки вполне «успешно» были проигнорированы.
– Это, наверное, ваша дочь?
– Нет! Это моя пациентка.
– Вы работаете врачом в больнице?
А по моему халату не видно?..
– Да!
Я быстро прочистила горло:
– А что вы здесь делаете? Кто вам разрешил играть на территории больницы?
Сделав ударение на слове «вам», я скрестила руки и вопросительно уставилась на «Музыканта».
– Меня зовут Саид Бугдаев. У меня есть письменное разрешение главного врача и пропуск.
Смерив его изучающим взглядом, я молча взяла протянутые документы.
– И с каких это пор, интересно, Музыканты играют в медицинских учреждениях? Первый раз такое вижу.
– Это моя личная инициатива.
– Понятно.
– Не возражаете, если перейдем, на «ты»?
В глазах Музыканта заплясали чертики.
– Нет.
Интересно, что же такого должно было случиться, что этот субъект «решился» на такое?..
Я открыла было рот, чтобы озвучить свой вопрос, но не успела. Соня, до этого молча стоявшая рядом со мной и державшая за руку, подошла к Саиду, и тихо сказала:
– Сыграй, еще. Мне это нравится!
Музыкант широко улыбнулся и, незамедлительно выполнил ее просьбу.
***
Русые волосы девочки на голове сменила тонкая батистовая косыночка зеленого цвета. Соне, как и всем пациентам сбрили волосы после начавшегося курса химиотерапии.
Ее рассказы о «таинственном друге» меня беспокоили. Вдруг это связано с инфильтрацией бластными клетками внутренних органов или центральной нервной системы*?
Инфильтрация – это когда «плохих» клеток, или бластов, убивающих здоровые клетки организма, становится больше. Они попадают во внутренние органы, способствуют их разрушению, ухудшая физическое состояние ребенка. При поражении центральной нервной системы у детей наблюдаются галлюцинации и различные бредовые состояния.
Но анализы показали, что у девочки все относительно в порядке, насколько это возможно при ее состоянии здоровья. Тогда чем объяснить мою тревожность?
Отбросив назойливые мысли, я подумала о том, что ребенку надо бы повторить анализы крови и костного мозга, и сделать КТ*. После этого станет ясно, как дальше поступить. Возможно, придется похлопотать о ее переводе в Москву. Там возможности лечения шире, чем у нас.
– Сонь, скажи, а как часто «твой друг из окна» приходит к тебе?
Соня негромко рассмеялась и посмотрела куда – то в сторону от меня.
– Ты же с ним вчера познакомилась. Это наш Музыкант. ***
Дети, больные раком, – очень благодарные пациенты. Они не плачут от боли, когда у них берут кровь, не зовут маму, потому что им одиноко. Я каждый день вижу их глаза: на первый взгляд в них печаль и вечная тоска. Но в глубине – жизнь в особенном мире, где болезнь становится проводником и другом.
Я не имею в виду, что у них отсутствует страх перед ней. Нет. Просто они твердо смотрят ей в лицо и принимают все, что дает им жизнь, с любовью.
У человека, никогда раньше не присутствовавшего в нашем отделении гематологии и не видевшего тяжелобольных детей, пребывание в таком месте может вызвать шок. Когда заходишь туда впервые, кажется, что это пустынная обитель горя и тихой скорби. Безжизненные лица родителей, потерявших всякую надежду на выздоровление. Грустные глаза детей. Сами стены пропитаны болью, а время остановилось в своем течении.
Но это весьма ошибочно. Мои пациенты умеют радоваться жизни и быть благодарными за все, что имеют.
Каждый родитель, каждый ребенок надеется на выздоровление или выход в стадию ремиссии. Когда они первично поступают в наше отделение, в их глазах – надежда! Что диагноз не подтвердится, что, может быть, это ошибка лечащего врача… Они смотрят на меня с мольбой, прося о чуде.
Я собираю анамнез, назначаю анализы и понимаю, что не могу им ничего обещать. Я не Господь Бог. Я не могу предугадать, каким дальше будет развитие болезни. Есть статистика по заболеваниям, есть протоколы, в которых прописано лечение, есть то, что помогло моим предыдущим пациентам. Есть результаты ремиссии, когда бластные клетки уходят из крови и состояние ребенка улучшается. Он выписывается из стационара и прикрепляется к врачу в поликлинике, наблюдающему дальше его состояние. А есть и посмертные эпикризы, вручаемые мной обезумевшим от горя родителям…
Тяжело больные дети, это такие же дети, как и все. Они рисуют, поют, танцуют, ставят спектакли. Живут обычной жизнью обычного ребенка. Развиваются и взрослеют.
Среди моих пациентов были и те, кто не смог выйти в ремиссию*, не смотря на проведенное лечение. С одной стороны, надежда, с другой… невозможно предсказать какой – либо исход. Лишь наблюдать состояние ребенка и делать свою работу, отдавая ему любовь, как умеешь.
Мы – гематологи* помним все имена наших пациентов, потому что они лечатся у нас годами! Наша задача состоит в том, чтобы убедить их родителей не сдаваться. И говоря о том, что в процессе лечения у нас есть шансы выйти в ремиссию, мы прекрасно осознаем, что ждет наших маленьких пациентов: бесконечные химиотерапии, боль, слабость, огромные дозы лекарств, убивающие здоровые клетки тела изнутри. Но даже это не отнимает у нас веры в то, что болезнь можно победить и что жизнь каждого нашего пациента стоит того, чтобы за нее бороться.
***
Я провела обследование Сони, и оно не выявило никаких поражений головного мозга.
Я предположила, что девочка, скорее всего, пытается заполнить пустоту, образовавшуюся после смерти мамы. Когда Соня призналась мне в этом, я впервые увидела, какую невыносимую боль она испытывает. Ее глаза, в которых еле сохранялась жизнь, готовы были сдаться напору тяжелой болезни и мне стало непривычно страшно при виде этого.
Соня родилась в маленьком ауле в Ставропольском крае. До восьми лет жила с мамой Елизаветой Анатольевной Авдеевой. Отец ушел из семьи, когда девочке исполнилось два месяца. Она ничего не помнила о нем. Елизавета Анатольевна работала учительницей русского и литературы в соседнем селе. Из рассказов Сони о маме, я узнала, что та любила свою дочь до беспамятства и заботилась о ней, максимально стараясь заменить отца. Девочке покупали все самое лучшее. Соня рассказывала о ней с неприкрытой трепетностью и любовью. Перед сном каждую ночь Елизавета Анатольевна читала дочери детские сказки, (это была их традиция), подолгу разговаривая с ней о сказочных персонажах, и прививала любовь к фольклору и искусству …
Казалось бы, мать Сони должна была работать учительницей до самой старости, а Соня должна была вырасти и дальше пойти по ее стопам. Но судьба решила иначе.
Администрация школы, в которой работала Елизавета Анатольевна выделила для детишек, живших в соседнем ауле, маленький желтый автобус. На нем вместе со своими учениками женщина ездила на работу и обратно домой.
В тот роковой день, когда Соня осталась сиротой, Елизавета Анатольевна рано освободилась. Вся методическая работа была выполнена, уроков по расписанию не было.
Школа работала в две смены. Автобус приезжал к двум часам дня и к пяти вечера, к концу каждой смены.
Елизавета Анатольевна, освободившись в районе двенадцати часов, не дожидаясь автобуса, отправилась домой пешком. Два села соединялись между собой широкой проезжей частью. По бокам шли «местные тропинки» для жителей.
В это же время из кафешки вывалился парень. Бурная ночь отпечаталась на его лице тяжелыми следами утреннего похмелья и яркими последствиями недавнего кутежа. Домой он ехал на машине. Елизавета Анатольевна шла недалеко от проезжей части. Парень, чья голова гудела от выпитого накануне алкоголя и бессонницы, проезжая мимо нее, на мгновение закрыл глаза. Опомнившись, он инстинктивно дернул руль влево, уклоняясь от встречного движения и свернул в кювет. Оба погибли на месте.
Девочка осталась одна. У нее не было ни бабушек, ни дедушек. Отец не объявился.
Каким-то образом история о том, как именно погибла ее мама, дошла до Сони. Она не проронила ни слезинки. Лишь сидела на диване и смотрела в одну точку прямо перед собой. Она отказывалась от еды, перестала разговаривать с окружающими.
На время похорон заботу о Соне взяла на себя соседка, хорошо дружившая с мамой девочки. Соня переехала к ней жить. Женщина была невероятно встревожена ее душевным состоянием. Обратившись к своей знакомой, работавшей в районной больнице, она похлопотала о том, чтобы Соню положили в отделение неврологии. Там она находилась под присмотром специалистов.
С раннего возраста девочка не отличалась крепким здоровьем и часто болела, ее юный организм нуждался в питательных веществах, а насильно накормить ее никто не мог. В больнице ее держали на парентеральном питании.
Соня целыми днями не выходила из своей палаты. Врачи и медсестры старались максимально окружать ребенка заботой и любовью. Село было небольшим, и все были в курсе случившейся трагедии. Заведующая отделением попросила санитарку приглядывать за ней и не оставлять одну. Постепенно, проявив недюжинное терпение, сердобольная женщина добилась того, чтобы девочка рассказала ей о своей боли и расплакалась в ее объятьях. Ребенку стало легче, и на следующий день она понемногу начала оттаивать. В течение недели Соня постепенно перешла на обычное питание и стала выходить из своей палаты. Боль от потери мамы стихала, и девочка приходила в себя.
Через два месяца ее перевели в Ставрополь, в городской детский дом. В его стенах Соне предстояло новое испытание. Ей необходимо было учиться жить одной, без родительской ласки и тепла.
Девочка пережила невыносимый ужас: потерять мать, оказаться с чужими людьми в незнакомом городе!..
Через полгода Соня заболела ОРВИ. Педиатр прописал противовирусные препараты, и девочка пошла на поправку. Но через неделю ребенок начал жаловаться на головные боли. Ее тошнило, кровоточили десны. Два раза из носа шла кровь. Лечащий врач провел тщательное обследование: общий анализ крови показал увеличение лейкоцитов в крови, наличие бластных клеток* в периферической крови, снижение сегментоядерных нейтрофилов* и увеличение лимфоцитов.* Врач предположил у ребенка острый лимфобластный лейкоз* и направил Соню к гематологу.
Утрата привела к тяжелой болезни, и Соня оказалась в больнице, где я работала.
Я не могла стоять в стороне, видя, как маленькая девочка одна справляется с этой трагедией. Я знала, что никогда не смогу заменить ее родителей. Но я могла стать для нее другом, чтобы девочка не ощущала себя одинокой.
Я стала уделять ей больше внимания, чем остальным моим пациентам, проводила с ней все свободное от работы время. Поначалу Соня замыкалась в себе – столь интимный рассказ о ее боли, ее уязвимости, ее потере поспособствовал тому, что она начала отстраняться от меня, уходя в свою палату и предпочитая проводить больше времени наедине с собой и своими мыслями. Но я не сдавалась, прекрасно понимая состояние маленького ребенка. Это тяжело для взрослого человека, не говоря уже о десятилетней девочке!
Врачи нашей больницы, согласно моим назначениям приходившие к Соне, были очень доброжелательными, милыми людьми. Но ни один врач не сможет заменить маму и папу.
Наверное, хуже всего девочке давалось присутствие родителей детей, лежавших вместе с ней. Видя каждый день ее окутанные печалью глаза, я не находила себе места, не зная, как помочь ей.
Наконец, мне улыбнулась удача и судьба предоставила новый шанс сблизиться с Соней. Девочка привычно стояла у окна. Я смирилась с этим и незаметно следила за тем, чтобы все окна были плотно закрыты и не дули сквозняки. Заговаривать со мной она не решалась – рана все еще была свежа, да и я не знала, что ей ответить. У нее было столько вопросов, на которые я не знала ответов. По возможности я засекала время, когда она подходила к окну и в перерывах между заполнением протоколов лечений и историй болезней следила за тем, чтобы это длилось не более двух часов. Ребенок был слаб после химиотерапии, длительное стояние на ногах могло навредить ей.
В тот день у моего пациента с рецидивирующим хроническим миелоидным лейкозом* была назначена стернальная пункция*. Он лежал в реанимации, куда его перевели во время дежурства одного из моих коллег в связи с начавшейся пневмонией. Пациенту было четырнадцать лет. Вечером у него поднялась температура и дежурный доктор не мог сбить ее на протяжении двух часов. У подростка развилось осложнение на фоне индукции. Индукция является первым этапом в лечении острого или хронического лейкоза. Она включает в себя химиотерапию лекарственными препаратами, убивающими опухолевые или бластные клетки. Наряду с бластами химиотерапия убивает и здоровые клетки организма. Это может ослабить иммунитет и привести к различным инфекционным осложнениям. Подростка перевели в реанимацию для оказания необходимого лечения.
Я ушла в реанимацию и отсутствовала около трех часов. Вернувшись в отделение, я по привычке подошла к посту медсестры, чтобы сделать необходимые записи и увидела, что Соня продолжает стоять возле окна. Больше трех часов! Куда смотрят медсестры?! Бросив все свои дела, я быстро подбежала к ней и в необъяснимом порыве схватила за худенькие плечи.
– Соня, тебе нельзя столько стоять возле окна! Ты тяжело болеешь, ты же можешь…
Соня улыбнулась! Впервые за долгое время пребывания в отделении, девочка мне снова улыбнулась! Сердце болезненно сжалось и гулко застучало в груди.
– Он приходил ко мне!
– Кто? Твой друг?
– Да, мой друг. Он подарил мне вот это.
Соня достала маленькую игрушку в виде виолончели и такой же миниатюрный смычок.
– Он сказал, что научит меня играть, когда мне станет легче. Правда здорово!
– Правда, малышка… правда…
Я обняла ее и прижала к своей груди. Сердце разрывалось на части от тоски.
– Он передавал тебе привет, Мари.
– Мари?
– Это он тебя так назвал! Правда, красиво?
– Правда, малышка… правда…
***
Как восхитительно, когда желания исполняются легко! Как восхитительно, когда радость и беззаботность дают твердое чувство уверенности и внутреннего покоя. Сюрпризы приносят лишь удовольствие, а неожиданности оставляют только сладчайшее послевкусие.
Но что делать если, случился стук сердца, вдох, выдох, и нет возможности образоваться слову и мысли?..
Что делать, если внутри тебя зияет огромная дыра, и ее невозможно ничем заполнить. Только слиться с ней и позволить ей себя уничтожить…
Я бы никогда не решилась открыть свое сердце и рассказать эту историю на просторах интернета… она личная, она – моя!..
Но каждый раз, вспоминая тебя, моя малышка, я стыжусь своего малодушия…
***
Саид Бугдаев незаметно вошел в разряд «местной знаменитости». Многие молоденькие медсестры и доктора пытались обратить на себя его внимание, но он мягко отклонял их предложения. Это порождало среди женщин слухи о том, что причиной его холодности была неразделенная любовь. Мужчины соглашались с этим утверждением, глубоко убежденные в том, что «сто пудово его бросила бывшая», и выражали солидарность его поведению. Были и те, кто, не смотря на отказы не оставлял надежд растопить лед сердца Бугдаева.
У меня Музыкант не вызывал никакого интереса. В моей жизни существовали только работа и Соня. Они были ее главным смыслом. В свободные часы, я заходила в палату к моей девочке, и мы вместе раскрашивали различные детские картинки. Точнее, я сидела рядом и смотрела на то, как она рисует. У ребенка проявился потрясающий талант к рисованию! Моя душа искрилась счастьем от созерцания столь прекрасной и трогательной картины. Во время занятий творчеством у нее настолько загорались глаза, что я невольно трепетала от радости и восторга.
– А, Марьям Руслановна! Здравствуйте.
Алия Артуровна, воспитательница, приглядывавшая за Соней, запыхалась в дверях.
– Здравствуйте, Алия Артуровна. Смотрите, что нарисовала малышка.
– Какая красота, Сонечка! Какая ты молодец! Умница!
Соня радостно зарделась, и смущенная, посмотрела на меня. Я прижала ее к себе и крепко поцеловала.
– Мы хотим ненадолго, минут на двадцать выйти на улицу. Вы как?
Алия Артуровна понимающе кивнула и ответила:
– Ой, хорошо! Я как раз домой по – быстрому сбегаю. Я же напротив больницы живу.
Отлично.