скачать книгу бесплатно
Жил во второй половине XIX века в России такой поэт – Алексей Апухтин.
Он был знаменит тем, что начал сочинять стихи довольно рано, и старшие современники (Иван Тургенев, например) прочили ему славу Пушкина. Со славой, правда, ничего сверхъестественного не вышло, но сочинения его, печальные, меланхолические даже стихи и поэмы, пользовались у читающей публики успехом.
А еще он (Апухтин) был известен тем, что учился в школе вместе с великим Чайковским, и остался другом ему на всю жизнь, и Чайковский сочинил на стихи Апухтина несколько превосходных романсов…
Но однажды этот певец печали написал вдруг очень веселое стихотворение в жанре монорима (монорим – это стихи на одну рифму), начинающееся строкой «Когда будете, дети, студентами». Стихотворение это стало невероятно популярным, к нему тут же приспособили нехитрую мелодийку, и все московские, а за ними и петербургские студенты на своих пирушках радостным хором распевали:
Когда будете, дети, студентами,
Не ломайте голов над моментами,
Над Гамлетами, Лирами, Кентами,
Над царями и над президентами,
Над морями и над континентами.
Не якшайтеся там с оппонентами,
Поступайте хитро с конкурентами,
А пойдете на службу с патентами,
Не глядите на службе доцентами,
И не брезгуйте, дети, презентами…
Говорите всегда комплиментами,
У начальников будьте клиентами…
И так далее – еще строк двадцать в том же духе и на ту же рифму.
Населению Четыреста Сорок Восьмой идея монорима пришлась по вкусу, тем более, что тут же последовал призыв к действию, исполненный тем же замечательным способом:
Напишем, братцы, монорим!
Раз двадцать рифму повторим,
Насочиняем, натворим,
От вдохновения сгорим,
Бумагой всюду насорим,
Москву и Питер покорим,
Париж, и Хельсинки, и Рим –
Весь мир стихом своим взбодрим,
И будет этот монорим
Прекрасен и неповторим.
И поэтому едва прозвучало задание – первые строчки предполагаемых моноримов: «За что мне нравится кино» и «Когда мне было десять лет», – Четыреста Сорок Восьмая мгновенно забурлила, забубнила, зарифмовала, зашевелила мозгами во все стороны, и результат тут же (не прошло и часа) не замедлил сказаться.
Когда мне было десять лет,
Приснился как-то мне валет,
Наглец, красавец и атлет,
Одет в малиновый жилет,
С плеча свисает эполет,
На шее черный амулет,
В руке держал он арбалет,
Заткнул за пояс пистолет.
Я говорю ему: Привет!..
Мол, сколько зим и сколько лет.
Он выстрелил в меня в ответ
И закричал: Умри, поэт!
Оставь навеки этот свет!
Здесь для поэта места нет!
Я возмутился: Что за бред!
Убить поэта – страшный вред!..
Тут вспыхнул в небесах рассвет,
Расстаял сон, исчез валет.
Наташа Хейфец, Оля Красная
За что мне нравится кино?
Оно, как терпкое вино,
Огнем любви напоено,
Мечты и музыки полно,
Оно и грустно, и смешно,
И благонравно, и грешно,
Однообразья лишено –
В нем все мгновенно решено:
Хромой пират идет на дно,
Соперник прыгает в окно;
Красотка в черном домино,
Злодей в лимонном кимоно;
Он с ней сначала заодно,
И вдруг – кинжал, в глазах темно,
И расплывается пятно,
И багровеет полотно,
И все – закончилось кино.
А дома снова все одно:
Унылых дней веретено –
И так до нового кино.
Катя Лукина, Таня Слепова
Когда мне было десять лет,
Была я тощей, как скелет,
Тому причиной стал балет,
Который свел меня на нет.
Что делать, я дала обет:
На завтрак, ужин и обед
Не есть ни хлеба, ни котлет,
Не кушать щи и винегрет,
Не трогать кашу и омлет,
И даже яблочный рулет
Мне, бедной, тоже был во вред.
Я стала тонкой, словно плед,
Вуалей легче и газет,
Я танцевала менуэт,
Почти не оставляя след.
Меня не отражал паркет,
Смотрели сквозь меня на свет,
Кончалась жизнь моя. Ну нет!
Уж лучше яд и пистолет!
Решив почуять жизни цвет,
Я свой нарушила обет,
Навек оставила балет,
И ем теперь, как людоед,
Как кашалот, как муравьед,
Как бык, как тяжелоатлет…
Я вновь люблю весь белый свет
И вам открою свой секрет:
Хоть у меня таланта нет,
Уже полгода я – поэт.
Катя Судакова, Ира Малкова,
Владик Васильев
Глупая вобла воображения
– Ну-с, господа хорошие, как поживают ваши стихи, стишки, стишочки, стихрюшки, стихарики?..
– А никак не поживают.
– Не понял.
– Как может поживать то, чего нет?
– Понял. А что же их нет? Некогда писать?
– В основном не о чем.
– Про природу и погоду все уже написано, а про школу неохота.
– Как-то это все не для стихов.
– А что для стихов?
– Если бы знать!
– Уже и стихи были бы в кармане!
– Ведь как у настоящих поэтов?
– Как?
– Раз – и готово! Они всегда знают, о чем…
– А не скажите: у настоящих тоже не вдруг происходит. Вспомните Маяковского:
А оказывается –
прежде, чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.
– Вот и у нас барахтается.
– И тоже – глупая.
– Была бы умная, уже и стихи были бы…
– В кармане. Понятно. А если мы на эту глупую воблу приманку отыщем? Да и вытащим ее на поверхность, чтобы зря не барахталась.
– Хорошо бы. А как это сделать?
– А очень просто. Предлагаются два начала. Первое:
Как благороден тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
– Вот она, наша жизнь!
– Но это же вполне законченный стих!
– Правильно. Это и есть стих – хокку японского классика Басё. А вы попробуйте использовать его как начало нового стихотворения. Вдруг ваша глупая рыбка наконец клюнет?
– А второе начало?
– А второе – две довольно бессмысленные, однако весьми кокетливые строчки:
Музыка стала нашим проклятьем,
Юность – судьбою.
Им тоже придумайте продолжение. Может, тогда строчки эти приобретут смысл или хотя бы выглядеть будут более естественно. Задача понятна?
– В общем и целом…
– Тогда действуйте!
– А спросить можно?
– Но только чтобы это был последний вопрос.
– А как же вобла может барахтаться? Ведь она же вяленая?
– У настоящего поэта и мороженая рыба забарахтается. И даже ископаемая.
– Вот теперь понятно.
1. Как благороден тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
– Вот она, наша жизнь!
Но, скромно промолчав,
Подумает про себя:
«Вот она, моя смерть».
