скачать книгу бесплатно
– И то припрятаны на малую толику – это верно, – проговорил один русский купец. – Но кто ж из нас не припрячет, коли сделку с кредиторами делать будет? Порядок известный!
– Однако ж, каково это кредитору чувствовать? – возразил еврей. – Деньги мои.
– Не зарекайся, господин! Может, и сам ту же механику подведешь, коли туго придется, – оборвал его купец. – Ноне времена-то для торговли – совсем купорос… А мы все под Богом ходим. Одно только, что ваша братья привыкла от долгов-то за границу бегать.
– Однако уж это оскорбление! Господа, прошу прислушать, и пусть свидетели…
– Оставьте, полно вам!.. – останавливали спорящих. – Карл Богданыч, вы согласны на тридцать копеек?
– Ежели все согласны, то и я согласен, – отвечал немец.
– Я не согласен и в окружной суд! В коммерческий суд! – не унимался еврей.
– А вы, Вильям Карлыч? – спрашивали англичанина.
– И рад бы не согласиться, да ничего сделать нельзя: большая лавка у него на жену переведена, – отвечал англичанин.
– Как на жену?.. – воскликнули в один голос кредиторы.
– Это, господа, ничего не значит, – успокаивал их тесть. – Лавка точно что у него переведена на жену с полгода тому назад, но просто для счастья, а не из-за каких-либо фокусов. Самому ему не везла торговля, вот он и перевел на жену.
– Знаем мы эти переводы-то для счастья! – заметил русский купец. – Ну а коли переведена, то тут и разговаривать нечего, а надо брать за рубль почем дает да и подписывать скорей ерестик.
Через пять минут почти все пришли к соглашению, даже и еврей. Призвали должника. Тот явился опять с мальчиками и вел их за руки.
– Неужели вы не можете дать хоть тридцать-то пять копеек? – спросил его кредитор-немец. – Подумайте и накиньте хоть пятачок…
– Карл Богданович! – возгласил Седелкин. – Взгляните вы в ясные очи этих невинных младенцев…
– Довольно, довольно! Собрание кредиторов согласно и сейчас скрепит подписями.
Седелкин снова повалился в ноги и увлек за собой детей.
Через полчаса реестр был подписан всеми, и кредиторы уходили домой. В прихожей слышался довольно громкий возглас: «Конечно, мошенник, да ведь что ж с ним поделаешь, ежели лавка передана?»
Седелкин, оставшись один, перекрестился.
– Слава богу, очистил свою совесть! – сказал он и, подойдя к жене, поцеловал ее. – Ну, Пелагея Андревна, ступай завтра по церквям свечи ставить, а за мной считай к Вербной неделе новое бархатное пальто со стеклярусом! – закончил он и умолк, отирая платком выступивший на лбу обильный пот.
В опустелых дачах
Сентябрь. На Черной речке грязь, слякоть. Небо хмуро, нависли серые тучи, и как сквозь сито сеет упорный мелкий дождь. Почти все съехали с дач. Остались, по выражению дворников, только «оглашенные». Воют на дворах голодные псы, с трудом привыкая к голодухе после летних подачек дачников. Дворники пропили полученные на чай деньги, избили жен, бродят по опустелым дачам, отыскивая, не забыли ли чего такого в них жильцы, что бы можно было продать и на вырученные деньги опохмелиться, но тщетно. Оставшиеся лекарственные банки и бутылки давно проданы, и деньги пропиты.
– Эх, проклятые! – разводит руками дворник, бродя по комнатам пустой дачи, с трубкой в зубах. – Ну, что бы хоть какую ни на есть путную вещь забыть, а тут нет, все вывезли. Ведь бывает же людям счастье! Вон на сидоровой даче господа сережку золотую потеряли, и дворник после отъезда в углу ее нашел; на погребе три бутылки вина оставили, а эти несчастные даже гвозди из стен повытаскали!
Следом за дворником ходит дворничиха с подбитым глазом. За юбку ее держится годовалый сынишка и ревет.
– Не реви, мерзавец, и без тебя скучно! – кричит она и дает мальчишке подзатыльник. – Парамон Гаврилыч! Да брось ты искать! Я уж все выискала, – ничего нет. Ну шутка ли, хмельной и с трубкой! Вдруг на грех заронишь, – обращается она к мужу.
Дворник не отвечает на ее слова и, подбоченившись, осматривает комнату.
– Замок у дверей отвинтить, что ли? – рассуждает он сам с собой и, махнув рукой, приступает к делу.
– Что ты, голубчик, делаешь, что ты! Ведь это хозяйское добро! – кидается к нему дворничиха.
– Ничего, на жильцов своротим. Ништо им! Пусть другой раз чувствуют и забывают что-нибудь на поправку дворнику.
– Не дам, ни за что не дам замок отвинчивать и пропивать! – вопит дворничиха.
Удар в грудь. Она отскакивает и с воем падает. Замок отвинчен и тащится в всепоглощающий кабак.
Только и торгуют одни кабаки. В мелочной лавочке вся торговля состоит из какой-нибудь пачки папирос, на пятак студню, а то все хлеб, хлеб и хлеб, покупаемый дворничихами тайком от мужей, успевшими припрятать кой-какие гроши.
Лавочники от нечего делать играют друг с другом в шашки.
– Уж и подлец же народ нынче развелся, – рассуждают они друг с другом. – Думаешь, барин на дачу туда же перебрался, ан на поверку он выходит скотина! Таперича хоть бы этот чиновник с угловой дачи. Задолжал за четырнадцать четверок Жукова табаку и мимо лавочки даже не ходит, а норовит обходом, через Языков нереулок. Нет, уж я его укараулю!
– Тебе что, ты за табак все-таки получить можешь. А кабатчик за вино страдает. Набрал у него в долг да и говорит: «Ищи с меня на том свете, а на здешнем ни копейки не получишь, потому хмельную часть в долг продавать из кабаков не велено, через это самое общественная нравственность страдает. Ни один, – говорит, – мировой с меня за вино взыскивать не будет».
– Что же, за эти слова и пальто с плеч сорвать можно.
– А сорвешь пальто, как грабителя судить будут, потому открытое нападение на большой дороге. Перочинный ножик в кармане найдут, так, мол, вооруженной рукой…
– Ну так просто помять ему бока в темной аллее Строганова сада. Гулять же ведь ходит.
– Ходитъ-то ходит, да, говорят, пистолет при себе носит. Ну и помнешь бока, а какая тебе польза?
– Как какая! Все-таки душу отведешь. Я вон барыню из Никольской улицы, что своих собак в морду целует, взругал ругательски, ну, мне теперь и легче. Двадцать две банки гвоздичной помады за лето в долг забрала и не платит. Двойные банки были.
– Ой! Да как она ухитрилась все их вымазать на себя?
– Вот и поди ж ты! Видно, не токмо что голову, а вся мазалась. Окромя того, шесть банок ваксы Каликса фабрики. Дворник сказывал, что она седые волосы ею чернила. «Стоит, – говорит, – это перед окном да щеткой сапожной по голове себя натирает». Из себя ведьма, ни кожи, ни рожи, а туда же за мальчиками-гимназистами в Строгановом саду все лето гонялась. Эх, знато бы да ведано, так кислоты в эту помаду намешать. Пусть бы у нее все волосья повылезли! – заканчивает мелочной лавочник и, обратясь к товарищу, говорит: – Ну, ходи! Куда сходишь? В двух местах тебя запер! С двумя поздравляем! Ах ты, клей углицкий! А еще туда же в шашки играть со мной хочешь! Ну, проиграл, видимое дело. Чего смотришь? Веди в портерную угощать.
– Да ты, о наваксенной-то покупательнице зубы мне заговаривая, рукавом двигал, – произносит наконец другой лавочник.
– Ну вот, нужда мне. Иди, ставь пару пива. Хоть выпить с горя, что ли!
А дождь льет все сильнее и сильнее, протекает сквозь крыши старых развалившихся и новых сколоченных из барачного леса дач и потоками струится по полу. Вон в одной из таких дач в комнате сидят за кофейными переварками две женщины в грязных обтрепанных ситцевых капотах. По углам расставлены кадушки, горшки, в них сквозь потолок струится дождь.
– Просто хоть под зонтиком сиди, – говорит одна из них с крысиным хвостиком вместо косы на голове. – На третье место передвигаемся, и все льет.
– Под зонтиком! Села бы я и под зонтиком. Да где он, зонтик-то дождевой? Давно у жида в мьтье. Ах, боже мой! Ну когда это нас вынесет из этой дачи!
– Да вот Петр Иваныч заложил сегодня часы и две серебряные ложки и отправился в Благородку в мушку играть. Одна надежда – выиграет, ну, съедем, а проиграет – нужно до конца сентября, до получки жалованья здесь сидеть. Ведь без денег не выпустят, ну а ежели и выпустят, то мебель задержат. Ну, на чем мы в городе сядем?
Входит кухарка.
– Сударыня! – говорит она. – Как хотите, или съезжайте с дачи, или я у вас жить не могу. Тогда пожалуйте расчет. Ведь это сраму подобно. Теперича всю ночь в мокроте лежала, потому дождь так и льет на кровать. Опять же, и крысы на кровать лезут. Прежде они тихим манером под домом жили, а теперь как натекла туда вода да на полу вода, ну они и лезут ко мне на кровать спасаться.
– Отчего же к нам не лезут? – откликаются барыни. – Ты вот только зобы нашими хлебами набиваешь, жир нагуливаешь, а ничего не работаешь, ну крысы и лезут, сало твое почуя.
– Да нагуляешь у вас сало, как же! Сами голодом сидите, так уж где кухарке…
– Ты еще грубить? Молчи, тебе говорят!
– Нет, уж вы как хотите, а или чтобы завтра в город, или расчет пожалуйте. Да тут пес жить не станет!
– Погоди, барин в городе каждый день ищет квартиру. Ну куда мы выедем, коли квартиры нет?
– Да, ищет он квартиру по трактирам да по клубам. Отчего же хорошие господа давно себе нашли квартиру, а вы все найти не можете?
– Ты опять грубить? Пошла вон, мерзкая!
В окно стучится со двора дворник. Он пьян.
– Когда съедете-то? Ах вы, шаромыжники! – кричит он. – А еще господа считаются!
– Боже мой! Что ж это такое! – всплескивают руками женщины. – Каждая баба, каждый мужик над нами ругается. Послушай, любезный, как тебе не стыдно мирных женщин обижать!
– Нам не стыдно, а вот вам за дачу до сих пор не платить стыдно, это точно, – возражает дворник. – Пора уж… Не дожидайтесь, пока по шапке и через мирового…
– Еще очень многие весь сентябрь на даче живут. Здесь так хорошо.
– Отлично, нечего сказать, коли со всех сторон невское потопление случилось. Сквозь крышу льет.
– Это теперь льет, а очень может быть, что будет еще прекрасная погода. Осень проводить на легком воздухе так же приятно, как и весну.
– Так ведь то на легком, a здесь вонь. Хозяин нарочно вам приказал помойную яму под окном устроить. Вот выбить стекло вам, так и будете знать.
– Ежели ты будешь буянить, мы полицию позовем.
– И позовете только на свою голову, – отвечает дворник.
– Да это разбойник какой-то! – всплескивают руками барыни.
– Это вы разбойники-то, а не мы; мы чужого не зажиливаем!
– Он просто с кухаркой сговорился и терзает нас. Ни лаской, ни строгостью, ничем не отобьешься от него. Вот что, любезный, не знаю, из чего ты хлопочешь? Вам еще должно быть приятнее, ежели жильцы у вас дольше живут. Во-первых, веселее и, наконец, все-таки дворнику хоть какая-нибудь польза.
– Это от хороших жильцов польза-то, а не от вас.
– Ах, боже мой! Марья Гавриловна, donnez lui un[1 - Дайте ему (фр.).]гривенник, – советует шепотом первая женщина.
– Mais vous savez[2 - Но вы знаете (фр.).], нам нужно самим pour diner[3 - На ужин (фр.).]. Петр Иваныч seulement[4 - Только (фр.).]тридцать копеек оставил, – отвечает тем же шепотом другая женщина.
– Mais[5 - Дайте (фр.).], как-нибудь обойдемся.
– Alors[6 - Тогда (фр.).]пожалуй! Вот тебе гривенничек, любезный, поди выпей за наше здоровье.
– На этом благодарим покорно, – говорит дворник и снимает шапку.
– Удивляюсь, любезный, как тебе не жалко тревожить беззащитных женщин! – упрекают женщины.
– Эх, госпожи почтенные! – протягивает пьяным голосом дворник. – Нам что, нам живите хоть до Покрова, а нас хозяин принуждает. «Требуй, – говорит, – с них деньгу, выматывай из них жилы, конфузь, где встретишь, да при всем честном народе, авось, говорит, они, подлые…»
– Милый мой, что ж это? Опять? – упрекают его женщины.
– Я не от себя, сударыня. Это хозяин вас так назвал, a мне что? Прощенья просим! Благодарим покорно. Пойдем выпьем за ваше здоровье. А по мне живите хоть до Рождества!
Дворник уходит.
Яхт-клубский офицер
Над Крестовским царит июньская бледно-лиловая ночь. Неистово свистят у пристани последние пароходы, зазывая к себе обратных пассажиров. Вон и французская каскадерка, развалясь в коляске, помчалась отдыхать от вечерних трудов в один из чернореченских французско-татарских ресторанов. Рядом с ней откормленный купеческий телец, сбежавший из снотворного Лесного. С жаром нашептывает он ей любовные речи, мешая французские слова с русскими, а она, плотоядная, бьет его по носу перчаткой и картавит: «Va, inbеcile!»[7 - Уйди, несносный! (фр.)]По дороге к Яхт-клубу «хуторочек стоит», «молодая вдова в хуторке там живет», да еще какая вдова-то? Тут и двор лесной, и плитная ломка, и кирпичный завод, а каменных лавок по рынкам так и не перечтешь! Из себя – кровь с молоком. Только восьмой месяц как освободилась она из-под мужнина кулака и теперь цветет на славу купечества и на задор женихам-голышам. Синяки давно поджили, вес тела прибавился на шестнадцать фунтов. Вот сидит она у себя в саду на скамеечке в белом шитом пеньюарчике, вздыхает и говорит своей горничной:
– Нет, Маша, ни за кого я теперь замуж не выйду, окромя офицера, потому хочу деликатных чувств попробовать. Достаточно уже поломалось надо мной это самое купечество!
– Ах, Александра Павловна! И в купечестве можно деликатность чувств встретить; выбирайте только себе бедненького; тогда он и не заломается перед вами. Вон Застрелин, что у Ледова в приказчиках живет… Ну чем не жених? – отвечает горничная.
– Это действительно! – раздается возглас, и в калитку, как бомба, врывается курчавый и румяный блондин.
– Ах! Ай, боже!.. Как вы испугали! Даже внутри все трясется! – раздаются возгласы; но блондин стоит как вкопанный. На нем яхт-клубская фуражка с позументом и сюртук со светлыми пуговицами и якорями.
– Желали беспременно офицера видеть – извольте, – говорит он и делает под козырек. – Оно хотя я и не офицер, но все-таки на линии… Нам иногда и городовые честь отдают. Нарочно для вас только и в члены записался. А что насчет деликатности чувств, так у нас их, может быть, больше, чем у иного генерала. Решите: жизнь или смерть? Ваша рука или могила?
– Уйдите, Семен Парфеныч! Ну что могут подумать после этого? Вдруг вы и у меня ночью! Уйдите! – упрашивает вдова.
– Не уйду-с, потому уж мне больше невтерпеж. Еще один отказ с вашей стороны, и завтра же вы прочтете в ведомостях: «Вынуто из воды хладное тело неизвестного звания мужчины, по-видимому, из дворян».
– Ах, боже мой! Да не могу же я так сразу решить.
– Коли требуется, мы после свадьбы и приютский мундир в прибавку раздобудем. Стоит только триста рублей внести.
– Не надо мне, ничего не надо! Не срамите меня! Вдруг кто увидит!
– Еще больше срамить буду. «Караул» закричу. Пущай, по крайности, все знают, пущай мараль на нас пойдет, и тогда вы уж поневоле согласитесь. Скажите, в чем теперь препона? Что шпаги при яхт-клубском мундире нет? Так она будет-с… выхлопочем!.. А купить ее – плевое дело! Да ведь и заправский офицер свою шпагу дома снимает.
– Семен Парфеныч!
– Ни слова больше! Да или нет? Вот у меня и яд в банке. Тут стрихнина сидит. Выпущу ее, и шабаш!
Блондин вытаскивает из кармана пузырек.
– Ах! Страсти какие! – стонет вдова. – Дайте хоть до завтра подумать.
– А в заднем кармане тридцатиствольный пистолет заряжен. Так все тридцать стволов в себя и всажу. Пусть хладный труп мой, поверженный на смерть бездушной интриганкой, клюют дикие враны и пожрут хищные звери! Прикажете пистолет вынуть?
– Ах, оставьте, оставьте! Что вы! Послушайте, мне нужно хоть с родными посоветоваться… что те скажут…
