скачать книгу бесплатно
– Кусаются? – интересуется какая-то девушка.
– А вы, барышня, суньте руку, попробуйте. Мы почем же знаем, мы с ними не знакомы, – говорит чуйка.
– Не только кусаются, демуазель, но даже крокодила могут пополам перегрызть, – ораторствует чиновник. – Особенно из-за женского пола, когда они тет-а-тет с мадам самкой. У меня есть картинка…
– Зачем же вы за талию?..
– Это не я-с. Это, верно, вон тот мерзавец своими лапами… Могу ли я допустить такое невежество при публике? Я человек с образованием.
– В бытность мою в Париже я видел кормление бегемота, – продолжает франт. – Разинет он свою пасть – а ему каравай хлеба туда, фунтов в двенадцать – и как не бывало. В один миг проглотит. Там бегемот огромный, величиной вот с это здание. Я сам раз на пятьсот франков одного хлеба… Увлекся, вздумал накормить его и не мог.
– Неужели на пятьсот франков скормили? – дивится дама.
– Даже больше. У меня вообще пылкая натура. А тут все равно что игра. Я в азарт вошел. Мне хотелось его досыта накормить. Сую ему, а он ест. «Добьюсь, – думаю, – когда он отвернется от хлеба и перестанет есть», но так и не добился. На меня весь зоологический сад пришел смотреть… By компрене… всякому интересно, как богач, русский… В Париже нами очень интересуются. Там один англичанин бегемоту все свое состояние скормил на хлеб.
– Сумасшедший!
– Ужасти, ежели эдакая скотина во сне приснится! – покачивает повязанной головой купчиха в длинных серьгах.
– А чувствуй, что это простая свинья, а не бегемот, – вот и не приснится, – советует муж. – Сейчас вон барин рассказывал, что в заграничных землях на них по рекам ездят, а потому они по-тамошнему речными лошадями называются. Запрягут их парой в барку – вот те и пароход.
– Ни в жизнь бы, кажись, на таком звере не поехала.
– Жрецы ездят… Попы ихние. Ведь это в Египте, и по реке Нилу… В фараоновой земле, – поясняет чиновник.
– Мавра Тарасьевна, браслетку береги! Здесь живо с руки слизнут! Вон у одного барина сейчас платок выудили из кармана и лорнетку с носа хотели сдернуть.
– Не тревожьтесь, Захар Захарыч, у меня рука на сердце… А это, Захар Захарыч, что за зверь, вот что рядом-то развалившись?
– Носорог… Нажрался, лежит и отдыхает. Вот ему теперь только цигарку в зубы.
– А что же у него рога я не вижу, ежели он носорог?
– А вон на носу нашлепка – это рог и есть. Щенок еще, сказывают, так не отрастил настоящего-то инструмента. А может быть, и подрезали, чтоб не бодался. Тут все без рогов. Мерблюд тоже без рог и даже на хвосте стрелы нет.
– Коли нашлепка у зверя вместо рога, то нечего его и носорогом называть, – с неудовольствием говорит купчиха.
– Этот носорог, сударыня, потому пока без рога, что он еще холостой. А вот как женится, так и рог у него не замедлит вырасти, – острит какой-то молодой человек в соломенной шляпе. – Жена сейчас ему рог наклеит.
Протискались две барышни, сунулись и отскочили прочь.
– Фу, какое бесстыдство! Кверху брюхом!.. – сказала одна.
– Мари, Мари, куда же ты? Ведь это звери, – остановила ее подруга. – Носорог… Ну, что же такое? Разве можно от него ждать приличий…
– А вот, барышни, он сейчас для вас халат наденет, – замечает купец, тыкает жену в бок и говорит: – Лицезрение звериным образом натешила – ну, и пойдем теперь китайские травы за здоровье зверей хлебать.
– Только с букивротами.
– Можно и с букивротами, – соглашается купец и, взяв жену под руку, отводит ее прочь от клеток.
Весна играет
Выдался ясный майский денек и кончается без перемены погоды. Солнце садится. Еле распустившаяся береза благоухает, тополь раскрыл свою клейко-маслянистую почку, верба показала ланцетики, надулись оконечности ветвей дуба и клена, поздним гостем высылающие свои листья на торжество природы. Травка прикрыла прошлогодний опавший лист зеленым ковром, и в нем уже желтеет какой-то ранний одинокий цветок. В воздухе закружились облачка комаров – предвозвестники устанавливающегося тепла. Весна играет.
В нарядную дачу уже переехали. Балкон драпирован полотном. На балконе виднеются фигуры дачников. В саду копается садовник, по двору прошмыгнул лакей во фраке, прошел дворник с ведрами на коромысле, пробежала горничная, прогремев туго накрахмаленным ситцевым платьем, выскочила за ворота на улицу, остановилась на помосте, перекинутом через придорожную канавку, и, щурясь, принялась грызть кедровые орехи. За горничной тотчас же вылез кучер в безрукавке и с трубкой-носогрейкой, прислонился спиной к перилам помоста и с какой-то вызывающей улыбкой молча стал смотреть на горничную.
– Что вы глаза-то на меня выпучили? – проговорила она.
– Не выколоть же мне их, – отвечал кучер. – Взираю, а взирать никому не запрещено.
– Тогда взирайте на какое-нибудь другое место, а на мне узоров не написано.
– А может быть, и написано! Эх, тысячу вздохов насчет вашей красоты!
Кучер тяжело и глубоко вздохнул, закрыв глаза и покрутив головой.
– Чего вы?.. Или сейчас только куль овса в пятый этаж внесли? – спросила горничная.
– От овса нам меньше страданиев, чем от вашего сердца!
– Пожалуйста, не смотрите так пронзительно. Вот вам тумба… Ее и разглядывайте.
– И на этом спасибо-с, – обидчиво произнес кучер.
– Да что вы, в самом деле, какие любовные глаза делаете! Кажется, не к рылу.
– Весна, ничего не поделаешь! Каждому к рылу…
– Это женатый-то человек? Чудесно!
– Жена в деревне… Отселева ее не укусишь. А насчет вас, то есть, ежели теперь, к примеру…
– Тише вы! Вон барин с гувернанткой остановились в саду у палисадника.
Кучер вытянулся и спрятал трубку за спину.
– Вы больше чем наставница моих детей, – говорил барин, пожилых лет человек с приличными бакенбардами, по которым уже прогулялась седина. – Да, больше, Вера Николавна.
– То есть как это? Я не понимаю… – кокетливо закусила нижнюю губу гувернантка.
– О, вы очень хорошо понимаете! Стоит только взглянуть на меня, поверженного перед вами во прах! – вздохнул барин.
– Пока я вижу вас стоящим, но не поверженным.
– Вы придираетесь. Это фигуральное выражение и больше ничего. Взгляните только на лицо, и уже на нем отражаются мои сердечные чувства.
– Лицо глуповато. С чего это у вас?
– А вот с того, что вы для меня больше, чем наставница моих детей. Неизмеримо больше, и доказательством могут служить ваши же слова. Ежели бы вы были только наставница, разве бы я позволил вам сказать о глупости моего лица? Вы можете командовать мной, стоит вам только захотеть, царица души моей! Да, лицо мое глуповато, но…
– Отчего же это оно у вас глуповато-то?
– И вы еще спрашиваете? От вас, богиня моя! Вы довели меня до восторга.
– А восторг совсем телячий. И как он нейдет пожилому человеку…
– Лета тут ни при чем, мон анж… Теперь весна, все обновляется, все молодеет, и я стал юн духом и телом. Да разве и можно не молодеть при виде вас, распускающейся, благоухающей, как и сама природа вокруг вас…
– Ах, какой вы шалун! Право, я и не подозревала за вами таких качеств! – проговорила гувернантка, сорвав ветку чего-то и отмахиваясь ею от комаров.
– Эти качества держал я в тайнике души моей, Вера Николавна, но весна их вызвала наружу. Они забурлили и кипучим ключом хлынули перед вами. Заметьте их, обратите на них внимание…
Барин млел. Гувернантка коварно улыбалась.
– Ах, проклятые комары! Как они надоедают! – сказала она.
– О, как бы желал я быть этим проклятым комаром, чтобы прильнуть к вашей лилейной шейке! Счастливец! – вздохнул барин.
– Но я убила этого счастливца. Вот он раздавленный.
– Но он уже насладился. А насладиться и умереть – это блаженство. Я готов. Где? Когда? Назначьте… Назначьте и после растопчите меня! – возвысил голос барин, завращал зрачками и ударил себя в грудь, как в литавру.
– Тише вы! Сумасшедший! Вон жена ваша с балкона смотрит, и даже мосье Серж на нас уставился.
Барин обдернул пальто, заложил руку за борт и самым невинным образом затрубил что-то на губах, поглядывая сквозь палисадник на улицу.
– Чувствуете ли вы, Елена Павловна, эту распускающуюся природу? – спрашивал на балконе мосье Серж, наклонясь к худой и бледной даме с безжизненными серыми глазами. – Жизнь так и бьет ключом. Все манит… манит…
– Пощадите мои нервы, Серж, оставьте… – шепчет дама. – Да, не среди здешних тундр мечтала я встретить весну, а под голубым небом Италии, но муж, бесчувственный муж… О, я отплачу ему!
– Все возрождающееся, все юное везде прекрасно! И северные белокурые ночи имеют свою прелесть, ежели…
– Что ежели?
– Ежели есть около человек, который может согреть пламенем любви…
– Но где этот человек?.. Я не вижу его. В том человеке, который предназначен мне, я не вижу ничего как черствую корку нищего.
– Но есть же, Елена Павловна, и кроме его возвышенные души, способные понимать поэтическую женщину… боготворить ее идеалы, страдать с нею и восторгаться.
– И вы это утверждаете?
– Говорю положительно. Элен, ты не рассердишься? Но плотина прорвалась… Я из числа тех людей!.. Люби меня! Люби! И я буду твой навек! – воскликнул Серж.
– Прочь руку! Прочь! Безумец! Разве вы не видите, что на нас смотрит муж?
– Я обессилен, Элен!
– Но отойдите же, наконец, подальше!
– Когда и где?
– Завтра, в городе, у фотографа Шельменштерна, в два часа дня.
– Мерси!
И Серж тоненькой фистулой запел мизерере из «Трубадура».
Набег на тараканов
– Все ли у вас готово? – восклицал отставной квартальный Никон Ульяныч Караулов, занимавшийся частной адвокатурой, и при этом лицо его приняло зверски-воинственный вид.
– Все, все готово! Иди только сам. Кухарка налила уже в два таза горячей воды, – откликнулась жена, пожилая женщина в юбке, ночной кофточке и с крысиным хвостиком вместо косы на затылке.
– Крылья-то припасли ли для обметанья?
– Припасли, припасли. Пять крыльев у нас. Полагаю, что этого будет достаточно.
– Пять крыльев! – передразнил ее муж. – А какие крылья? Может быть, вы рябчиковые крылья приготовили. А рябчиковыми разве можно с таким полчищем тараканов сладить? Ведь у нас их несметная сила.
– От рябчика всего одно крыло, а то от тетерки и от глухаря.
– От индийского петуха бы надо, да самые большие крылья. Ведь у нас миллионы тараканов.
– Ну вот! Жалко, я орла не разыскала да от него тебе крыльев не оторвала!
– Никто тебе об орлиных крыльях и не говорит. А ты бы еще вздумала воробьиными. Феденька, дай мне носовой платок. Надо будет им халат подпоясать, а то полы раскрываются и только мешают. Дети пусть каждый возьмет по свечке и светят.
– Да ты в уме? Ежели каждый возьмет по свечке, то выйдет такая иллюминация, что тараканы испугаются света и разбегутся. Пятеро ребятишек и по свечке! Шутка!
– А что; пожалуй что и так. Этого я действительно не сообразил, – согласился муж, подпоясал плотно пестрым платком халат, прошелся несколько шагов по комнате и сказал: – Теперь этим проклятым халатом только ноги себе спутал, и никакой расторопности не выйдет. Знаешь что? Лучше я совсем сниму халат. Так мне будет свободнее.
– Это ты хочешь в развращенном-то виде при всех своих дезабильях? Да полно, как тебе не стыдно! Там все-таки кухарка, так неловко при ней.
– Важное кушанье – кухарка! Она замужняя женщина и до нас в мамках жила.
Муж распоясался и сбросил с себя халат.
– Там, папенька, и соседская горничная пришла, чтоб помогать тараканов морить, – заметила отцу взрослая дочь.
– Ну, так что ж из этого? Не прикажешь ли мне из-за горничной в мундир вырядиться! Ну, тронемтесь… Вот только табаку понюхаю. Буры сколько купили?
– Четверть фунта.
– Мало. Что же мы с четвертью фунта поделаем? Где так уж ты, Арина Федоровна, расточительна, а где так на обухе рожь молотишь. Возьми, Мишутка, мою табакерку и держи ее у себя. Как мне вздумается табаку понюхать, так чтобы готово было.
– Я, папенька, лучше светить буду… – заныл мальчишка.
