Сны

– Заткнись, – капитан вежливо раскланялся с патрулем.

– …просто вывести его из себя и прости прощай золото! А этот идиотский подсвечник! Он-то зачем тебе понадобился, когда в наших трюмах столько… – он внезапно налетел на капитана, который, резко развернувшись, оказался с ним лицом к лицу, и замолчал. Со стороны это было странное зрелище – раскрасневшийся здоровяк и низенький тщедушный рыжеволосый человечек.

– Я сказал «заткнись», – ледяным голосом напомнил рыжеволосый. – А скажи мне на милость, Инго, как я мог еще усыпить подозрительность испанца? Если бы сделал так, как говоришь ты, молча проглотив предложенные условия, головой ручаюсь, он бы нам не поверил. Да он и так не поверил – двадцать вооруженных до зубов солдат и нас девятнадцать, считая тебя и меня! Торгуясь с ним, я на пару дней отсрочил неизбежное – неужели ты предполагаешь, что нас завтра же выпустят в море, болван?!

– Но…

– Я сказал «заткнись», – температура вокруг них опустилась еще на несколько градусов. – При самом удачном раскладе мы будем торчать здесь до прихода кораблей охраны. Кораблей, понимаешь ты?! И только под их конвоем выйдем из бухты. А если за это время сюда заглянет хоть какая-нибудь посудина под испанским флагом, то все сокровища благополучно перекочуют из нашего трюма в ее! Даже если предположить невозможное, что не произойдет ни того, ни другого, то у пирса мы будем болтаться до тех пор, пока повстанцы не возьмут город. И тогда у нас на борту окажутся все выжившие защитники города – сколько их будет – сорок, пятьдесят?! Нет, пусть губернатор думает, что я обычный торгаш и озабочен исключительно собственной выгодой, подсвечник только лишний раз укрепил его в этом, а мы попытаемся вывернуться из петли. У нас, чтоб ты знал, времени совсем не осталось – от суток до трех. Может, оружие уже на борту?

– Лис, я…

– Меня зовут Скотт Томпсон, или капитан, или сэр. И что ты там мне ответил насчет оружия?

– Нет, я… капитан, мы не успели…

– Тогда почему я еще вижу перед собой мерзавца, который осмеливается указывать мне, что делать, не справившись с собственным поручением?! – лицо капитана внезапно побелело до такой степени, что, казалось, даже оспины разгладились.

Помощника точно ветром сдуло, с такой резвостью он сорвался с места и исчез в ближайшем переулке. Капитан еще некоторое время стоял в прежней позе с искаженным от бешенства лицом, – вот ведь человек, а?! – мысли сталкивались друг с другом, разбиваясь вдребезги, не в силах остановиться – неужели только один я способен трезво оценивать ситуацию и находить правильное решение даже там, где его, казалось бы, нет?! Он сделал пару глубоких вздохов и оглянулся по сторонам. Да, согласился он с непроизнесенным вслух вопросом, порт не похож на себя. Когда мы…полгода…точно, полгода тому назад заходили в Кальяо, это был совсем другой мир… Открытые лавки, таверны на каждом углу, веселый смех, выпивка рекой и… В тот момент не хотелось приглядываться к покосившимся хижинам и роскошным дворцам на берегу океана, тогда хотелось просто забыть обо всем, забыть кто ты и где ты, сбросить с себя, словно кожу, прошлую и предстоящую жизнь, смыть кровь свою и чужую, и напиться не до полусмерти, а до нее самой. И перед тем, как винные пары окончательно одурманят и, хотя бы на мгновение, похоронят тебя, увидеть в сгущающемся черном тумане ее насмешливый оскал и попробовать на вкус остроту ее косы… Он почувствовал, как затряслись его плечи и услышал, именно услышал, свой беззвучный смех, надо же, ты просто философ, Лис, ты удивляешь меня, правда, удивляешь – расскажи о своем чувстве прекрасного экипажам взятых тобой на абордаж судов. Извечная проблема человека, который ест мясо и упорно гонит прочь мысль о том, откуда это мясо взялось… Главное, быть в ладу с самим собой, тем более, что на всех не угодишь, он слегка поежился и продолжил путь к причалам, к тому же не о том ты думаешь, проблема твоя – это девятнадцать против двадцати и последующее бегство. Другого выхода нет, просто нет, а это значит, что предстоит бой, именно бой, по его губам проворной коброй скользнула ядовитая усмешка, а не резня. Бой жестокий, быстрый, скоротечный и тихий. Молниеносный и смертельный, потому как в живых не должно остаться никого из охраны, никаких пленных, никаких раненых, Лис вздохнул и запрокинул голову навстречу стремительно багровеющему небу.

Удивительно чистое и прозрачное, оно окрашивалось в багрянец, яркий и ослепительный у горизонта и еле различимый в ночной черноте над головой. Звезды, еще бледные и едва-едва заметные, похожие на маленькие жемчужины, причудливо разбросанные чей-то небрежной рукой, лениво переливались в розоватой дымке… Дома словно таяли в густом и вязком воздухе, постепенно растворяясь – сначала исчезала крыша, затем стены начинали колыхаться, постепенно становясь все тоньше и тоньше, смешно, подумал он, скоро только я останусь живым посреди это покинутого королевства. А почему бы и нет, он внезапно словно очнулся и как бы посмотрел на себя со стороны – ни дать ни взять «Летучий Голландец» в своем последнем и вечном плавании… И бог с ним, я готов продать душу богу, дьяволу, да кому угодно! – лишь бы мне дали умереть достойно, так, как хочу я, и плевать, когда это произойдет.

Я не всегда был свободен в выборе своей жизни, подвел он жирную черту в своем монологе, и теперь хочу лишь одного. Только одного.

Свободы в выборе смерти.

Сон четвертый

Полет. В котором одинок.

– Excuse me, sir. Beer, whisky, cognac? – улыбающаяся стюардесса в ожидании замерла рядом с его креслом. Он с трудом оторвался от иллюминатора, с недоумением оглядываясь по сторонам. В салоне самолета кроме него было еще пять человек, еще бы ухмыльнулся он, кому в середине июня нужна Коста-Рика? Паре бизнесменов кавказской, нет, поправил он себя, латинской наружности, двум бизнес-леди с квадратным охранником, да последнему искателю последних приключений. Пестрый состав – ну, с этими двумя мачо все ясно – наверняка наркоту сопровождали транзитом из Колумбии, потому как у них этот вид деятельности на лицах изображен, а вот этой троице на кой леший в такую даль? Оффшор или еще какая хрень? А может, живут они там, пожал он плечами – у богатых, а тем более у богатых женщин, свои причуды.

– Sir, do you understand me? – терпеливо напомнила о себе стюардесса.

– Understand you, – кивнул он.

– Beer, whisky, cognac or vodka? – наименование исконно русского напитка девушка произнесла с чисто западным акцентом, у нее получилось классическое «уодка».

– Cognac, please, – выбрал он, сделав рукой нетерпеливый жест, мол, побыстрее, спешу я.

– One moment, sir.

Ловко плеснув в пузатый фужер янтарную жидкость, она все с той же силиконовой улыбкой продолжила свое движение по проходу. Да-а, вздохнул он, внимательно изучая содержимое стеклянного сосуда, цвет вроде как похож, но вот запах… Интересно, они сивуху здесь у нас в России брали, или из-за океана везли? Наше, наше родное, мысль пришла сразу же после первого глотка, они так не умеют. Скривившись, он проглотил остатки «коньяка» и не раздумывая достал из сумки 0,7 «Московского» – на любителя, если разобраться, конечно, но разбираться не хотелось. Пробка не поддавалась, проскальзывая вокруг своей оси, но натиску зубов уступила. Первый глоток смыл привкус сивушных масел, второй наполнил пульсирующим огнем, с ревом прокатившимся по глотке и пищеводу, третий примерил с окружающей действительностью, напомнив, что бутылка почти и не начата, а до Сан-Хосе – целая Европа с Атлантикой и вся ночь.

Одновременно с четвертым глотком он лениво скосил глаза в иллюминатор – прощай убитая Россия. Сожаления нет абсолютно, нет боли, нет никаких чувств – осталось только непонимание. А что еще можно чувствовать к Стране Торгашей?…

Ну что за время наступило,

Не могу никак понять?

В больших деньгах отныне сила,

Если хуже не сказать.

Все продаются не по разу

Ночью и при свете дня.

И ни к чему теперь учитель

Фехтования.

Я был героем этих улиц,

Всех созвездий и планет.

Я никогда не соблюдал

Нейтралитет.

И мне ужасно интересно,

У кого скрывалось зло,

Покуда люди не придумали

Добро?

На отсыревших стенах школы

Позабытые гербы,

Рапиры, шпаги, эспадроны,

Стойкий запах тишины.

Замысловатой паутиной

Плетет свои узоры ржа –

В миру уроки позабыли

Фехтования.

Забыли упоенье боя,

Где дышалось так легко,

Где можно было проиграть,

Но сохранить лицо.

Ну а теперь его скрывают

Солнцезащитные очки,

И за тонированной маской

Не видать души.

Одно, увы, я знаю точно,

То есть, знаю наперед.

Сколь там веревочка не вьется,

Час возмездия пробьет.

Пройдут непобедимым маршем

Люциферовы войска,

Когда умрет последний Мастер

Шпаги и Клинка…

Скорей бы уже – он очень часто ловил себя на этой мысли – и пусть все идет… Боже мой, в которого я не верю, неужели это случилось? Неужели я сижу в самолете и улетаю для того, чтобы никогда не вернуться?!… Неужели я сделал это? Пятый глоток застал врасплох – он надсадно закашлялся, с трудом перевел дыхание – и внезапно увидел свое отражение в стекле. Едва угадываемые контуры лица, неимоверная и оттого почти что прозрачная бледность, трехдневная щетина. И почерневшие ввалившиеся глаза, казавшиеся слишком большими, слишком усталыми и до отвращения, до глубины своей, заполненные ненавистью. Глаза солдата, окруженного врагами, понимающего и принимающего близость смерти. Это надо же, без тени удивления и невзначай заметил он, до какой же степени одиночества и разочарования надо было дойти?… Просто нечего больше терять, усмехнулся он, глядя на исчезающие земные огоньки.

Одновременно с шестым и последним пока глотком, он заметил, что пассажирское братство скооперировалось в первых рядах салона – южноамериканцы подсели к дублю коммерсанток с охранником, и вечеринка планомерно перетекла в активную стадию. Да и бог с ней, он вновь наполнил фужер, мне просто хочется напиться, напиться до той самой недостижимой пока грани, на остром лезвии которой неощутима пустота и сотни лет, что были до меня, будут после меня, и которые я уже прожил. Нет, поправил он себя, мне много больше, я уже счет потерял. Я столько умирал, а затем с неимоверным трудом возвращался к жизни, каждый раз давая себе клятву о невозможности последующего воскрешения, что даже сам процесс смерти уже надоел до безобразия…

________________________________________________

Часов через пять лететь стало тяжело – кресло просто впилось в поясницу, хотя и выпито немало коньяка – почти что три четверти флакона, что-то темп быстрый, глядишь, встречу с Атлантикой нечем отпраздновать будет.

– Excuse me… – он было попытался найти золотую середину между не совсем корректным «women» и несколько вульгарным «girl», махнул рукой и продолжил: – …miss.

– Yes, sir?

– Where Atlantic Ocean?

– Below, sir, – улыбнулась она, стрельнув глазами в сторону иллюминатора.

Он наполнил фужер, кивнул сначала ей, затем темноте за стеклом, после чего двумя глотками добил коньяк, резюмировав на выдохе:

– А теперь на абордаж. Пленных не брать.

– Excuse me?

Проигнорировав заданный вопрос, он прислонился лбом к прохладному пластику и попытался проникнуть взглядом сквозь ночные облака, ведь внизу океан, черт возьми, самый что ни на есть настоящий – волны, ветер, жизнь, смерть – все в бесконечном кружении небесно-голубой воды. Ему вдруг безумно захотелось оказаться в этом водовороте, позабыв обо всем, потеряв представление о том, где низ, а где верх – просто скользить в абсолютной тишине, наблюдая за тем, как меняют цвет солнечные лучи – от ярко желтого до прозрачно-зеленого, постепенно истончаясь все больше и больше, и вот уже пронзительная чернота подхватывает сначала под руки, затем мягко обволакивает все тело – Солнца больше нет, оно растворилось в спокойном дыхании океана, осталось только неясное сияние, вот и его нет, а он все опускается…а может, поднимается – это уже не важно, ведь жить сначала не получится, а значит какая теперь разница, конец-то один, подумал он, с трудом выныривая в салоне самолета.

– Excuse me, sir? – озадаченная стюардесса слегка прикоснулась к его плечу.

– Все в порядке, – он слабо улыбнулся. – O'key.

– Принесите славному капитану Бладу рому, – рядом с его креслом остановилась одна из коммерсанток, с любопытством взирая на него сверху вниз.

– Для игр в пиратов есть Диснейленд, – вежливо ответил он, слегка потянувшись. – Впрочем, вы для этого слишком молоды. Это, во-первых. Я не капитан Блад. Это, во-вторых. Cognac, please. Это, в-третьих.

– Two cognac, – она присела в соседнее кресло и взмахом руки отпустила стюардессу. – Ничего что я без приглашения?

– Коли хозяин невежа, так гость сам сядет, – развел он руками. – Вот только стоит ли тратить время?

– Как раз времени-то у нас с вами много! – рассмеялась попутчица. – Тем более, что вы мне интересны.

– В качестве кого? – он взял с подноса фужер и неторопливо выпил содержимое мелкими глотками. – No wineglass. Bottle, lemon and sugar.

– Да-а-а… – она задумчиво провела пальцем по кромке своего бокала. – Правил приличия мы не изучали…

– Говорите за себя, – с иронией посоветовал он. – Лично меня всегда учили, что человек должен две вещи делать в одиночестве – напиваться и умирать. Впрочем, если вас не пугает зрелище моей полной деградации, то бога ради – вы мне не мешаете, потому как моего одиночества не нарушаете.

– Сама виновата, – со вздохом поднялась она.

– Это точно, – подтвердил он. – Никогда не стой на линии огня.

Минут через пять знакомая уже до боли стюардесса принесла бутылку «Черного аиста», блюдечко с порезанным лимоном и горкой сахара.

Ну, за деградацию, мысленно провозгласило не совсем еще напившееся подсознание. Оно же решило, что пить коньяк прямо из флакона пошло, но процесс разлива на сей раз прошел не столь гладко. Горлышко бутылки предательски дрожало в руке, выбивая беспорядочную дробь о край фужера. Быть того не может, он с недоумением сфокусировал свой взгляд – с чего тут можно было напиться? Понимание пришло с небольшим опозданием, ибо тряслась не рука, а сам салон ненавязчиво вибрировал. Забавно, мысль заползла-таки в сознание, несмотря на пару ощутимых толчков.

Мелькнула полустертая тень, и рядом с ним второй раз за полет материализовалась коммерсантка.

– Мне страшно, – с ходу пояснила она.

– А как же капитан Блад, Генри Морган, Л’Оллонэ или еще какой Уильям Кидд? С ними не страшнее? – хмуро поинтересовался он.

– А идите вы!… – нервно отреагировала она. – Вы что, совсем пьяны и ничего не чувствуете?

– Во-первых, никуда я не пойду. Во-вторых, – он вновь наполнил свой фужер, правда, уже на весу, и окунул ломтик лимона в сахар, – я не совсем пьян. В-третьих, я не чувствую только запахи, и, если это вас немного успокоит, то мы сейчас над Атлантикой.

– И что?

– У вас с вестибулярным аппаратом как?

– Ну…так, вроде ничего, – ее взгляд метнулся сначала на второй фужер, затем на бутылку, которую он продолжал сжимать в руке.

– А после выпивки? – он даже не пошевелился. – Учтите, что это только начало.

– А вы откуда знаете?

Он пожал плечами.

– Около часа назад мы покинули территориальные воды.… Нет, не то…воздушное пространство Испании. И то, что сейчас происходит, можно назвать мелкими воздушными течениями. А вот когда влетим в зону, где зарождается Гольфстрим, и нам повезет, то мы можем увидеть настоящий атлантический циклон. И не только увидеть, но и почувствовать. В хвосте самолета на ногах стоять будет крайне тяжело и, кстати, вы когда-нибудь на реактивном лайнере в воздушные ямы падали?

– Налейте, – внезапно севшим голосом попросила она, протягивая фужер.

Вздохнув, он выполнил ее просьбу. Самолет болтануло сначала влево, затем резко бросило вниз.

– Я смотрю, вы совсем не боитесь? – она сделала большой глоток.

– Просто мне все равно, – он пожал плечами. – Мы в воздухе, промежуточных остановок нет, так что сойти, сами понимаете… Парашютов тоже нет, так что если вдруг… К тому же, если быть честным до конца, тот факт, что выживших в авиакатастрофах не бывает, зависит вовсе не от наличия полного отсутствия этих самих парашютов. Вы все равно не успеете им воспользоваться – вас давлением…

– Прекратите, – с тоской в голосе произнесла она, – умеете вы успокоить!

Он пожал плечами.

– И почему вы все время плечами-то пожимаете? – ее нервная система достигла критической точки.

Он опять пожал плечами.

– Это меня примиряет с окружающей действительностью.

– Но не ее с вами?

– А кто ее спрашивает? – он выплюнул пробку, которая с веселым стуком затерялась в салоне.

– Нет, вы точно напились, – констатировала она. – На трезвую голову такие разговоры не ведут. Ну, повезло, так повезло! Там айзеры озабоченные, тут – пират сумасшедший…

– Корсар. Один. Старый.

– Что?

– Не пират, а корсар, старый корсар. В единственном числе.

– Издеваетесь? – она впилась в него взглядом.

– Правильнее сказать, смеюсь.

– Насмехаетесь, – поправила она.

Он безмолвно сделал реверанс в ее сторону.

– И все-таки, вы мне интересны… – через паузу задумчиво произнесла она.

– А не пройти ли нам в хвост нашего лайнера? – предложил он.

– Вы… А не кажется ли вам, что предложение звучит… – она широко распахнула глаза. – Неоднозначно.

– А по-моему, вполне однозначно, – усмехнулся он. – Хочу проверить свои слова насчет невозможности тамошнего стояния.

– Вот теперь вы уже издеваетесь, – она рассердилась не на шутку. – Или вы так за девушками ухаживаете?

– А кто вам сказал, что я за вами, девушками то есть, вообще ухаживаю? Ухаживают за комнатными растениями… Вот только не надо так сверкать глазами! В конце-то концов, озабоченному айзеру вы предпочли сумасшедшего корсара. И, прошу заметить, это был не мой выбор.

– С ними хоть все понятно было! – она мотнула головой в направлении кабины пилотов. – В отличие от тебя.

– И это вас бесит.

– Еще как!

А это забавно выглядит со стороны, он невольно улыбнулся, раскрасневшаяся и разозленная красотка (не будем лицемерить, это действительно так!) готова вцепиться в полу…, нет, теперь уже в почти что пьяного отставного майора Российских Вооруженных сил. Упасть, не встать. Он внезапно хрипло расхохотался.

– Что теперь?! – буквально взвилась девушка.

– Вы какой язык изучали?

– Испанский.

– А-а… – он уважительно пожал плечами. – Puede usted ensenarme esto?

– Por favor, Senor… – она отстегнула от пиджака клубный значок или что-то в этом роде. – Quisiera…

– Cuanto cuesta esto? – перебил он ее.

– Cuatrocientos peso. Habla usted español?

– No hablo español. Просто слов нахватался.

– Ага, – она недоверчиво скосила глаза. – Так я и поверила.

– Como parte del programa de piratas, – пояснил он.

– Capitán de Sangre? Levasseur? John Silver o qué? – насмешливо уточнила собеседница.

– Началось в колхозе утро… Интеллектом не дави, – очередная порция коньяка плавно перекочевала в его фужер. – Кстати, из упомянутых трех имен какой персонаж тебе наименее симпатичен?

– Левассер, – не задумываясь, ответила она.

– Ну, еще бы! Чего еще ожидать от поклонницы капитана Блада. А известно ли многоуважаемому джину.., то есть, коньяку.., в смысле, тебе, что Левассер в отличие от двух других человек реальный?

– То есть?

– То есть, Питер Блад в основном срисован с Генри Моргана, но реального Питера Блада не существовало, Джон Сильвер персонаж вообще вымышленный, а вот Франсуа Левассер по жизни являлся дворянином из Нормандии. Именно благодаря ему остров Тортуга, который так часто упоминает Сабатини в «Одиссее…» превратился в одну из лучших и самых неприступных баз флибустьеров. Будучи талантливым военным инженером, Левассер по всем правилам фортификационного искусства спроектировал на горе небольшую квадратную крепость, на углах которой располагались четыре бастиона. Форт получил название «Де ла Рош»2. По своей конфигурации это были самые современные укрепления для своего времени. Если еще учесть, что на холме был источник воды, и глубокая пещера, где был устроен пороховой погреб, то форт был действительно неприступным. Чтобы попасть в него, атакующим нужно было подниматься по узкой дороге вдоль стен с бойницами. В это время их можно было обстреливать с бастионов, как во фронт, так и в тыл. Такой перекрестный огонь не выдержали бы даже самые отважные солдаты самой лучшей армии мира, что с блеском в 1643 году продемонстрировали испанцы. Шесть кораблей и шестьсот солдат взять Тортугу так и не смогли. Так что литературный Левассер – негодяй, предатель и убийца, отрицательный герой, в общем-то, никакого сравнения со своим прототипом не выдерживает.

Вот ведь, блин, ухмыльнулся он про себя, офигительный разговор по пьяни-то получается. Ты еще справку из Большой Советской энциклопедии выдай, эрудит х…, сам знаешь, какой.

– Откуда знаешь?

– Я в отличие от тебя, книжку прочитав, тупо на Луну не смотрю, и не мечтаю о несбыточном. И давно уже понял, что любая литература опирается на реальные факты и реальных людей. И мастерство писателя заключается не в том, чтобы описать что произошло, а в том – как это произошло. Мысли, диалоги, первый и второй план… Эксквемелина читала?

– Кого? – она непонимающе уставилась на него поверх фужера.

– Естественно… – очередное пожатие плечами выглядело как сухая констатация факта. – Французский врач, по случаю ставший буканьером на Тортуге и принимавший непосредственное участие в знаменитых панамских походах Генри Моргана. Суть улавливаешь? Питер Блад кем по профессии был?

– Врачом… – слегка потрясенно отреагировала собеседница.

– Так вот, он, Эксквемелин конечно, а не Блад, по итогу своих приключений написал книгу «Пираты Америки», на материалах которой не одно поколение писателей кормилось. И знаешь почему?

– Потому что он описывал, что произошло?

– Именно. Но не описывал – как. Просто банальная передача информации. И, сказать по правде, наиболее бесцеремонно Эксквемелина использовал именно Сабатини.

– В смысле – полностью переписал?! – изумилась она.

– В смысле адаптации к своей «Одиссее…», то есть, к «Одиссее капитана Блада», конечно. Принято считать, что прототипом капитана Блада был Генри Морган, но на самом деле все не так просто, образ Блада – это, если хочешь, триумвират трех наиболее знаменитых корсаров Мэйна – упомянутый выше Генри Морган (хорош выеживаться! – в который раз подумал он про себя), Франсуа Л’Оллонэ и Уильям Дампир. Три стороны его многогранной души… – он внезапно замолчал, в который раз тщетно попытавшись вглядеться во мрак за иллюминатором.

– Ну, допустим, насчет Моргана я с тобой согласна. Блад, как и он, стал губернатором Ямайки.

– И все? – он приподнял левую бровь.

– А…есть что-то еще?

– А то, – он аккуратно наполнил фужер и продолжил: – Итак, начнем с начала… Во-первых, по легенде Морган нанялся юнгой на корабль, идущий на Барбадос, где его, якобы, продали в рабство на три года за оплату перехода через Атлантику. Во всяком случае, так писал Эксквемелин, правда, сам Генри Морган всегда отрицал этот факт. Во-вторых, история взятия Маракайбо Морганом практически без изменений переписана Сабатини – брандер, ложная атака, вплоть до адмирала испанцев – извечным врагом Блада был дон Мигель д’Эспиноса-и-Вальдес, тогда как Моргана в бухте Маракайбо запер дон Алонсо дель Кампо-и-Эспиноса, улавливаешь сходство? Ну и, в-третьих, да, губернаторство на Ямайке.

– А почему практически без изменений?

– А-а, тут мы подходим ко второму прототипу – Жану-Давиду Но, более известного как Франсуа Л’Оллонэ, по прозвищу Fléau des Espagnols3. У Блада с ним мало общего, но Сабатини все-таки использовал Л’Оллонэ – для описания мелких подробностей, к примеру, с целью придания правдоподобности истории о захвате Маракайбо. Если помнишь, Блад в разговоре с Каузаком упоминает о крепости у Гибралтара, куда сбежали все испанцы из Маракайбо, и у которой они потеряли, по-моему, три недели. У Л’Оллонэ так и было – испанцы прорубили в джунглях фальшивую дорогу, ведущую в трясину. Л'Оллонэ, однако, не растерялся и под сильным мушкетным огнем наладил строительство гати, по которой достиг ворот крепости, где четыре сотни флибустьеров были встречены залпом картечи. Потеряв полсотни бойцов, Л'Оллонэ приказал поворачивать назад. Торжествующие испанцы покинули крепость и ринулись в атаку, оказавшуюся для них гибельной – в рукопашном бою флибустьеры не знали себе равных. На плечах откатившихся испанцев они и ворвались в город.