Я (почти) в порядке

Лучше? Так быстро? Она не верила.

– Я в туалет. – Он встал, взял с пола рюкзак.

– О’кей, – кивнула она.

Когда он оказался за закрытой дверью туалета, она пересела на его стул и принялась рыться в карманах. Чек от покупки куртки. Купил ее в то же утро. Что это за человек, который утром идет покупать куртку, в которой хочет умереть? Талли подняла глаза, чтобы удостовериться, что дверь туалета по-прежнему закрыта. Пока тихо. Она нервничала и была возбуждена, под действием адреналина сердце билось, как у зайца, руки дрожали. Во внутреннем кармане она обнаружила сложенный листок – записка? Времени посмотреть не было. Она переложила его себе в карман и, снова взглянув на дверь туалета, засунула руку обратно. Опять листок. Еще одна записка? Она взяла и ее. Он не мог не заметить пропажи обоих листков, но с этим она разберется позже, когда сможет в одиночку их прочитать. Может, в них ничего такого и нет. Она пересела на свое место, отпила еще кофе. Не прошло и пары минут, как он вернулся со своим рюкзаком и сел напротив.

– Да, мне определенно лучше, – сказал он. – Я умыл лицо холодной водой.

– В принципе, у тебя на лице уже была холодная вода – дождевая.

– Наверное, ты права.

Среди быстро мерцающих желто-оранжевых лампочек Мост морочил ей голову. Чуть было не решился на самоубийство, а теперь ведет себя так, будто все это пустяки? Она злилась на него, чувствовала, что их что-то связывает. От этой мысли было неловко. У нее вошло в привычку быстро устанавливать глубокие связи с людьми, с которыми она была едва знакома. До появления навигаторов, указав кому-нибудь дорогу, она переживала, добрались ли они до своего пункта назначения, или в общественном транспорте большого города не могла удержаться, чтобы не спросить плачущего человека, все ли у него в порядке, даже когда все остальные твердо решили не заговаривать с этим человеком и не смотреть на него. Время от времени к ней сильно привязывались клиенты: посылали мейлы и звонили поздно вечером, хотели познакомить ее с родными. Она напоминала им, что четкие границы важны для всех, хотя и не признавалась, как тяжело ей было прислушиваться к собственным советам.

Сразу после развода Талли немного зациклилась на новой жене Джоэла, и дошло даже до того, что она жутко переживала за нее, увидев в соцсетях, что та попала в небольшую автомобильную аварию. Талли без конца проверяла, все ли с ней в порядке, читала и перечитывала ее страничку, хотя та никогда не размещала ничего слишком уж тяжелого или личного. Рыская по ее страничке, Талли в общих чертах узнала о ее жизни. Зациклившись на всем этом, Талли чувствовала себя сумасшедшей. И даже более того. Когда все это началось, она была будто в замкнутом круге, из которой нельзя было вырваться, будто без остановки вращала обруч.

– Хорошая у тебя куртка. Похоже, новая, – убрав с лица волосы, заметила Талли. Она понимала, что выглядит ужасно, но еще не решила, волнует ее это или нет. С одной стороны, ей хотелось пойти в туалет, привести волосы в порядок, нанести на губы персиково-розовый блеск, пощипать щеки, но на прихорашивание времени сейчас не было, уж точно пока она пытается докопаться до сути происходящего. Разобраться, помочь и возлюбить ближнего, как самого себя.

– Сегодня утром купил, – сказал он. Чек был из огромного магазина туристических товаров Brantley’s. Стоила эта дождевая куртка цвета авокадо ровно восемьдесят долларов. Он заплатил за нее наличными в 9:37 утра.

– Ты купил новую куртку, зная, что хочешь спрыгнуть с моста? – неожиданно для себя спросила она. Она могла и, наверное, должна была сформулировать вопрос иначе или вообще оставить эту тему. Она не хотела его обидеть, но его, оказалось, обидеть не так легко. Если бы он встретился ей в любой другой день, она бы прокомментировала его способность сохранять спокойствие – казалось, он никогда ни о чем не волновался. Просто сидел в забегаловке за чашечкой кофе. В обычной байковой рубашке в крупную красно-черную клетку, вполне подходящей для сбора яблок, новая куртка висела на спинке стула, ботинки намокли, но высохнут. Все в конце концов высыхает. Все хорошо. Расслабиться. Расправить плечи.

– Куртку я купил утром. На мосту – что было, то и было. А это – здесь и сейчас, – сказал он так, будто другого ответа и быть не могло. Его миролюбивый вид успокаивал ее, ей хотелось сохранить это чувство, накрыть его стаканчиком.

– Итак, твоя семья из Клементины, а сам ты – нет?

– Я там родился.

– А с семьей совсем не общаешься? Нет желания с ними поговорить?

– Сейчас – нет.

– О’кей. Можно, спрошу, сколько тебе лет?

– Можно, я спрошу, сколько лет тебе? – Он поднял бровь.

– О’кей. Не хочешь говорить. Тогда скажи: хочешь еще кофе? Могу заказать тебе добавку, я тоже выпью, – предложила она, взяв его стаканчик, где оставалась еще половина кофе.

– Конечно. Спасибо.

Оказавшись у прилавка, спиной к нему, она пощупала свой карман, удостоверившись, что листки из его куртки были на месте. Она наполнила стаканчики, совершила ритуальные действия у стойки с добавками, отдала ему кофе. Без молока. Ее прежнее беспокойство улетучилось, ей хотелось сложить ладони рупором и сказать «вернись» на беспокойный кораблик, потому что так было правильно. Ей «следовало» беспокоиться. Неужели она «настолько» одинока? У нее приличная работа, хороший дом, кошки, родители, брат с невесткой и куча родных и друзей в списке контактов. У нее Айша и шкаф с продуктами – от этого ей было лучше и спокойнее за мир. Когда ушло беспокойство, она ощутила себя безрассудной, и от этого чувства безрассудство только росло, приводя ее к самому страшному, самому захватывающему – к ощущению свободы.

– Мне сорок, – сев напротив, сказала она.

– Мне тридцать один, – сказал он. Долой еще одну одежку.

Талли под столом теребила в кармане сложенные листки, ею завладело чувство вины за то, что стащила их. Нужно вернуть их, это не ее дело.

– Ух, какой молодой! – сказала она. Жизнерадостно сказала. Пусть ему передастся. Она исходила желанием познакомиться с ним ближе, распутать то, чем там так туго стянуто его сердце. Мост был ей небезразличен. Как бы там ни было, ему есть ради чего жить. Пусть разобщенная, но у него в Клементине семья. Сам он показался ей умным и интересным. Она из кожи вон лезла, чтобы каждому обеспечить кредит доверия.

– Чувствую себя старым, – сказал он.

– Я тоже иногда.

– Зачем ты меня остановила? – спросил он. В глазах неизбывная печаль. Как будто на них упала тень. Молящие глаза. Как у Христа в терновом венце на картине, написанной маслом.

– Ты мне не безразличен. Я не хочу, чтобы ты умер. Я… так рада, что ты не прыгнул.

Он снял со стаканчика крышку, подул на кофе. Отпил, поставил стаканчик, взглянул на нее.

– Ну от тебя было столько шума, я, черт возьми, думать не мог.

Это было так неожиданно, что Талли залилась румянцем и рассмеялась, закрыв лицо руками. Вуаля! Она знала, что препятствия на пути к самоубийству иногда и есть то, что отделяет жизнь от смерти. Она читала о том, как резко упал уровень самоубийств в Великобритании в результате простой замены в домашних плитах коксового газа на природный, так как нередко самоубийство сводится к вопросу доступности. Она порадовалась, что «шумела», черт возьми, не зря – сработало. Она припомнила свой благонамеренный, но задуманный наспех сеанс терапии, затрапезные методы спасения и чуть не поперхнулась.

– Осторожнее, а то все расплескаешь, – сказал он. Почувствовав, что успокоилась, она сквозь растопыренные пальцы посмотрела на него – он как ни в чем не бывало пил кофе, будто ничего не говорил.

– Не собираюсь извиняться за то, что тебя остановила, – отсмеявшись, сказала Талли.

– Я извинений не прошу.

– Вот и хорошо.

– Что ты теперь будешь делать? – чуть помолчав, спросил он и, тяжело вздохнув, всем весом привалился к находившейся сбоку стене. «Случайный самоубийца». Незнакомец, чужой человек. Все в нем почему-то казалось одновременно и новым, и знакомым, если сопоставлять с мужчинами в ее жизни. У Моста были небольшие уши, как у отца и ее университетского парня, Нико. Все трое – Мост, Джоэл и Нико – имели красивые руки. Мост больше других походил на сказочного дровосека из дремучих лесов, который заблудился и оказался в большом городе. А низким бархатистым тембром голоса он напоминал ей брата.

– Что мы будем делать? – переспросила она. Кораблик беспокойства уплывал все дальше и дальше. Счастливого пути. Его не увидишь, сколько ни прищуривайся.

* * *

Они ехали к ней домой. В машине он больше молчал, лишь отвечал на ее вопросы.

– Итак, у тебя есть дом, квартира?

– Был. Больше нет, если честно, – сказал он.

– И тебе негде жить?

– Я этого не говорил. Только сказал, что у меня нет ни дома, ни квартиры.

– А машина есть?

– Не здесь. Не в этом городе, – сказал он.

– Как же ты передвигаешься?

– Нормально передвигаюсь. – Он сидел и смотрел на нее, держа на коленях рюкзак. Придерживал его сверху. Страх живо вернулся к Талли, когда она взглянула на тот рюкзак. Вот где у него могут лежать орудия пыток: веревки, пистолет, ножи. Knives Out. Для кофейни слишком уж леденящая кровь песенка. Припев все еще крутился у Талли в голове.

На улице совсем стемнело и все еще шел дождь, хотя и не такой сильный, как раньше. В субботу Хеллоуин. Что она себе думает? В закрытой машине, на пассажирском сиденье незнакомец, она везет его к себе? Идеальная завязка для фильма ужасов ей удалась, а когда они доберутся до дома, он вытащит из рюкзака то, что бы там у него ни лежало, прибьет ее и спрячет где-нибудь так, чтобы никто никогда не нашел. Родители и брат будут по телевизору умолять ее вернуться. Пройдут годы, и брат напишет об этом книгу. Она станет бестселлером, кто-то приобретет права на экранизацию. Какой-нибудь парнишка из этих тинейджерских фильмов о вампирах сыграет Моста. И получит «Оскар». Брат станет очень востребованным сценаристом и уйдет из семьи, начав встречаться с молоденькой актрисой из того же фильма о вампирах.

Все это должно было помешать ей привезти Моста к себе домой, но не помешало. Она никогда не совершала таких поступков и теперь погрузилась в эту энергию хаоса, с нетерпением ожидая, что ждет по ту сторону. Мир разевал свою широкую пасть! Происходило что-то совершенно ей неподконтрольное. Талли выдали ключ от клетки со львом, она была внутри и трепала хищника по загривку. Глядя прямо в его светлые янтарные глаза.

Мост

(Едем сквозь дождь. В салоне у нее чисто, радио выключено. Машин немного, но Талли, даже когда зеленый, смотрит налево и направо.)

– Так… а хобби у тебя есть? – спросила она.

– Это уже смахивает на светскую беседу.

– И то правда. Хорошо, давай о важном… после развода мне было очень грустно и я не знала, что делать. Мой мир рухнул, было такое ощущение, что и меня из него просто вымарали. Не могла ни на чем сосредоточиться.

– А теперь тебе лучше?

– В целом да.

(Красная пожарная машина пронзительно воет, нарушая спокойствие. Талли останавливается у обочины. Ее рука замерла на переключателе скоростей. Она еще раз бросает взгляд в зеркало заднего вида, наклоняясь ближе к бушующему урагану на пассажирском сиденье.)

Талли

Когда строился дом Талли, район Фокс-Коммонс[7] был совсем новым. Это был населенный пункт многоцелевого использования, непохожий на другие районы Луисвилла. Большинство жителей, вернувшись с работы, пересаживались со своих дорогих автомобилей на машинки для гольфа, на которых возили детей на пришкольные игровые площадки, на закатные прогулки, к фонтану на площади, к арене, с которой открывался вид на озеро для рыбалки. Здесь был общественный бассейн, несколько теннисных кортов, две художественные галереи и здание, где были только врачебные кабинеты: там принимали дерматологи, неврологи, аллергологи, педиатры, терапевты, пластические хирурги. Жители могли выбирать между ресторанами высокой кухни с обилием уличных сидячих мест – среди них любимая траттория Талли – тайская лапша, суши, пицца – и американское бистро с лучшими в городе гамбургерами. Была здесь кондитерская в пастельных тонах, где из местного молока делали джелато, и ирландский паб, освещенный таким количеством лаймово-зеленых лампочек, что каждый входящий превращался в зеленокожую Эльфабу из мюзикла «Злая»[8]. Были разработаны планы двух гостиниц: гигантского отеля и бутик-отеля. Недавно парой комично больших ножниц перерезали ленту на торжественной церемонии открытия многоквартирных домов, стоявших шестью аккуратными бежевыми рядами. Лионел был одним из инвесторов и вместе с женой Зорой присутствовал на церемонии, а потом они заехали к Талли выпить мелкосерийного бурбона и отведать домашнего пирога с вареньем по рецепту из Кентукки.

На ступенях, ведущих к крыльцу из белого кирпича, были расставлены тыквы – оранжевые и несколько подсиненных, как обезжиренное молоко. На широкой входной двери желтого цвета висел пышный венок из оранжевых, красных, желтых и коричневых листьев. На одном из плетеных стульев лежала подушка, обтянутая полотном в горошек со словом «ФОКУС». На другом – подушка со словом «ПОКУС». На дверном коврике черным по жесткой щетине соломенного цвета красовалось размашистое «ПРИВЕТ».

– Э-э, могу ужин приготовить. Ты голоден? – когда они оказались внутри, спросила она.

Порядок в доме был идеальный, потому что накануне она вытерла везде пыль, подмела полы, выбила на улице ковры. Может, это гормоны? Перименопауза? Ей хотелось свить гнездо, и она решила привезти домой Моста, будто кота-спасеныша.

Обычно ее две кошки с новыми людьми были пугливы, но Мост вызвал у них любопытство, и они с поднятыми закрученными хвостами лениво прогуливались по гостиной.

– Мармеладного котика зовут Джим, а черную кошечку – Пэм, – объяснила она.

– Как в «Офисе»?[9]

– Именно.

За то короткое время, что они провели вместе, у них уже вошло в привычку перебрасываться вопросами и ответами, как в пинг-понге. Она что-то спросит, он никак не отреагирует, но ответит три вопроса спустя, причем оба будут прекрасно помнить, на чем они остановились. Он легко вызывал симпатию. Рюкзак он положил себе в ноги, куртку снял. Талли взяла ее и повесила на крючок в прачечной, чтобы стекала.

– Могу помочь с ужином. Я бы поел, – садясь на диван, сказал он.

– Отлично! Так мы и сделаем. – Она прошла к себе в спальню и принесла оттуда сухую одежду. – Надень вот это, – предложила она, протягивая ему вещи. – А я пойду к себе и тоже переоденусь. Потом займемся ужином.

Талли заперла за собой дверь спальни и приложила ухо, прислушалась: что он там делает? Что она ждала услышать? Хоть что-нибудь. Она опустилась на пол и достала из кармана листки. Развернула первый. Написано было обычным мужским почерком: мелкие печатные буквы, почти курсив. Она поискала внизу подпись. Ее не было. Но было обращение, имя.

Кристина.

Моя дорогая светлая Кристина, моя любовь, моя жизнь. Вокруг стемнело, когда ты ушла. Люблю тебя всем сердцем. Без тебя я разбит и пуст. Что еще мне остается делать? Скучаю по тебе. Скучаю по тебе. Скучаю по тебе. Скучаю по тебе. Прости меня за все. Пожалуйста, не злись на меня. Я тебя люблю.

Я тебя люблю

так

сильно

Боже.

Проклятие.

Кристина.

Талли снова приложила ухо к двери, прислушалась. Ничего. Она сложила листок, развернула другой. Подписи нет. Сверху имя.

Бренна, солнышко. Теперь темнота.

Пожалуйста, не злись на меня.

Я люблю тебя

так

сильно

Я

Письмо было не дописано. Она достала мобильник и забила в Гугл «Кристина и Клементина, Кентукки», заранее зная, что ничего полезного без дополнительной информации не найдет. Она забила «Бренна и Клементина, Кентукки», и снова ничего. Попробовала два имени сразу. Бесполезно. Заглянула в список «Особо опасные преступники Клементины», нет ли там похожих на него. Их не было. Она расширила поиск до «Особо опасных преступников Луисвилла», «Особо опасных преступников Кентукки», «Особо опасных преступников Америки». Пролистала, щурясь и пытаясь кого-нибудь узнать. К счастью, не узнала.

У самой Талли не было ярко выраженного присутствия в интернете – лишь редко обновляемая, в основном частная страничка в Фейсбуке[10] и ничего такого, что могло бы привязать ее к ее практике психоаналитика. На веб-сайте практики она значилась как мисс Т. Л. Кларк, как и всегда, до и после развода. Она не взяла фамилии Джоэла, вполне довольствуясь своей собственной. Если Мост попытается навести о ней справки, то ничего не найдет.

Если бы он был ее реальным клиентом, от нее не требовалось бы куда-то заявлять о его попытке самоубийства. Если бы он был ее реальным клиентом, она бы вела записи. Если бы время, что они провели вместе, было частью официального приема:

Имя клиента: Фамилии нет, Мост

Возраст: 31

Мост легко устанавливает зрительный контакт. По природе спокойный? Улыбнулся один раз, возможно, два. Тревожность? Суицидальное мышление. Тип депрессивный. Суицидальная попытка, возможно, первая и, возможно, спонтанная. Мост остроумный и очаровательный. На вид здоров, уравновешен (несмотря на попытку) и вдумчив. Жестикуляция и мимика непринужденные, аппетит нормальный.

Лекарства: антигистаминные препараты.

Бонус: кошкам он нравится.

Препятствия к лечению: не открывает своего имени. Кажется, не считает свою суицидальную попытку чем-то серьезным. Кроме того… согласия на лечение не давал.

Родные/друзья (?): Кристина и/или Бренна?

Цели клиента:??

Талли положила оба листка в верхний ящик, под кружевное черное белье, которое ей не приходило в голову надеть с тех пор, как от нее ушел Джоэл. Она переоделась в рубашку с длинным рукавом с рычащим талисманом ее альма-матер на груди и черные легинсы. Она сходила в туалет, пригладила волосы, нанесла на губы бесцветный блеск и посмотрелась в зеркало. Когда она вошла в гостиную, Мост, переодетый в сухое, сидел на том же месте, будто вещи, которые она ему дала, оказались на нем сами, как по волшебству. Кошки, урча, лежали у него на руках.

– Ну что, поможешь мне на кухне? Ты все ешь? – спросила она. Она проголодалась, он тоже. Просто два человека, которым надо было поесть. Всем надо питаться. Ничего такого, если они поедят вместе. Джоэл почти никогда не готовил и был разборчив в еде, по настроению. Ей вспомнилась его фотография в соцсетях, где он управлялся с грилем и выглядел как дурак.

– Мне нравится готовить, и ем я все, – сказал Мост, осторожно беря каждую кошку и по очереди укладывая на диван. Талли нагнулась, чтобы поднять мокрую одежду, аккуратно сложенную у его ног. – Не трудись…

– Ни слова больше. Я все постираю, и точка, – сказала она, забирая вещи. Она пошла в прачечную и запустила стирку. – И даже несмотря на то, что нам сейчас предстоит делить хлеб, ты не скажешь мне, как тебя зовут? – спросила она, снова оказавшись перед ним. Далась ему эта загадочность. Интересно, как долго он протянет.

– Меня зовут Эмметт, – сказал он. Легко сказал, как будто ей только и нужно было, что попросить по-доброму еще один раз.

Имя клиента: Фамилии нет, Эмметт.

– Ладно, Эмметт. Пошли на кухню.

Эмметт

Эмметт мог пойти на мост и после ужина. Раньше он задумывался, прекратятся ли когда-нибудь его страдания, но они не прекращались – значит, мост его последняя надежда? Его единственная надежда? Смерть и надежда, крепко сцепившись, вели борьбу. Оставалось ли ему еще что-то, помимо моста?

Когда в кафе он пошел в туалет, он незаметно выглянул в зал и видел, как Талли осмотрела его куртку и взяла письма. Решила поиграть в следователя, так как, наверное, запоем смотрела «Закон и порядок: Специальный корпус»[11], а кошки устраивались у нее на руках. Наверное, боготворила Оливию Бенсон[12].

Талли выдала ему белую футболку, серые спортивные штаны и фуфайку. Что осталось от бывшего мужа. Он полез в рюкзак, достал таблетки и принял их, запрокинув голову назад и запив пригоршней воды. Смысла принимать лекарство не было, ну и что? Талли ему напомнила, она так хорошо к нему отнеслась.

Перед тем как перелезть через ограду, он, стоя на мосту, сосчитал машины.

(Семь мини-фургонов. Пять грузовых малолитражек. Четыре грузовика. Пятнадцать легковушек. Один мотоцикл, один велосипед. Вдали один человек в капюшоне, уходит прочь. Мост освещен фонарями, один из них мерцает. Одна из машин сигналит. Кто-то в стиле граффити нарисовал на стальной стене неоново-желтый член и приклеил рядом лозунг для бампера «Аборт прерывает стук сердца».)

И вот настало время готовить ужин. Ужин с Талли. С Таллулой Кларк. С незнакомкой. Раньше он не встречал никого с именем Таллула и ждал, что она будет вести себя не так, как люди, с которыми он был знаком, – так оно и было. Она задавала много вопросов и улыбалась ему, как будто он не стоял только что на мосту, желая прыгнуть, желая унять шум, желая как-то со всем этим покончить.

Мост будет его ждать на прежнем месте, с распростертыми объятиями. Резервировать время не надо. Он выбрал этот день по определенной причине, но можно и отложить, даже на завтра. Значения не имеет. Ничего значения не имеет. Он хотел, чтобы имело. Хотел, чтобы все имело значение, но напрасно. Горе распахнуло в его сердце дверь, о которой он не знал, а теперь она захлопнулась у него за спиной. Уже три года, как он на той стороне. Слишком долго. Заперт без пути к бегству, связан по рукам и ногам и пригвожден к месту темнотой, которая не отпускает. Прыжок с моста давал возможность взмыть вверх перед свободным падением. Когда он перелезал через ограду, ему было холодно, мокро и одиноко. Талли явилась с теплом. И теперь именно Талли достала из холодильника баклажан, а из коробки на стойке – горсть помидоров «кампари».

(Зеленый графинчик с оливковым маслом, высокая коричневая перцемолка, белая керамическая солонка с выпуклой надписью SEL заглавными буквами. Темные и светлые деревянные ложки в пузатой банке Мейсона. Вьющееся растение, висящее на потолочном крюке. Небольшая вмятина в полу перед раковиной – маленькое углубление, куда можно засунуть большой палец ноги.)

– Пасту же все любят, правда? Такая еда утешает, – сказала она.

– Я пасту люблю.

– Резать возьмешься?

– У тебя на кухне незнакомый мужчина, и ты хочешь дать ему нож? – спросил он. Не мог не спросить. Что здесь происходило?

– Я считываю твою энергетику с той минуты, как остановила машину, и пока до конца не могу убедить себя, что в тебе энергия насилия. Пытаюсь ее почувствовать, но не могу. Пыталась силой себя заставить ощутить ее, но не могу. Ты представляешься мне котенком, вот честно, – призналась она.

Кристина говорила то же самое. Не про котенка – он пока не знал, как относиться к этой части, – а про то, что у него был кроткий нрав. И он полагал, что она из-за этого в нем разочаровалась. Из-за мрачных позывных альфа-самца, которых он не передавал, хотя должен был. Как будто он представлял собой какой-то феномен, который не фиксировался погодным радаром и сбивал ее с толку. Замечания такого рода, исходящие от женщин, казались ему критическими, зато хиппи-замечание Талли про энергетику его заинтриговало.

– Считываешь мою энергетику? – переспросил он.

Она указала на нож, он взял его и принялся резать лук, а она тем временем налила в большую кастрюлю воды, посолила ее и полезла в шкаф за коробкой макарон ригатони.

– Это у меня дар такой. Люди с энергией насилия выделяют некую темно-зеленую дымку. Горькую на вкус. Я это чувствую. А у тебя куртка и рюкзак… темно-зеленые, но они не совпадают с твоей энергией. Энергия у тебя как… лиловая пуховка для пудры, – стоя в позе фламинго и опираясь на кухонную стойку, заключила она.

– И этот энергетический радар такой мощный… что ты спокойно даешь нож человеку с суицидальными мыслями.

– Очевидно, да.

Они молча смотрели друг на друга. От лука у нее защипало глаза. Она достала из ящика чайную свечку, зажгла ее, поставила для него на стойку.

(Широкий ящик, в котором лежат чайные свечи и ручки, карандаши, катушка золотых ниток с торчащей из нее иглой, рулон липкой ленты, колода карт, аккуратная стопка ярких клейких закладок. Цвет кухонной стойки зеленовато-бежевый. В углу, у стены за раковиной цвета тумана: хрустальная чаша с мелочью, желтые серьги и две закрытые английские булавки.)

– Свечка без аромата. Глазам будет легче. Вообще-то надо было ее зажечь до того, как ты начал резать, но какая, к черту, разница? – сказала она и рассмеялась.