banner banner banner
Три повести
Три повести
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Три повести

скачать книгу бесплатно

Три повести
Сергей Ледовских

Три повести, не имеющие друг с другом ничего общего.История о прошлом, рассказанная тремя его очевидцами, по возможности без синтаксических ошибок, образно, искренне и без общих мест.Повесть о взрослой жизни, её фокусах, типичных плюсах и минусах, насколько эта типичность ощущается в восемнадцать с небольшим лет.Повесть настолько о театре, насколько о нём можно узнать, проникнув на репетицию обманным путём.Содержит нецензурную брань.

Сергей Ледовских

Три повести

Диалектический идеализм школьного возраста

Посвящается рыжим девчонкам.

Огненно-рыжим посвящается вдвойне.

I

Первая влюбовь

В заголовке нет опечатки. «Влюбовь» – от слова «влюбиться», именно так. Зоя Сергеевна, по русскому и литературе, несомненно, полоснула бы начальную «в» по живому. Обязательно. Жирно бы черканула, наискось, красно, зловеще. Пустила бы ей «крови», этой моей «влюбови», чтоб другим неповадно было.

А что же делать? Писать как есть, открытым текстом? Страшно ведь, боязно. Такого навешали нам в школе! Такого нагромоздили! Высокое, необыкновенно прекрасное, чудесное и в то же время ужасно роковое здание счастья. Эйфелеваябашня какая-то! И полюбить нужно на всю жизнь, полюбить жертвенно, чисто, одного-единственного, забыв о себе. «Отдаться чувству»! Тьфу, произнести страшно, не то что написать такое.

И кого именно полюбить? Сильного, мужественного, честного, самоотверженного, слегка безрассудного, внимательного, умного… Уф-ф! Это ж всё нужно выяснять. Долго. Не предложишь же ему анкету заполнить. А если, например, он, этот самый – обычный непоседа с предпоследней парты? Плюётся из трубочки, строит из себя клоуна и изредка хладнокровно и изобретательно дерзит преподавателю. Смышлёный вообще-то, но прикидывается оболтусом. Куда его девать? Как с ним быть? Ждать, пока подрастёт, поумнеет, возмужает? Э, куда хватили! Постареешь так, ожидаючи. Должны же быть варианты!

Нет, ну сколько можно?! Хватаю ручку, пишу балбесу этому записку. Метелин его зовут. «Метелин, – пишу, – я тебя люблю! Чего же боле?!» Посылаю по надёжному каналу. Начинаю следить за ним, за его реакцией, за его внутренними переживаниями. Вот, передали ему! Так – развернул, читает. Долго что-то очень и небрежно как-то… А-а-а-х! Каков подлец! Показывает Савицкому, соседу своему за следующей партой, грубияну и хаму! Ну вот, напряглись оба, вижу, покраснели, то ли от стыда, то ли от смеха. Ох, как тяжело смотреть на такое! Жестокий мир!.. Получаю, наконец, ответ: «А боле ничего! И так выше крыши! Твой Метелин». И сердечко пририсовано. Какое удивительное хамство! Пишу опять: «Метелин и Компания! Вы не волнуйтесь, я пошутила!» М-да, с этим покончено. Прошла влюбовь.

Ну хорошо, кто же теперь? Кто ещё достоин женской влюблённости, восторженного интереса, пылкости? Кто? Обсуждаю кандидатуры с Петуховой. Мы идём домой и рассуждаем отвлечённо, но с привязкой к конкретным условиям. Должен быть, во-первых, одноклассник и обязательно умный, – Петухова в курсе. Во-вторых, с чувством юмора, симпатичный, цвет волос не имеет значения, но желательно, чтоб был светло-русый или шатен. И не мелкий… И получается – тупик. Класс ведь не резиновый. Петухова здесь логично замечает, что есть же ещё «А» класс, а там: и Полонский, и Томашевич, и – ах-ох! – Шатилов!

– Петухова, – говорю значительно глубоким голосом, – в Шатилова может влюбиться любая дура. Эти бездонные светлые глаза, эти яркие выразительные губы, волнистые волосы, прямой тонкий нос! А уши какие!..

– Уши?! – удивляется Петухова. – Именно. Очень важная деталь мужской натуры. Но так ведь нельзя! Нельзя же прийти, понимаешь, в Лувр, приклеиться к портрету Джоконды и рыдать над ним до закрытия музея. Нужно видеть мир шире, разнообразнее, открывать прекрасное не только там, куда тебя тыкают носом… Ох, нет, должен быть одноклассник, должен, должен! – Ну почему, почему?!

– К объекту влюблённости нужно присмотреться, понаблюдать за ним внимательно. Где и когда я могу присматриваться к твоему Томашевичу, ой, то есть к этому, к Шатилову! Ну, где?.. Ты понимаешь? Должен быть одноклассник. Мне необходимо время, чтоб мысленно написать его портрет у себя в голове. Раскрасить каждую деталь. И если портрет получится яркий, характерный, если он мне понравится, вдохновит меня, тогда лишь только я возьму ручку и, затаив дыхание, напишу; или наберу номер и, глубоко дыша в трубку, скажу: «Шатилов, что ты завтра делаешь после уроков?..» Тьфу! Прицепился этот твой Шатилов!.. Итак, кто же?

– Остаётся Савицкий, – тихо и неумолимо произносит Петухова.

– А-ах! Я так и предполагала! – потрясённо роняю портфель, всплёскиваю руками и осуждающе пристально вперяю взгляд в подругу. – Как у тебя язык только повернулся?!

– Да пойми же ты!..

– Этот позёр! Этот нахал!! Этот… этот… – хватаю портфель и гневно и решительно ухожу вперёд.

– Умный, между прочим, – дышит мне в затылок Петухова, – талантливый, в самодеятельности выступает. Чацкого сыграл. По геометрии как отвечает! Я после его доказательства в теорему Пифагора влюбилась просто. Чувство юмора – я балдею. Светло-русый, и уши такие…

– Уши!.. – останавливаюсь, наконец, и с усмешкой поворачиваюсь к подруге. – Что ты в этом понимаешь?.. И теорема, между прочим, была о сумме углов треугольника, а не Пифагора!

– Ты тоже обратила внимание? Тебе понравилось доказательство?

– Чушь полная! Стоит твой Чацкий у доски и машет руками, как вертолёт. Шуточки какие-то дурацкие!

– Не знаю, не знаю, годовую пятёрку наш математик кому попало не поставит и на олимпиаду зря не пошлёт. А руками он машет, мне кажется, очень даже выразительно, по делу. Жестикулирует.

– Дожестикулировался однажды. Помнишь? Заходит с Горецким в класс на физику – лабораторная должна была быть, – руками своими размахался, развыступался, оратор, «аркадий райкин» этакий, ничего вокруг себя не видит. На передней парте установка стоит: штатив, зажимы, проводочки. Он на ходу с размаху шарахает эту установку, всё там разлетается, гремит, падает. Физичка Любовь Никаноровна в ужасе и расстройстве подскакивает к нему и в сердцах лупит его ладонью по спине! Теряет лицо советского педагога. Так он её достал!

– Годовую пятёрку наша физичка просто так не поставит.

– Да что ты заладила! Не в пятёрках дело!

– А в чём?

– В отношении.

– В отношении к чему?

– К жизни, например!

– К жизни. По-моему, всё дело в его отношении к тебе лично.

– И в этом тоже, врать не стану.

– Отношение к себе другого человека всегда можно изменить.

– Боже, какая ты мудрая! Что ты хочешь этим сказать?

– Вместо того чтобы «присматриваться и наблюдать», как ты выражаешься, лучше задуматься, а что такого особо гадкого он тебе сделал?

– Савицкий?

– Да.

– Он сказал, ну, что я темнота, и вообще…

– По какому поводу?

– По поводу современной музыки.

– Подумаешь, ты и есть темнота. И слуха музыкального у тебя нет. Он мог сказать не подумав, сгоряча. Ты его чем-то смущаешь постоянно, не пойму я: когда ты поблизости, он вечно говорит какие-то глупости…

– Эти оскорбления, что я слышу от него постоянно, ты называешь глупостями?

– Вот уж и оскорбления. Про «темноту» я уже слышала. Ещё что?

– Он спросил как-то: «Что ты на меня так уставилась?»

– А ты разве не уставилась? Он отвечал у доски по литературе. «Герой нашего времени». Так?.. Возвращается на своё место, а ты смотришь на него, вылупилась. Он и спросил: «Чего смотришь?»

–А зачем он так спросил?

– А зачем ты его гипнотизировала?

– Я гипнотизировала?! Я?! Ну, знаешь! Я с тобой после такого!..

– Поговорили, в общем.

– Поговорили! Пока!

С Петуховой нужно обязательно помириться, иначе – крышка, умру старой нецелованной девой.

Новенькая

В прошлом году это было. Весна стояла буйная такая, апрель с ума сошёл просто. Где та капель, где ручьи, где подснежники?! Забудьте! Просто и жутко стоит натуральная теплынь-жара, зависла над городом так основательно, что хоть загорай. Самое время для футбола, плавания и всего остального…

Являюсь утром второго в школу, и сил просто нет никаких! Мысли разбегаются, словно тараканы от солнечного света. Вы понимаете меня?! Каникулы только-только отгулял, день рождения вчера отпраздновал, настроение почти летнее, а тут – бац! – четвёртая четверть! Нужда и неволя! Невыносимо… Подхожу к кабинету русского и литературы, натыкаюсь на Семёнова с Горецким.

– Именинник! – сообщают они мне глупо торжественно и загадочно. – Взрослый совсем уже.

– Я знаю, – усмехаюсь горько, затем спохватываюсь: – А вы на что намекаете?

– Поздно намекать, – смеются. – Ты женился, Савицкий? Так и говори, не виляй.

– Что за коллективный дебилизм?! Пойдите выспитесь или запишитесь на приём к врачу…

– К венерологу? Мы к нему всегда успеем, – не унимаются товарищи. – Зайди в класс, глянь, там новенькая пришла. Ничего себе, клёвая, в норме. Ты только прикинь её фамилию!

– Я сейчас всё брошу и начну прикидывать её фамилию!.. Ну что? Что за фамилия? – всё больше раздражаюсь и кипячусь я. – Троцкая?! Джонсон?!

– Сам ты Джонсон! – ржут. – Савицкая! Понял?!

– Савицкая. Большое дело, – оторопело рассуждаю я вслух. – Я сам Савицкий, и – ничего. Не жалуюсь… Долбозвоны вы оба, видно за километр невооружённым взглядом. Всё, закончили театр…

Легонько отстраняю обоих и вхожу в класс. Вхожу и вижу Новенькую: светлые волнистые волосы, округлые глаза, длинные прямые ресницы, нос с горбинкой, подвижное улыбчивое лицо. Деревянно подхожу к ней и как дурак спрашиваю:

– Мы с тобой случайно не родственники?

– Не-ет, – тянет она удивлённо.

– Слава богу! – отвечаю.

Поворачиваюсь и, поражённый внезапным приступом собственного идиотизма, иду на своё место.

Почему я это вдруг вспомнил?

Зелёный луч

У Савицкой чувство, любовь – это продукты каких-то сложных и целенаправленных логических умозаключений.

Ой, что-то такое я сейчас написала и сама испугалась. Хочется выражаться проще, но получается не всегда.

Так вот, Савицкая свою «влюбовь» вычисляет. Она воспитывает её в себе, развивает, ухаживает за ней, как за редиской на грядке. А проще поступить иначе. Нужно глубоко вздохнуть, выглянуть в окно, что-нибудь там увидеть и этим восхититься, очароваться, одухотвориться. Неважно чем: свежестью листвы, умытостью улиц, холодной синевой неба. Потом выйти на волю, оглядеться вокруг и сейчас же ощутить на себе взгляд незнакомого молодого человека с серьёзным лицом и смеющимися глазами. Ощутив этот взгляд, немедленно позволить молодому человеку в себя влюбиться. Или не так: влюбить его в себя своей вдохновенной сиюминутной неотразимостью. Возможно, я всё упрощаю, вот только собственный жизненный опыт – очень упрямая и убедительная вещь…

Песок быстро остывал и приятно холодил пятки. Засыпающее море размеренно вздыхало и тихо пошлёпывало в близком полумраке у опор прогулочного пирса. Гигантская сороконожка удобно вытянулась как раз в направлении уходящего на покой солнца. Вечернее сияние над морем для заядлого пляжника – картина привычная, но всё равно завораживающая, особенно в такие ясные и прозрачные дни, каким был этот. Я поразмыслила и решила случая не упускать, вышла на тёплые, шершавые доски настила и двинулась в открытое море, словно стараясь поближе подойти к закату, чтобы получше его разглядеть. Созерцающих на пирсе было совсем немного. На самом же его краешке сидел странный зритель: загорелый, широкоплечий пляжник в шортах и шляпе с загнутыми полями. Он вглядывался в краски заката отчего-то очень уж напряжённо, заинтригованно, что ли, будто смотрел интересную передачу по невидимому телевизору марки «Горизонт». Будто бы там вдали, у края неба, играли в футбол, судья назначил штрафной, и вот именно в тот момент нервная защита суетливо выстраивала стенку у своих ворот.

– Что-нибудь новенькое покажут сегодня? – пошутила я, усаживаясь неподалёку.

– Должны, я думаю, – сосредоточенно отозвался пляжник.

– Неужели зависнет и не сядет? – глупо вырвалось у меня.

– Вряд ли зависнет, – успокоил собеседник. – Но зелёный луч должны показать обязательно.

– Какой-какой? – удивилась я.

– Зелёный, – он оставался невозмутим.

– А фиолетовый тоже покажут?

– Спорим, – вдруг предложил загорелый.

– На рубль, – отпарировала я.

– Вот рубль, – он вытащил бумажку из кармана шорт, слегка похрустел ею, – Если покажут, мм, фиолетовый, или совсем никакого не будет, он – ваш. Если таки сверкнёт зелёный луч – я вас провожаю до дому, – мой собеседник покруче надвинул шляпу на лоб и скользнул лёгким, весёлым взглядом по моим ужасающе рыжим в лучах горящего заката волосам.

– Эх, на трёшку нужно было поспорить, – вслух пожалела я, усаживаясь поудобнее и приготовляясь к действу.

Волнистые прозрачные струи побежали по нижнему краю меркнущего диска. Небо у горизонта подёрнулось свинцовой дымкой. Ночь дохнула в самый затылок и нетерпеливо замерла в ожидании своего часа. Вот уже последний сверкающий кусочек начал быстро уменьшаться и угасать, превращаясь в едва заметный, светящийся уголёк. Но вдруг, напоследок, перед тем как исчезнуть совсем, уголёк игриво и радостно вспыхнул лучистым изумрудным светом, торжественно и хитро подмигнул мне и растаял в холодной дали горизонта…

Телефон звонит. Кто там ещё?.. Да иду я! Растрезвонились!

– Алло, Петухова.

– Слушаю тебя, Савицкая.

– Ты обиделась?

– Нет, что ты! Не очень.

– И я тоже не очень. Забыли тогда?

– Забыли.

– Я вот о чём. Вспомнила ещё одну его выходку.

– Ох, надо же! Ну-ну…

– Он заявил мне однажды, что рад, просто счастлив, что мы с ним не родственники! Ну, не хам ли он после этого?!

– Сморозил, с кем не бывает… Только, знаешь, что это могло значить на самом деле?

– Сгораю от нетерпения и негодования.