скачать книгу бесплатно
Несколько ядер, пущенных со стен, ударились неподалеку. Кучка удальцов бегом пробиралась к монастырю, изредка оборачиваясь и грозя врагам. Лисовский с гневом глядел им вслед.
– Ну, пан гетман, тогда осмотрим наши потери…
Отряд вернулся к полуразрушенным турам. Казаки уже убирали тела убитых товарищей; те, которые ударились в бегство при неожиданном нападении, теперь возвращались нехотя, пристыженные. Атаман Епифанец, смуглый, седоусый, с густым чубом, завернутым за ухо, сумрачно помахивал раненой рукой.
– Эй, атаман! – крикнул ему гетман. – Вы москалей-то проспали, что ль?
– Малость загуляли молодцы, пан гетман. А те невесть откуда взялись. Мне тот, передний-то, чуть руку не отсек…
Сапега нахмурил брови и глазами сверкнул. Но больше не стал ясновельможный упрекать и бранить казацкую вольницу: знал он, что коли захотят казаки, то сейчас уйдут, – грабить-то да разбойничать везде можно.
Тем временем Лисовский осматривал попорченные пушки. Вдруг из-под одной из упавших тур послышался стон раненого. Полковник нагнулся…
– Эге, остался один! – радостно воскликнул он. – Сюда, товарищи, – пленник есть…
Казаки и гусары бросились на призыв полковника. Из-под сломанной туры вытащили молодого монастырского воина. Голова его была рассечена ударом казацкой сабли; по бледному лицу текли ручьи крови; он едва мог держаться на ногах, но глядел прямо в лицо врагам, смело и бестрепетно.
– Кто ты? – спросил, грозно приступая к нему, Лисовский.
– Слуга обительский, Лешуков Иван, – твердо ответил тот.
– Ты был с этими, что на нас налетели?
– Был и вон ту пушку я топором разбил…
Пленник указал на большую поломанную пушку и радостно улыбнулся, глядя на сурового пана.
– А ведомо тебе, сколько в обители ратных людей?
– Ведомо, только про то я вам не скажу.
Лисовский взбесился и ударил пленника по лицу.
– Шутки шутить вздумал? А пулю в лоб?!
Пошатнулся Иван Лешуков от удара, еще сильнее заструилась кровь из раны его; но, как прежде, остался он светел и тверд лицом…
– За веру православную, за обитель святую готов я приять венец мученический… Стреляйте, ляхи…
– Я тебя в смоле сварю!.. Я тебе бороду по волоску вырвать велю! – бешено закричал полковник.
– Твоя воля, пан. Все снесу, а от меня слова не дождешься…
Пленник прислонился к соседней туре и умолк. Польские солдаты бросали на него свирепые взгляды, но казаки посматривали на удальца ласково – по сердцу была им его отвага и смелость.
– Взять его в мой стан, – велел полковник. – Там из него мой Мартьяш что хочешь вытянет. Не железом, так огнем доймет – он свое дело знает… А нам, пан гетман, пора и пообедать после такой скачки.
С привязанным к седлу пленником отряд снова полетел к стану Лисовского. На этот раз полковник пригласил гостей в свой шатер, что был разбит за холмом на опушке рощи. Под просторным полотняным наметом были навалены целые груды награбленного добра. Тут были боярские кафтаны и ферязи с золотыми застежками, и женские летники[27 - Летник – верхняя одежда русских женщин, надеваемая поверх рубахи, чуть более короткая, застегивающаяся спереди и имеющая длинные и широкие рукава. Летник был самой нарядной частью одежды и обычно богато украшался.], и кокошники, расшитые жемчугом, и блюда серебряные, и драгоценные оклады со святых икон, сорванные безбожными руками… Сверкало насечкой и резьбой разное дорогое оружие, в кучу были свалены шлемы, кольчуги…
– Вы запасливы, пан полковник, – сказал Сапега.
– Все военная добыча, пан гетман. За все литовские жиды чистыми червонцами заплатят…
На зов полковника явились проворные, нарядные слуги в красных с золотом жупанах[28 - Жупан – на Украине и в Польше род мужской одежды, длинный (ниже колен) кафтан, часто с нашитыми на груди петлицами. Поверх жупана носили кунтуш.]. Они несли блюда, кубки и бокалы. Звон серебра, золота и хрусталя наполнил шатер; грохот пушек и перезвон монастырских колоколов доносились лишь как отдаленные раскаты грома. Перед гордыми, веселыми панами появились пироги с дичиною, жареное мясо, вареные овощи. Полные медом и вином фляги стояли целыми рядами.
– Настоящий пир, пан полковник! – воскликнул Сапега.
– Как же иначе? У меня пан гетман в гостях…
Но пирующие недолго обменивались любезностями – рты скоро были заняты приятной работой. Привыкшие к военной жизни паны угощались так же весело и беззаботно, как будто бы где-нибудь в замке, на родине.
– За нашу добычу и на погибель монахам! – провозгласил хозяин, поднимая кубок с венгерским.
– За добычу! – отвечали хором алчные наездники.
– А пленник, пан Лисовский? – спохватился через некоторое время Сапега.
– Пленник в хороших руках, панове. Теперь уже он наверняка заговорил, – полковник злобно усмехнулся.
Полы шатра слегка раздвинулись, показалось хитрое лицо пушкаря Мартьяша – рыжий литвин несмело вошел к пирующим; его маленькие глазки смущенно бегали по сторонам; он униженно и льстиво кланялся.
– Ну, что пленник? – крикнул ему Лисовский.
– Ясновельможный пан полковник, – запинаясь, хриплым голосом начал Мартьяш. – Я не виноват!
– Что случилось?
– Этот московит, пан полковник… Он был такой несговорчивый… Я его кольнул раза два кинжалом, а он…
Литвин перевел дух и опять начал кланяться…
– Говори! Говори! – наперебой закричали гости.
– А он, ясновельможные, упал… И гляжу – уж не дышит!..
Лицо полковника побагровело от гнева. Он вскочил с места и схватился за свою кривую саблю. Но Мартьяш рухнул к его ногам и завопил:
– Не гневайтесь, пан полковник! Этот москаль был простой жолнер… Он ничего не знал! Я сам разузнаю все что нужно ясновельможным панам. Только повелите, пан полковник…
Лисовский так же скоро успокоился, как вспылил. Он выпил кубок меду и вопросительно взглянул на рыжего литвина. Мартьяш, почуяв, что опасность миновала, стоял уже на ногах.
– Ясновельможные, – заговорил он уже смелее, с хитрой улыбкой, – клясться я не буду, да моей клятве даже ни один ксендз не поверит… А скажу вам попросту: отсыпьте мне сотню червонцев, и я монастырь возьму. Пан полковник давно знает Мартьяша, частенько я ему пригоден был…
– Говори дальше! – сказал Лисовский, видя, что хитрый литвин ждет ответа. – Двести дукатов получишь.
– Верю слову пана полковника… Ясновельможные паны, может, не знают, что я служил в войске королевском, как король Баторий Псков брать хотел. Был я при немце, что королю окопы строил и под псковские стены да башни порох подкладывал. Научился я у немца, как подкопы вести, и готов вам, ясновельможные паны, той наукой услужить. Давно уж у меня эта дума была, с той поры как мы здесь станом стали… И место я уж высмотрел, ясновельможные: всего лучше под угловую башню подкопаться; ветха башня, еле держится…
– Дело говоришь, – сказал весело Лисовский. – Вот тебе для начала! – и бросил литвину горсть дукатов.
– А если ясновельможные про силу монастырскую знать хотят, – продолжал Мартьяш, пряча дрожащими от алчности руками золото, – так и в этом я им служить готов. Речь московская мне знакома; прикинусь перебежчиком, все узнаю, все высмотрю… Ночью в монастырь наших жолнеров впущу… Эх, ясновельможные паны, и не такие дела на своем веку делывал рыжий Мартьяш! Только добычей не обидьте…
Жадно слушали пушкаря паны, и весельем горели их глаза, затуманенные медом да венгерским.
– Завтра же подкоп веди! – воскликнул Сапега и тоже Мартьяшу горсть дукатов отсыпал. – А потом и в монастырь тебя пошлем. Правда, пан полковник?
Лисовский, радостный и довольный, хохотал, взявшись за бока.
– Лихо! Лихо, пан гетман! Каков у меня Мартьяш?
И опять пошла панская попойка, песни зазвучали; начали паны лобызаться, друг друга со скорой победой и добычей поздравлять. Крик и шум стоял в шатре.
А с окопов все сыпались в стены и башни обители ядра, все ревели, как звери голодные, польские пушки со всех сторон. Обитель словно плавала в облаках дыма порохового, отстреливаясь от врагов; и непрерывно, стойко, громко и торжественно гудели с колоколен обительских большие и малые колокола…
В огне
Третий день настал с тех пор, как заговорили польские пушки, а все не умолкал их дикий рев, все изрыгали их медные жерла огонь, дым и чугун. Хуже всех приходилось тем монастырским пушкарям, что засели на Водяной башне, напротив злой пушки Трещеры. Но и тут явное чудо свершалось, хранил святой Сергий своих воинов: ядра сбивали зубец за зубцом, вонзались в каменную толщу стен, но народу били немного; да и башня, хотя вся тряслась и осыпалась, а трещин не давала… Пробоины заделывали глиной с песком и мелкими каменьями.
Самый ловкий пушкарь обительский Меркурий Айгустов, из детей боярских, служил примером другим воинам.
В ясное октябрьское утро живая работа кипела наверху Водяной башни; молодые послушники носили снизу по каменной узкой лестнице ядра и порох; пушкари наводили жерла на туры вражеские, заряжали пушки…
– Не спеши! Не спеши! – покрикивал Меркурий Айгустов своим помощникам. – Пусть ляхи без передышки палят – уморятся скорей. Ну, с Богом…
Подожгли запал, грянул выстрел; видно было, как одна тура, сбитая ядром, осела, свалилась и открыла красные жупаны польских воинов.
– Наводи на них!
Новое ядро заставило врагов попрятаться. С их стороны рявкнула Трещера – отлетел угол зубца башенного; молодого послушника задело по плечу каменным осколком – испугался юноша и ядро из рук выпустил… Айгустов все сразу приметил.
– Не робей! Не робей! Давай ядро сюда!..
Но послушник, бледный, дрожащий, бросился к лестнице, шепча трясущимися губами:
– Ой, страшно! Спаси, Господи! Ой, боюсь!..
Из темного отверстия лестницы показался черный клобук архимандрита Иоасафа. Настоятель слышал испуганный лепет юноши и шагнул вперед.
– Чего страшишься, чадо неразумное? Без воли Господней ни единый волос не упадет с главы нашей… Смотри, я за тебя послужу пушкарям…
И старый инок, с трудом подняв откатившееся тяжелое ядро, понес его к пушке. Застыдился боязливый послушник, впереди других бросился он помочь крепкому духом старцу.
– Так, так, чада мои милые! – говорил с доброй улыбкой отец архимандрит, видя, как живо и ладно закипела опять работа, как бодро сносили подвигнутые его примером послушники тяготы боя.
– Отец архимандрит, – молвил весело Айгустов, заряжая пушку. – О нас не кручинься – справимся…
– Вижу, вижу… Исполать тебе, добрый молодец!
Благословив Меркурия, воинов и послушников, старец неспешно спустился по лестнице на стену. Тут шла та же работа; воевода князь Долгорукий всех подбодрял, за всеми смотрел. Благословил старец и князя.
– Жарко, отче, – молвил князь. – Ишь, нехристи без устали палят. Бывал я в битвах и осадах, а такой не помню.
– Не робеют ли у тебя, княже, ратные люди? – допрашивал архимандрит, поглядывая на воинов.
– Нет, отец Иоасаф, молодцами держатся. И деревенские парни не хуже стрельцов. Вон тот молодец у меня больно ловок, так палить привык, что уж я его в сотники поставил. Эй, парень!..
Данила Селевин, в новом кафтане с галуном, подошел к ним, усталый от жаркой работы. Отец Иоасаф, любовно улыбаясь, благословил его:
– Откуда будешь, молодец?..
– Молоковские мы все, отец архимандрит, трое нас, братьев… Пришли святому Сергию послужить… Селевиными звать…
– Тот богатырь-то, что от богомольцев приходил ко мне, брат, что ли, тебе?
– Старший брат, отец честный… Все мы крест целовали – не сдавать обители до смерти…
Еще раз благословил отец Иоасаф Данилу; пошел сотник к пушкам.
– А быть скоро приступу, отче, – сказал воевода. – Вишь, как ляхи палят спешно… И целят-то худо… знать, просто оглушить, напугать норовят, а там и нагрянут.
– Отобьемся с Божьей помощью, князь.
– Вестимо… Эй, левее наводи, левее!..
И князь поспешил к пушкарям. Успокоенный, ободренный, спустился настоятель со стен во двор обители.
Около келий да амбаров много люду толпилось. Плакали и вопили ребята, голосили женщины, старики и больные молились в полный голос… Велика была на обительских дворах сумятица, но и тут отцу Иоасафу не пришлось сильно кручиниться. Заботливы были старцы монастырские, умели они народ разумным словом утишить, успокоить.
Иеромонах отец Корнилий сидел на крылечке своей келейки; плотным кругом теснились к нему богомолки и богомольцы: девушки, бабы, старики, дети… И не было слышно тут ни плача, ни криков; так все заслушались старца, что словно бы и позабыли про ляхов, про грохот вражеских пушек.
– И не раз, чада мои милые, – говорил старец, – находила на Русь година тяжкая, не раз шли на нее боем враги-нехристи, простой люд и бояр в полон брали, рушили храмы православные, города и села огнем жгли. В старину ханы татарские всю землю нашу под своей рукою держали; к ним, в орду поганую, ездили князья православные ответ держать, кланяться… Но и та беда горькая прошла над Русью-матушкой. Восстал на татар великий князь московский Димитрий Иоаннович… Долго князь глубокую думу думал, золото-серебро собирал, полки снаряжал. И пошел он, великий князь, к подвижнику Божию, к святому Сергию, что тогда еще длил свое житие земное. И дал святой Сергий великому князю благословение, и с бодрым духом двинул князь полки на Мамая, злого хана татарского. О ту пору даровал Господь молитвами святого Сергия дружинам княжеским победу великую… Почто же смущаетесь и плачетесь теперь, чада мои? За нас, за всю Русь православную преподобный Сергий у престола Божия печется!..
Не пропускали богомольцы ни единого слова из мудрой речи старца Корнилия. Слезы текли по щекам их, вызывала те слезы вера и надежда светлая.
К другому кружку богомольцев перешел отец Иоасаф. Старец Гурий тоже ободрял и поучал простой народ:
– И повелел благоверный царь Василий Иоаннович мощи невинно убиенного отрока, царевича Димитрия, перенести из Углича в стольный град Москву. Святители церкви православной Филарет Ростовский и Феодосий Астраханский прибыли с боярами царскими в Углич. Многими тысячами стеклись угличане к могилке царевича. И когда начали рыть землю над гробом отрока – разлилось в воздухе райское благоухание, и словно дым кадильный изошел от гробницы Димитрия. И открыли гроб, и обрели тело отрока-мученика неистлевшим. Даже ризы царевича Димитрия не коснулось тление земное. Держал убиенный отрок в левой руке платок, шитый золотом; цел и невредим нашли тот платок в руке его. В правой же руке держал мученик – в ту пору, как нож убийцы нечестивого прекратил житие его, – орех садовый. И тот орех нашли у него в руке целым… Великое чудо сотворил Господь! Пятнадцать лет лежало в сырой земле тело мученика и по воле Божией избегло оно тления, и исполнилось оно силы чудотворной… Многие чудеса совершились у святых мощей царевича… В Москве встретили мощи царь, патриарх, царица-инокиня Марфа, поставили их в церкви Михаила Архангела в раке деревянной, обитой атласом золотым… И доныне открыт доступ к мощам святого царевича Димитрия, и исходят от них чудеса и исцеления… Как же, чада мои любезные, верить ныне злому обманщику, именующему себя царевичем Димитрием, сыном Иоанновым?!
Зашумела толпа, заволновалась, послышались угрозы ляхам, самозванцу… А вражеские пушки ревели все громче.
Дальше пошел отец Иоасаф, туда, где за крепкими каменными стенами монастырских кладовых, под навесами, лежали раненые, ушибленные каменьями, оглушенные выстрелами. Стоны и мольбы встретили архимандрита: одни просили исповеди и причастия, другие молили перевязать раны, водицы испить… И тут не омрачилось лицо троицкого игумена, бодрый, твердый взгляд его. Приметил он богомолок, молодых и старых, что пеклись о страдальцах, переходя от одного к другому. Всех заботливее была одна девушка, еще не вышедшая из детских лет; с молитвой на устах помогала она то этому, то тому раненому, не содрогаясь, примачивала водой студеной страшные кровавые язвы, подкладывала под головы страдальцев свежего сена… С глубокой нежностью взглянул архимандрит на Грунюшку – то она была радетельницей и помощницей страдальцам…
– Благослови тебя Господь, отроковица! – молвил он, кладя ей на голову руку.
Слезы засверкали в голубых очах Грунюшки. Прильнула она горячими устами к другой руке старца.
– Ох, отче, изболелось сердце мое за страдальцев несчастных… То-то мучение, то-то раны кровавые!..
– Не кручинься, дочь моя! За святое дело страдают и томятся мученики. Примет их Господь в Свое Царство Небесное, отпустит им все прегрешения за то, что пролили они кровь в защиту святой обители. Облегчай же их муки, дочь моя, и тебе на небесах зачтется!..
