Цветы полевые

Филенчатые ставни были в плачевном состоянии, полу отвалившиеся, висевшие кое-где на одной петле, забывшие свое предназначение.

В нижнем этаже покосившиеся деревянные ворота, несколько дверей с кованными запорами, кольцами. Широкая, скрипучая лестница поднималась одним маршем на второй этаж в жилые помещения. Дядя Петя сказал, что когда-то это был барский дом.

Вошли под покосившийся навес и поднялись на небольшой балкончик, постучали в дверь.

– Открыто!

Распахнули, переступили высокий порог и очутились в просторном помещении, разделенном пятой стеной. Старинные деревянные лавки, отскобленный до бела стол. В дальнем, красном углу тлела желтым лампадка, освещая приличный иконостас. Лики святых тускло поблескивали, играли отсветами незатейливого пламени золоченые оклады, виноградные лозы светились серебристой фольгой.

На столе стояла керосиновая лампа. Подле нее сидел дед и натирал варом дратву.

– О-о-о… Петька пожаловал… Что стряслось?

Бабушка повернулась к нам от печки и тоже удивленно смотрела.

– Вон, Вальку, шкодника, пытайте! – дядя Петя подтолкну меня к деду.

– А я-то что? Кто знал, что там осиное гнездо? – неуверенно оправдывался я.

– Ну-кось, поди-кось ко мне, парень, – дед приобнял меня за плечо и усадил рядом.

– Эко тебя разнесло! Пяток спымал поди? – заулыбался морщинами и потрепал меня за волосы, – Пройдет! Ща бабка холодной сметанкой припудрит, завтра видеть будешь.

Подсмеивались надо мной, подбадривали

– Сполосните рожи – то, да отстаньте от мальца – бабушка что-то варила на керосинке, которая стояла на шестке облупившейся боками русской печки.

– Полотенце чистое, Петро, возьми в комоде, да самовар пусть мужики налаживают. Бабка засуетилась вокруг стола.

Пузатый, весь в медалях по кругу, самовар стоял на скамейке у окна. Труба, жестяным коленом смотрела в форточку.

Дядья поплескались около умывальника, стали помогать по хозяйству. Папа сходил с ведром к колодцу, погремел цепью, принес воды. Залил ее в тулово11 и прикрыл крышкой. Нащипал лучин, поломал помельче, поджег и сунул в кувшин12 до колосников. Прикрыл зольник.13 Лучины запылали, разгораясь. Сладко пыхнуло дымом.

В плетеной корзинке – сухие, щеперистые, еловые шишки Их загрузили сверху лучин и нахлобучили колено трубы. Затихло на мгновение… и загудело, затрещало!

Недолгий вечер пролетел за разговорами о планах на завтра. Старики ушли спать за занавеску, в соседнюю половину. Мне выделили место на лавке под окном, постелив тюфяк с сеном, под голову сунули настоящую перьевую подушку. Мужики легли на полу. Перед сном бабка сходила к колодцу и принесла горшок со сметаной14. Зачерпнула ладошкой, жирно смазала мне лицо, что-то пришептывала, приговаривала: «…с лица беда… с гуся вода…», и все крестила меня щепоткой.

– Спи…, сердешный…

Прохлада успокоила зуд. Я чуть повернулся на бок и стал смотреть в окно. Июльское, совсем не темное небо, подмигивало редкими, еле заметными, далекими звездами. Внизу, под полом, было слышно, как вздыхает корова, хрумкая жвачкой, переругиваются куры, занудели комары. В верхнем углу окна закачалась паутина, тонко, обреченно зажужжала муха и стихла в объятиях паука. Тень оконного переплета четко нарисовалась на полу. Не спалось. Сел, оперся руками на подоконник.

На подоконнике стояла небольшая жестяная коробка. Взял ее в руки и стал рассматривать. Маленькая шкатулка в виде сундучка, с накладными запорами, вся в выпуклых цветах, головах птиц, зверушек, отдавала малахитовой зеленью эмали, завораживала неизвестностью и просила:

– Ну открой меня… Не стесняйся… Смелее!

Дядя Леша сонно проворчал:

– Валька, кончай шебуршать… – и тихонько захрапел.

Что-то поддакнул отец.

Дождался, когда всё успокоилось, аккуратно раскупорил сундучок, потянул вверх крышку, приоткрыл. В ночном свете заискрилось, замерцало чудным чудом. Старинные серебряные кольца, серьги с разноцветными камнями, медные монетки, пурпурные бусины россыпью, бисерное плетение. Сверху лежали круглые карманные часы с треснувшим стеклом. Короткая металлической цепочка. Высыпал осторожно содержимое на подоконник и удивленно, затаив дыхание, стал рассматривать богатство. Вспомнились слова дяди Пети про барский дом. А вдруг это все принадлежало старым хозяевам? Да так оно и было, наверное. Пытался представить барыню и барина, конный шарабан, легко летящий сквозь черемуховый цвет…

Долго любовался содержимым… Сложил все на место, уткнулся в подушку носом и уснул, забыв про укусы

На следующий день, рано поутру, нашли разоренное гнездо ос. Пока насекомые были еще вялые, залили их водой и затоптали. Одна оса все же успела ударить отца в плечо.

За три дня скосили участок, высушили траву, сметали три стога. Срубили не толстые березки, очистили от веток. Заплели вершинками и перекинули, крест-накрест на стогах. Усталые, осунувшиеся, но довольные вернулись в поселок.

Вёдро стояло еще долго. Потом зачастили грибные дожди.

И полетело, заторопилось время – день за днем, год за годом. Весны сменяли зимы, уступали знойным летам, тяготело осенней моросью и застывало морозными зимами.

Пронеслось… Куда? Зачем? Знать бы…

Повертел в руках остатки проржавевшей шкатулки и снова повесил ее на гвоздь.

Развернулся и не оглядываясь пошел к дороге.

P.S. Уже года в двадцать два, работая в геологоразведочной экспедиции, в карельской деревне Колодозеро, вызвался помочь с покосом моему другу Василию Бархатову. Дело привычное, не сложное.

Вот тут-то и случился конфуз. Стал поправлять косу, по привычке уперся косьем в землю и, потянул, за носок. Поднес брусок наждачного камня и заскользил по лезвию. Косьё вырвалось из земли и жало полоснуло по пальцам правой руки. Здесь было не принято затачивать косьё. Поправляли косы втыкая концы в землю и опускаясь для этого на одно колено…

У каждого свои правила…

Бывает…

Про брата Сережу. Из нашего счастливого детства

Маленькая рыженькая стрекозка подпрыгивала над цветами и никак не могла выбрать место для посадки. В её огромных, жженого сахара, глазах отражался сказочный мир заросшего разнотравьем речного берега. Она приближалась к цветку, вытягивала все шесть лапок, намереваясь сесть, неожиданно их подгибала, прозрачные, целлофановые крылышки вдруг превращались в облачко, трепетали и стрекоза устремлялась к соседнему цветку.

За её полетом наблюдал Сережка, мальчишка лет семи. Загорелый, белобрысый, в выцветшей до белизны рубашке и черных сатиновых трусах. Лето, июль, жарко… Воздух вот-вот лопнет от нескончаемого звона, стрекотни, от нестерпимого зноя, духоты созревшей травы. Но Сережке не до сантиментов – у него цель – стрекоза. В его руках детский сачок с ободком из ржавой проволоки и натянутом на него куском застиранной серой марли. Тень сачка аккуратно следует за насекомым, не торопится, ждет своего момента. И, едва коснувшись очередного аэродрома, стрекозка, вздрогнув хвостиком, потеряла бдительность – тень тут же накрыла её и прижала к земле…

– Есть! Всё, хватит! – вскрикнул мальчишка и, нащупав сверху тельце насекомого, зажал его и перевернув сачок, другой рукой вытащил стрекозу. Моментально укоротил крылышки, оборвав их на половину. Достал из противогазной сумки фанерную коробочку с дырочками в крышке, приоткрыл её и быстро запихнул добычу. Коробочка была полна.

– Игорь! Заканчивай! – Сережка обернулся ко второму мальчишке, который застыл в неудобной позе – прогнувшись, отставив ногу назад и повернувшейся головой вправо. Его взгляд был прикован к крупному слепню, сидевшему на икре правой ноги. Тот перебирал лапками и как ножницами шевелил челюстями, явно намереваясь вгрызться в мышцу. Наконец решился и погрузился в плоть. Мальчишка сморщил лицо и молниеносным ударом ладошки прихлопнул слепня-выдохнул с облегчением. Пальцами придавил голову насекомого – что-то тихо хрустнуло, и слепень обмяк. В месте укуса появилась капелька крови. Игорь растер ее рукой и поскреб ногтями зудящую кожу. Слепень был отправлен в шуршащую общую коробочку.

У Игорька вид был вообще экзотический! Из одежды на нем было просто ни-че-го… Крепкое смуглое тело отливало шоколадным загаром, на ногах и руках были цыпки, голубые глаза светились простым детским счастьем. Он был на год младше Сережи. Родители одевали его к вечеру или в дождливую погоду. А так, все лето бегал недалеко от дома, голышом.

Вообще на месте Игоря должен был быть его брат Сашка, ровесник Сережи, но он, так не кстати, уехал с родителями на несколько дней к родне в деревню помогать на покосе. Игорь остался с бабушкой.

Какой покос, когда начал спускаться подъязок? День-два и пролетит – тут надо вовремя его перехватить! И самое главное никто еще не знал, что пошел язь. Сегодня утром отец ходил на рыбалку и шепнул Сереге перед тем, как уйти на работу:

– Что-то здорово сегодня плескалось в устье… Не подъязок ли спускается? Валька работает (это он про меня). Возьми дружков Сорокиных, проверь…

Вот Сережа и побежал. Игорь хоть и был помладше, но спиннинг подержать мог, сложного ничего не было. Всё просто – возьми на себя и дай на меня-две команды всего. Способ ловли назывался «на тюкалку». Два спиннинга соединялись леской через карабинчик, сделанный из сталистой проволоки, на подобии булавки. В середине карабинчика, петлей прикреплялся поводок метра полтора длиной, который заканчивался крючком. Один рыбак переправлялся на другой берег и можно было перемещать поводок поперек реки. В любой участок можно было доставить стрекозку или слепня. Вот тут и начиналось «тюканье». Наживка подпрыгивала над водой, имитируя живое насекомое, подманивало рыбу. На карабинчик иногда прицеплялся клочок белой бумажки, но это в темное время, а по светлому и так все было видно.

Разная рыба «брала» по-своему.

Голавль хвостом пытается сбить приманку в воду – тут надо было вовремя ослабить снасть и пустить слепня или стрекозу по течению, мол атака удалась и тогда, уже спокойно, рыба подплывала, заглатывала и тащила поводок. Происходила подсечка и по команде

– Дай на меня! – рыба подтягивалась к берегу. Менялась наживка и звучало:

– Бери! Но опытные партнеры выполняли все действия и без команды…

Подъязок ртом хватает приманку, быстро разворачивается, оставляя на поверхности воды бурун и уходит в глубину. Мелочь – вроде плотвы, набрасывается сразу, лишь бы успеть.

Приманка тоже бывает разная. Самая ходовая это крупные слепни и рыженькие стрекозки, которым обрывали крылышки и, перед насадкой, половину хвоста, чтобы рыба не могла стянуть приманку.

Применяли и крупных стрекоз – «мессершмидтов»15, майских жуков, но это была привилегия взрослых, которые ловили крупных голавлей, язей, шелесперов.

В ночное время эти насекомые, при тюканье, издавали громкий звук, шлепая по воде. Можно было определить и всплеск рыбы соблазнившейся, легкой добычей.

Спиннинги, конечно, были самодельные. Одно удилище было бамбуковое, второе можжевеловое. Ручки точеного дерева. Катушки были добротные, алюминиевые. Отец вытачивал их на немецком трофейном токарном станке. Плавность и легкость хода обеспечивали подшипники.

Сережка подхватил спиннинги, лежавшие неподалеку в траве и заторопился по тропинке вдоль берега в сторону устья реки Якоть. Игорек забежал домой, надел сандалии и помчался догонять друга. Тропинка пробиралась сквозь заросли лопухов, колючек. Ныряла в куртины высокой, скрывавшей с головой крапивы – ребята вскрикивали, уворачиваясь от жестких стеблей и жалящих листьев, вжимались в плечи, настырно пробирались к месту ловли.

Левый берег Якоти был низким. Наверху стояла пилорама, от которой к воде спускался элеватор. При сплаве леса из верховьев Дубны, от берега до берега натягивалась толстыми тросами запань. С нее мужики вылавливали плывущие стволы и баграми направляли их к элеватору. Вокруг были разбросаны древесные остатки, горбыль, кучи корья, опилок, сложены несколько штабелей бревен, кладниц дров.

Правый берег был высоким, завален гипсовым ломом, отходами фарфорового производства, которыми укреплялись откосы. Весь этот хлам зарос диким травьем и ивовым кустарником. На самом верху забор из растрескавшихся гипсовых блоков, за которым виднелся механический цех. Оттуда постоянно громыхало железом, мелькало электросваркой, пахло карбидом, слышался гул работающих станков, стук молота. Над устьем нависала тень огромной, квадратной, красного кирпича трубы заводской котельной.

В этом месте река Дубна была мелководной. На дне скопилось много наносного хлама, кое где торчали притопленные лесины, виднелся черный край покрышки от колеса трактора «Беларусь». Образовалось что-то вроде небольшого переката. Вода плескалась мелкой волной, играла бурунами. Двое пацанов с бамбуковыми двух коленками ловили на тесто в проводку мелкую плотвичку.

– Игорь, смотри! Нет никого…, – Сережка не обратил даже внимания на рыбаков.

Это были не конкуренты! Зацепились карабинчиком и Сережка полез в воду чуть ниже устья. С берега на берег протянулась леска. Подошли к перекату.

Первой на наживку попалась рыженькая стрекозка. Сережа отщипнул ей пол хвоста и подцепил за туловище, лапками вниз, загнув остатки хвоста на жало крючка.

– Бери! – крикнул не громко, – Попробуем в проводку…

Игорь затеребил катушку и поводок не быстро потянулся к середине реки. Стрекоза поволоклась по поверхности, потянув за собой усы. До видневшейся покрышки оставалось метра три. И тут надежно атаковала рыбина. Сережка отдал поводок и подсек. На крючке затрепыхался подъязок. Игорек, придерживая катушку большим пальцем, не давал леске ослабнуть, а напарник не торопясь стал подтягивать добычу к себе. Подъязок бился на поводке, сопротивлялся. Сережа дал ему глотнуть воздуха, после чего рыбина ослабла и сдалась.

Язь был не большой, около полу килограмма. Сережа подтянул его к берегу и приподняв спиннинг выволок на траву. Отцепил рыбину и кинул в самодельный сетчатый садок.

Вот тут и началось веселье! Подъязок брал не переставая. Наперегонки хватал едва опустившуюся приманку, повисал на крючке и отправлялся к берегу. Рыба была, как подрезанная, ровненькая, яркая, красноперая, с желтизной на ободочке глаз.

Подошли соседи, бросили свои удилища и стали помогать Игорю советами, как лучше крутить катушку, как лучше держать спиннинг. Игорек быстро их отшил:

– Сам знаю…, – и с серьезным видом профессионала выполнял редкие Сережкины замечания. Работали слаженно, уверенно. Начали собираться зеваки. Сережа сам уже не снимал рыбу с крючка, только нацеплял новую приманку. Помощников становилось все больше. Над заводским забором появились головы. Громко обсуждали рыбалку. Кто-то крикнул:

– Андреич! Иди-ка посмотри! Твой младший безобразничает! Всю рыбу переловил!

Смехом конечно. Появилась голова отца и Сережка помахал ему рукой. Отец довольно улыбался, о чем-то негромко переговаривался с наблюдавшими.

Садок был полон и рыбу просто кидали в кучу. Скоро и коробочка с наживкой опустела. Взрослые мужики, наблюдавшие за вакханалией, стали шарить в траве, ловить кузнечиков, пытались сами насаживать их на крючок. Появились еще тюкальщики, но козырное место у покрышки было занято, а уважающие рыбацкие законы, не мешали ребятам и не лезли к ним близко. Конечно и у них были поклевки, но не такие частые. Рыбу девать было уже некуда…

– Хорош! – крикнул Сережка и отцепил от карабинчика игорев конец лески.

– Принимай!

Игорь зашелестел катушкой.

Язь брал еще дня два и скатился вниз, в сторону Волги. Ищи свищи!

Желтая каша

Попрощавшись с мамой, я сел в машину и поехал домой.

Улица Рубцова, бывшая Станционная, была почти безлюдна. От «Дежурки» – дежурного магазина, отделилась фигура и человек, медленно передвигаясь, опираясь на палку, побрел по улице. Что-то до боли знакомое показалось в нем. Обгоняя, оглянулся… Володька, Жучек! Остановился…

– Здорово, Вовка! – обнял, посмотрел в лицо.

– Валька, ты что ли? – он уставился на меня, явно что-то вспоминая, что-то пришептывая и теребя в оттянутом кармане старой строительной куртки пластмассовую бутылку Жигулевского пива. То да сё, где, да как? С кем? Почему? Володька Жуков… Друг ты мой сердечный! Что стало с тобой? Старались разговориться, слова не связывались, только смотрели друг на друга и спрашивали: «А помнишь? А это помнишь? Конечно!.. А это? А кашу помнишь?»

Вдруг отвернулся и заплакал…

– А я вот один… Пью…

Ах! как же хочется поспать… Хоть ещё чуток… Рано еще! Но петуху разве прикажешь? Заголосил, как ненормальный… Чего не спится? Ни свет, ни заря, взял и заорал… Конечно, у него семья огромная, всех на прогулку вести надо, кормиться. Нууу, заквокали, закудахтали… Крыльями захлопали, послетали с насестов…

А хозяин уж на забор запрыгнул, опять шею тянет, солнышко высматривает, не прозевать бы. А оно, резануло по горизонту, напухло расплавлено, и лопнуло… Расплескало золото, заискрило по росе, обдало теплом… Вставайте! У соседей загремел цепью по будке пес… Аавв – зевнул протяжно, сладко… Похлебал воды из миски и полез досыпать… Сквозь щели дощатого сеновала пробились лучики света, в них замельтешили пылинки, защекотали… Пахнуло свежестью, задурманило запахом молодого сена, еще скошенного до Петрова дня. Не успели еще цветы семена бросить, не загрубели еще стебельки, листики мягкие… Клевер, мятлик, тимофеевка с полными колосками. Разнотравье! И запах другой, нежный какой-то, ни как у июльского сена.

Подремать бы еще… Повертелся, пошуршал, улегся поудобнее, перекусил горьковатую былинку, ткнувшуюся в губу и, вздохнув, закрыл глаза…

– Вставай! Работник! – голос отца заставил проснуться.

– Проспишь!.. Мать завтракать зовет… Беги скорее, я пока тебе топор поправлю…

Скрипнула дверка сеновала и в ней появилось улыбающееся лицо.

– Как ты тут? Выспался?

– Поспал… – я выбрался из сена и пополз к выходу.

– Там я тебе воды у колодца оставил, умойся… – отец спустился по лесенке и распахнул дверь в сарайку, вошёл, загремел инструментами.

Умывшись, вылил остатки холодной колодезной воды на плечи и уткнулся в чистое белое, вафельное полотенце… вдохнул… Ммммм, как пахнет! Солнцем, летом… В цветах уже вовсю трудились шмели, пчелы. Раздвигали лапками тычинки, стряхивали пыльцу, забирались в глубь, доставали нектар и перелетали на соседний цветок. Куры, смешно выставляя шею вперед при каждом шаге, вальяжно передвигались по огороду, вертели головами, лапами раскидывали землю и что-то клевали. Петя ходил среди них и наблюдал за порядком, иногда ворчал негромко, призывая кур обратить на себя внимание, перебирал ногами, чертил крылом. Некоторые подбегали к нему, копались под ним и благодарно кудахтали.

Крыльцо было открыто, из дома наносило жареными блинами. На кухне Мама, вся разрумянившаяся, в цветастом легком фартуке, колдовала у керосинки. Я подошёл и чмокнул её в щеку…

– С добрым утром!

– С добрым!.. Умылся? Садись за стол, сейчас горяченьких добавлю…

В террасе был накрыт стол. Широкая плоская тарелка, на ней стопка блинов. Мамины блины! Тонюсенькие, почти прозрачные, с дырочками, резными, загорелыми краями! На каждый блин Мама клала ложку крупчатого желтого топленого масла и накрывала следующим блином. Иногда посыпала щепоткой сахарного песка…

– Ешь… – мама перевернула блин со сковороды в общую стопку.

– Молоко пей… Утрешнее… Соседка уже принесла – аккуратно налила мне из литровой банки в чашку. Я не заставил себя уговаривать и принялся уплетать блины… Обжигался, дул на них и жмурился от удовольствия.

– Что-то Сережки не видать!? Спит еще? – спросил я про брата.

– Какое там – спит! Утек уже на реку… Сказал, что подъязок начал спускаться. С Сашкой Сорокиным уже тюкают поди, вчера слепней ловили, мух. На устье собирались… – мама улыбалась… Мимоходом погладила меня по голове…

– Ешь… Работник… Я вам обед с собой приготовила… Кашу твою любимую, жёлтую… Пусть Вовка не берет ничего, хватит всего.

Сняла с гвоздя старенький военный вещмешок, принесла из кухни провизию. Села рядом за стол и стала все укладывать. В пол литровой банке виднелась чистая, перебранная, без единого черного зернышка пшенная крупа. Несколько раз перемытая, ярко желтая. Просматривался кусочек сливочного масла, прижавшийся к стеклу, еще не совсем растаявшие три кубика сахара.

– Все добавила… Соль тоже там… Сполоснете котелок водой, потом только молока вольете, а то пригорит… И из банки все вывалите…

– Да знаю мам… – я облизывал губы и наблюдал за мамой, прихлебывал молоко.

– Чай, сахар…

Мама складывала в мешок пол пачки индийского чая, нарезанный белый хлеб, в жестяной баночке из-под ландрина сахар. Семисотграммовая банка молока.

– Полотенце вам суну… – затолкала все, переложив банки полотенцем и затянула на горловине петлей лямки.

В террасу вошел отец. В его руках был не большей топор.

– Расклинил и помочил немного – не слетит. Пятку поправил, где-то ты по камню задел. Собрался? Беги, время уже, дружок заждался, наверное – натянул на лезвие брезентовую рукавицу…

– Осторожней там махайтесь-то!

Володька ждал меня на перекрестке нашей Станционной улицы и Анашкиного переулка. Поздоровались и пошли в сторону керосинки. Керосинкой называли магазин где продавали эту горючую жидкость. Прямо за ним, через дорогу, начинался лес. Идти было не далеко, километра три. Лесная тропинка, нырнув в высокий ельник, тут же уперлась в тенистую дорогу, по которой мы и заспешили дальше. Пропетляв среди елок, дорожка вывела в березняк и спустилась в низинку, по дну которой струился приличный ручей.

Здесь была устроена примитивная переправа из двух слежек, перекинутых с берега на берег. По обе стороны торчали палки, которые использовали для перехода на другой берег. Мокрый рукав. Сюда, в березняк, дед еще маленькими водил наше младшее семейство Лебедевых за белыми грибами. Перейдя ручей, углубились в ольшаник и побежали в сторону железнодорожной казармы. Перепугали собак, набрали трехлитровый бидончик воды из колодца, попили сами и перешли железную дорогу.

Солнце было уже достаточно высоко, от шпал густо пахло гудроном. Минут через пятнадцать вышли к угольным ямам. Когда то, давно, в этом месте жгли уголь. Земля еще сохранила очертания ям, оплывших, поросших редким, невысоким березняком. На склонах краснела ягодой земляника. От ям, по Поперечному просеку, повернули влево и вышли к месту работы…

В 1964 году в поселок вели газопровод. Для прокладки труб необходимо было прорубить через лес просеку. Крупные деревья были уже спилены, а вот мелочь-не большие березки, осинки (топорник), кустарник, оставались и их необходимо было убрать. Лето, каникулы после восьмого класса… Вот мы с другом и решили подработать. Зачищали просеку. Рубили под корень деревца, складывали их в кучи.

Для этого в землю, на расстоянии одного метра друг от друга, забивали две пары колышков и между ними укладывали срубленное, так, чтобы высота кучи была чуть больше метра-на усадку. Это облегчало приемку сделанной работы. Объем, за который производился расчет, считался просто-метр умножался на длину кучи и получались кубометры. Работали уже дней десять и количество кучек, увеличиваясь, радовало глаз.

Сама по себе работа была не трудная – с топорами обращаться умели, не хилые и мотивированные обещанным заработком. Досаждала кровососущая живность. Комары, слепни то и дело вгрызались в наши тела, мешая работе. Для их отпугивания развели костер, завалили его сырыми гнилушками, еловым лапником, прятались в дыму, который стелился вдоль просеки. Не ленились, работа спорилась. К обеду уже подвело животы, и мы уселись отдохнуть.

Занялись приготовлением обеда-долгожданный момент! Сполоснули котелок водой, налили молока и вывалили пшенку, подвесили над костром. Помня наставления мамы, непрерывно помешивали содержимое котелка ложкой. Дым от костра поднимался вверх, некоторые искорки, погаснув, плавно спускались в кашу. Туда же иногда падали комары, задохнувшиеся дымом. Комаров аккуратно выбирали палочкой. Вдыхали запах варева, сглатывая набежавшие слюни. Обжигаясь, пробовали, втягивая сквозь зубы воздух, разжевывали.

Готово! Сняли с перекладинки котелок и пристроились поудобнее возле него. Взяли по ломтю белого хлеба, начали обедать. Каша была не просто вкусной, она была невероятно вкусна! Пропахшая дымом, чуть подгоревшая, с редкими серыми трупиками комаров… Торопились и быстро добрались до дна, начали скоблить его, подчищая крошки.

Потом вымыли котелок, вылили в него остатки воды и стали ждать чай… Добавляли веточки брусники с несозревшей ягодой, горстку черники, земляники… Вода закипела, бросили заварки. Дали немного попреть и разлили варево в эмалированные кружки. Раскрыли жестянку с сахаром и, макая белые кусочки в жидкость, вприкуску, жмурясь, пили чай…