Дух мадам Краул и другие таинственные истории

На плечи гостя был наброшен короткий черный плащ, голову украшала высокая фетровая шляпа иностранного покроя, на тощих лодыжках поблескивали кожаные гетры; незнакомец чем-то неуловимо напоминал соломенное чучело Гая Фокса, что с песнями сжигают на костре в праздник раскрытия Порохового заговора.

Никто из собравшихся не знал толком, как выглядит баронет. Доктор и старый мистер Пирс сохранили смутные воспоминания о давно уехавшем помещике; несомненно, новый постоялец не только не имел с сэром Мардайксом ни малейшего сходства, но и являл ему полную противоположность. Баронет, как говорили те, кому посчастливилось увидеть его, был смугл, ростом не выше среднего, ходил и говорил весьма решительно. Гость же, напротив, был высок, бледен и производил довольно жалкое впечатление. Так что этот разорившийся торговец на ярмарке жизни, у которого наверняка все валилось из рук, никак не мог быть сэром Мардайксом.

Незнакомец прихлебывал чай – этот жидкий напиток, достойный разве что женщин, не имел успеха у гостей славного заведения. Доктор украдкой бросил взгляд в конец стола и встретился глазами с застенчивым гостем.

Незнакомец не отвел глаза, и доктор, сочтя этот взгляд приглашением к разговору, прочистил горло и вежливо заметил:

– Морозная нынче ночка выдалась, сэр, и немного огоньку в камине не повредит, верно?

Незнакомец кивнул в знак согласия, на губах его мелькнула безрадостная улыбка, он признательно посмотрел в огонь.

– Наш трактир пользуется доброй славой, сэр, люди издалека приезжают заглянуть сюда. Вы у нас бывали?

– Много лет назад.

Снова наступило неловкое молчание.

– Со временем все кругом меняется – хотя бы в мелочах, – заметил доктор, изо всех сил поддерживая разговор, который никак не хотел идти сам по себе. – Да и люди тоже. Одни приходят, другие уходят – всем заправляет старик по имени Смерть.

– Верно, а еще старик по имени Доктор, помогающий ему, – шутливо вставил капитан, невольно увлекшись беседой, и оглушил гостей раскатистым хохотом.

– Мы со дня на день ожидаем возвращения джентльмена, который, несомненно, возглавит нашу тесную компанию, – продолжал доктор, пропустив мимо ушей шутку капитана. – Я говорю о сэре Бейле Мардайксе. С озера открывается чудесный вид на Мардайкс-Холл. Очень красивый старинный дом.

Меланхоличный гость слегка кивнул, скорее из вежливости к собеседнику, нежели из искреннего интереса к рассказу.

– А на другом берегу озера, прямо напротив, – продолжал доктор Торви, – в устье долины стоит другой дом, полная противоположность Мардайкс-Холлу – Клустедд-Хауз, усадьба Фельтрэмов, совсем разрушенная. Очень живописное место.

– Прямо напротив, – задумчиво повторил незнакомец. Доктор так и не понял – соглашается он или переспрашивает.

– С этой усадьбой угас знаменитый в наших краях род. Канул в вечность.

– Дубль один, – заявил мистер Холлар, внимательно следивший за игрой.

– Тогда как другие внезапно возвысились самым удивительным образом, – заметил тихий мистер Пирс, признанный знаток местной генеалогии.

– Вот разошелся! – рявкнул капитан, громыхнув кулаком по столу.

– А еще тут есть Змеиный остров – очень красивое место. Говорят, там водятся змеи, – продолжал просвещать гостя доктор Торви.

– Нет, это ошибка, – возразил унылый гость, впервые сделав собственное замечание. – Название острова должно произноситься не так. В старинных летописях он называется Седминный – по семи дубам, что росли там куртиной.

– Неужели? Очень любопытно, ей-богу! Кто бы мог подумать, – откликнулся доктор, усаживаясь напротив гостя и с интересом разглядывая его.

– Чистая правда, сэр, – заметил мистер Пирс. – До наших дней сохранилось три из этих дубов, правда, два из них – не более чем пеньки. А у мистера Клюсона из Хеклстона есть старинный документ…

Тут, к несчастью, в комнату ворвался трактирщик. Суетливо подбежав к гостю, он поклонился:

– Фаэтон подан к дверям, мистер Фельтрэм, и ваш багаж уложен, сэр.

Мистер Фельтрэм неслышно поднялся и вынул кошелек.

– Полагаю, мне следует заплатить за всю компанию?

– Как вам угодно, сэр, – поклонился Ричард Тэрнбелл.

Мистер Фельтрэм раскланялся с присутствующими, которые улыбались, кивали или махали рукой в ответ. Доктор, суетясь, проводил гостя до парадных дверей и с неподдельным радушием пригласил его еще раз заглянуть в Голден-Фрайерс. На прощание доктор протянул широкую загорелую ладонь; мистер Фельтрэм вежливо пожал ее, сел в карету и захлопнул дверь. Фаэтон с лошадью и кучером заскользили, как тени, по самой кромке озера в сторону Мардайкс-Холла.

Доктор с трактирщиком проводили глазами удалявшуюся карету и, постояв с минуту на ступеньках, вернулись к ярко пылавшему очагу, над которым витал приятный запах пунша. Отодвинув в сторону покинутый чайный прибор мистера Филипа Фельтрэма, хозяин «Святого Георгия» поведал друзьям скудные новости, которые успел вытянуть из гостя за недолгую беседу. Самым главным было то, что сэр Бейл твердо придерживается первоначального замысла и приедет десятого числа, и ни днем раньше. Ждать осталось чуть больше недели; а так как чудеса, как известно, длятся только девять дней, то сенсация вскоре приелась, и горожане утратили к ней интерес. Тем не менее всем обитателям Голден-Фрайерса не терпелось увидеть, что же собой представляет сэр Бейл Мардайкс.

Глава IV

Баронет приезжает

Подобно тому, как с приближением дьявола свечи вспыхивают синим пламенем и в воздухе начинает пахнуть серой, так и в мирной здоровой атмосфере Голден-Фрайерса накануне приезда баронета повисла гнетущая тяжесть.

Из-за границы до ушей горожан не доходило ни одного доброго известия о баронете, а те, что доходили, наполняли немудрящие сердца простого люда праведным ужасом.

Переносясь на далекие расстояния, самые правдивые слухи теряют свою достоверность, их очертания расплываются; милосердная душа всегда сумеет многое списать на ошибки или преувеличения. И пусть даже с каждой новой сплетней добропорядочные люди стыдливо отворачивали глаза, а опытные дамы, считающие, что они знают жизнь, гордо вздергивали подбородки и поджимали губы при одном упоминании имени сэра Бейла, тем не менее долгое отсутствие баронета сгладило острые углы, и сернистый запах со временем развеялся сам собой.

В первые дни после прибытия сэра Бейла Мардайкса в усадьбу во многих домах были спешно созваны семейные советы. И хотя отцы семейств, прославившихся особенно строгим укладом, вынесли повесе-баронету суровый приговор, все же в большинстве случаев возобладал закон всемирного тяготения, и как крупное небесное тело притягивает к себе более мелкие, так и окрестный люд, живший в пределах считаных часов пути, счел необходимым нанести визит вежливости в Мардайкс-Холл.

В один прекрасный день в гостиную Мардайкс-Холла под руку с говорливой толстушкой-женой вошел крепкий коротышка с малиново-красным лицом и проницательными серыми глазками. Это был преподобный Мартин Бидль, тогдашний викарий Голден-Фрайерса.

Из огромного окна в гостиной, забранного в дубовую раму по старинной моде эпохи Тюдоров, открывался великолепный вид на озеро, окруженное величественным амфитеатром темно-лиловых зубчатых гор.

В ожидании сэра Бейла миссис Бидль рассматривала картины, украшения на стенах и книги в стеллажах, отпуская приличествующие случаю замечания, затем подошла к окну и восхитилась очаровательным пейзажем. Благовоспитанной леди хотелось показаться баронету с самой выигрышной стороны, и потому она была готова восторгаться всем и вся.

Стоит ли удивляться, что наша почтенная викаресса, переполненная самыми диковинными слухами о баронете, сгорала от любопытства – до того не терпелось ей увидеть этого Ловеласа собственными глазами.

Она ожидала встретить блистательного героя многочисленных греховных романов, неотразимое олицетворение ее представлений о мужской красоте и обаянии.

Поэтому при его появлении викаресса испытала жестокое разочарование.

Сэр Бейл Мардайкс, как могла бы припомнить миссис Бидль, если бы дала себе труд задуматься, был в средних летах и выглядел на все свои сорок с небольшим. Среднего роста, худощавый, смуглолицый, он не был даже импозантен для своих лет. Она ожидала увидеть живое воплощение версальской галантности, искусного дамского угодника. Лицо же вошедшего хранило серьезное, если не сказать мрачное, выражение. Единственной поразившей ее чертой были большие темно-серые глаза, смотревшие холодно и сосредоточенно. Движения баронета были исполнены уверенной непринужденности, в разговоре звучали подчеркнуто небрежные интонации. Всем своим видом сэр Бейл давал понять, что мог бы нравиться, если бы захотел, но на деле его ни на грош не интересует, что думают о нем окружающие.

Он довольно любезно поклонился каждому из гостей, но не утрудил себя ни улыбкой, ни каким-либо другим проявлением радушия. Оказалось, что сэр Бейл любит поговорить, но не задумывается над тем, что он сказал и какое впечатление произведут его слова на собеседника. В речах его таился утонченный сарказм, которого не всегда замечала простодушная миссис Бидль, не привыкшая улавливать скрытый смысл сказанного.

– Полагаю, сэр, мне не найти поблизости другого священника, помимо вас?

– Ближе Голден-Фрайерса и впрямь никто не живет, – заявила миссис Бидль, по своему обыкновению отвечая за мужа. – А на юг ближайший городок – Уилларден, до него по птичьему полету тринадцать с половиной миль, а в коляске все девятнадцать будет, а то и двадцать, это по дороге-то. Ха-ха-ха! Далековато придется искать священника.

– Проехать двадцать миль дороги, чтобы продвинуться вперед на тринадцать миль? Строители, прокладывавшие дорогу, изрядно попетляли; да, эти джентльмены знают, как делать деньги и как показать окружающие красоты с разных точек зрения. Никто не любит прямых дорог, кроме тех, кто за них платит, да невоспитанных путешественников, которым не терпится как можно скорее добраться к месту назначения.

– О, как вы правы, сэр Бейл: тот, кто не спешит, и не заметит, что дорога длинная. Так считает Мартин – правда, Мартин? И знаете, сэр, по-настоящему спешит только тот, кто возвращается домой и мечтает о чашке чая и встрече с детьми; тогда, знаете ли, каждый уклон дороги идет вам на пользу.

– Как хорошо, если хоть что-то идет вам на пользу. Значит, у вас есть дети?

– Много-премного, – гордо улыбнулась миссис Бидль. – Ни за что не угадаете сколько.

– Куда уж мне. Не понимаю, почему вы не привезли их всех.

– Очень любезно с вашей стороны, сэр Бейл, но все они в один присест в коляску не войдут. Знаете, сколько их? Скажи, Мартин – ха-ха-ха! – их у меня одиннадцать!

– Должно быть, у вас в доме очень весело, – любезно заметил сэр Бейл и обратился к священнику: – Но до чего несправедливы небеса! У вас одиннадцать детей, а у меня ни одного – по крайней мере, тех, о ком я знаю.

– Взгляните, сэр, прямо перед вами лежит озеро, а за ним тянутся горы. Если перевалить через них, то в пяти милях от подножия по ту сторону будет городок Фоттрелл – до него по дороге двадцать пять миль…

– О боже! В какую глушь меня занесла судьба! Нынче утром садовник говорил, что спаржа в этих местах растет очень чахло. Пожалуй, то же самое можно сказать о священниках – в определенном смысле слова, – вежливо добавил баронет, ибо священник отличался весьма крепким телосложением.

– Ожидая вас, сэр Бейл, мы смотрели из окна – чтобы не скучать, пока вы не придете, – и решили, что такого вида, как из вашей усадьбы, нигде в округе не найти! До чего красиво это озеро! А горы – как они прелестны, настоящие хребты, правда, сэр Бейл?

– Верно подмечено, честное слово! Хотелось бы мне разнести их в клочья хорошим зарядом дроби, чтобы они не душили меня. Но, полагаю, раз уж нам не удается от них отделаться, ничего не остается, как ими восхищаться. Мы с этими горами на всю жизнь повязаны, так что лучше с ними не ссориться.

– Я-то знаю, сэр Бейл, вы говорите не всерьез! Ха-ха-ха! Вы ведь просто так не возьмете да не разрушите Мардайкс-Холл.

– Эти устрашающие горы не дают вздохнуть полной грудью, не дают увидеть солнце по утрам, – брюзгливо нахмурился баронет.

– Пусть так, но озеро – уж им-то вы, сэр Бейл, не можете не восторгаться!

– Нет, мэм, я этим озером отнюдь не восторгаюсь. Я его ненавижу – будь моя воля, я бы его осушил. Нет ничего мрачнее озера, запертого среди бесплодных гор. Не понимаю, какая нелегкая угораздила моих предков построить усадьбу здесь, на самом берегу; разве что рыба. Говорят, ее тут много, да еще какая ценная – щука, поди ж ты! И как только люди могут ее есть – мой желудок ее не принимает. По мне, съесть рыбу с такой пилой на спине – все равно что съесть настоящую пилу.

– Вы так много путешествовали, сэр Бейл; вероятно, успели приобрести вкус к подобным пейзажам? Говорят, на континенте таких озер великое множество, – продолжала миссис Бидль. – Не говоря уже про катание на лодке.

– Катание на лодке, уважаемая миссис Бидль, – скучнейшее занятие на свете. Вы со мной не согласны? Лодка выглядит прекрасно, если смотреть на нее с берега; кажется, что с середины озера можно увидеть очень многое. На самом же деле, стоит сесть в лодку, и вы проваливаетесь, точно в яму, и не можете ничего как следует рассмотреть. Что касается меня, я терпеть не могу кататься на лодке и вообще ненавижу воду. Будь моя воля, я бы постоил дом, подобно Хейворту, на краю болота. Какими бы дикими и унылыми ни были торфяные пустоши, все же лучше любоваться открытым горизонтом, чем задохнуться среди непроходимых гор или утонуть, как котенок, в черном озере. О, в соседней комнате накрыли завтрак. Не желаете ли подкрепиться?

Глава V

Комната миссис Джулапер

Миновал месяц с того дня, как сэр Бейл поселился в родовом поместье, – срок, вполне достаточный для того, чтобы окружающие успели выработать собственное мнение касательно нового соседа. Надо признать, его не очень-то жаловали. Было в его манерах какое-то ничем не вызванное пренебрежение. Вел он себя непредсказуемо, часто бывал резок и необуздан.

Сэр Бейл держал себя одинаково во всеми людьми, кроме одного, и этим несчастным был Филип Фельтрэм. Он состоял при сэре Бейле чем-то вроде адъютанта и исполнял все поручения, какие нельзя было доверить простому слуге. Но обращался с ним сэр Бейл хуже, чем с последним лакеем. Баронет ругал его на чем свет стоит, возлагал на его плечи вину за все, что было неладно в доме, в поле и в конюшнях; словом, третировал беднягу хуже, чем собаку.

Почему же Фельтрэм терпел столь унизительное обращение? Ответ прост: а что ему оставалось делать? Какая сила заставляет побежденных солдат, целых и невредимых, снимать мундиры, подставлять руки под оковы и по доброй воле сносить многочасовые пытки? Принуждение тут не физическое, а моральное: ими движет отчаяние. Они бессознательно вычисляют собственные шансы на выживание и приходят к выводу, что лучше снести любые издевательства, нежели попытаться узнать, что же ждет их в противном случае. Такие бессознательные подсчеты проводятся ежедневно в мозгу каждого из нас; результаты их мы воплощаем в собственную жизнь, однако мало кто отдает себе отчет в том, что все наши удачи и неудачи, в которых мы склонны винить судьбу, продиктованы невидимой, но непреодолимой силой отчаяния.

Человек, сильный духом, станет скорее дробить гранит в каменоломнях, нежели есть горький хлеб унижения, твердили окружающие о подневольной жизни Фельтрэма, и эта неизбывная присказка давила на него тяжким бременем. Однако он не был уверен, что даже эта грубая работа открыта для него или что его навыков каменотеса достаточно, чтобы продержаться на службе хотя бы испытательный срок. К тому же он строил совершенно иные планы касательно собственного будущего и считал, что сумеет заработать на жизнь иными путями.

Добросердечная старушка миссис Джулапер, много лет служившая в Мардайкс-Холле экономкой, была добра к Фельтрэму, как, впрочем, и ко всем униженным, попадавшимся ей на пути.

Она была из породы милосердных женщин, коим сама Природа назначила нести на себе гнет чужих секретов. В былые времена для этой цели служили камыши, но они, как известно, были ненадежным пристанищем: случайный ветерок мог подслушать сокровенные тайны и разнести их по белу свету.

В Мардайкс-Холле до сих пор сохранилась ее уютная каморка, хотя ныне комната для экономки располагается совсем в другом месте.

Комната миссис Джулапер находилась в самом древнем крыле старинного дома. С пола до потолка она была обшита черными деревянными панелями; во времена Иакова Первого хозяева расписали стены причудливыми фресками. В тесной каморке почтенной леди находили последнее прибежище закоптелые портреты, изгоняемые время от времени из более нарядных комнат; там они в конце концов и оседали, навеки погружаясь в забвение. Был там портрет изысканной дамы в белом атласе и рюшах; был джентльмен с остроконечной бородкой и охотничьим соколом на запястье, чьи ноги полиняли так, что совсем исчезли из виду. Был и другой, в черном завитом парике, сливающемся с темным фоном; на груди его поблескивала стальная кираса – яркий блик на сером доспехе неприятно резал глаз, шею обматывал едва различимый пестрый платок. Это был бесшабашный сэр Гай Мардайкс, который когда-то пересек англо-шотландскую границу, присоединился к войскам лорда Данди и получил пулю в висок в битве при Килликранки. Более благоразумные, приверженные идеям либерализма потомки семейства Мардайкс изгнали портрет с почетного места в парадном зале замка, и он обрел последний приют в комнате экономки.

В дальнем конце уютной комнатки имеется вторая дверь. Открыв ее, вы попадете на узенький балкон, с которого открывается прекрасный вид на огромную кухню – отсюда экономка железной рукой повелевает кухарками, верными подданными подчиненного ей королевства.

В уголке комнаты, на деревянной полке, миссис Джулапер держит Библию, «Долг человеческий» и «Путь паломника». Бок о бок с ними аккуратными рядами выстроились трактаты по домоводству, рукописные сборники кулинарных рецептов, поваренные книги и даже несколько трудов по хирургии и медицине, весьма популярных среди почтенных сельских дам елизаветинской эпохи, – за любую из этих книг нынешние антиквары сняли бы с себя последнюю рубашку.

Тихий, полупомешанный Филип Фельтрэм имел обыкновение плакаться в жилетку миссис Джулапер, доверять ей свои невзгоды и жалеть, что до сих пор не умер, а добрая старушка, помнившая его ребенком, утешала беднягу то холодным пирогом, то стаканчиком вишневой наливки, то чашечкой кофе, то еще каким-нибудь лакомством.

– О, мэм, если бы вы знали, до чего мне опротивела жизнь. Что проку в жизни, если этот дьявол ни на минуту не оставляет меня в покое и обзывает хуже, чем собаку? Не лучше ли умереть, дорогая миссис Джулапер? О, мэм, как я хочу умереть! Да, я мечтаю о смерти, день и ночь мечтаю о ней. Всегда думаю об одном и том же. Вот увидите, я когда-нибудь выскажу ему все, что думаю, облегчу душу. Скажу, что не могу больше терпеть, что жизнь мне не мила.

– Ну-ну, не стоит так убиваться. Отхлебните-ка глоток да не забывайте, что не стоит строго судить близкого за невзначай сорвавшееся слово. Право же, он не хотел вас обидеть. У всех нас язык без костей, но никто ведь не злится. Я на барина не обижаюсь, и вам не след. Язык, он такой: сколько ни кусай, а все не до крови. Брань на вороту не виснет. Заварю-ка я вам лучше чашечку чаю – вы ведь любите чай, верно? Мы с вами попьем чайку, наговоримся от души и полюбуемся, как сияет солнышко над озером.

Добрая старушка в темном шелковом капоте стояла возле стула, похлопывая Филипа по плечу, и улыбалась всем своим цветущим румяным личиком. Для женщины в летах она была на удивление красива. До чего, должно быть, нежна была когда-то ее кожа! Морщинки прорисовывались на ней тонкими, едва различимыми ниточками; когда она улыбалась, гладкие щеки сияли румянцем, как наливные яблочки.

– Взгляните-ка на озеро, – кивнула она на окошко, глубоко посаженное в толстой стене. – Смотрите, каким мягким и ярким светом залито все кругом. Это, малыш, прекраснее, чем любая картина, нарисованная человеком, а Господь Бог отдает нам такую красоту задаром. Смотрите, как чудесен в вечернем свете Змеиный остров!

Удрученный гость, едва приподняв голову, проследил взгляд доброй старушки и мрачно выглянул в окно.

– Этот остров бередит мне душу, миссис Джулапер.

– Вам нынче все душу бередит, бедный мой дурачок. Если будешь дуться, смотри, уши надеру. – Добрая экономка грозно нахмурилась, дернула его за ухо и рассмеялась. – Схожу-ка в буфетную, где вода кипит, да заварю чаю. А ежели, когда я приду, вы не перестанете хныкать, выброшу весь чай в окно, так и знайте.

Да, в темной раме каменной кладки перед Фельтрэмом открывался прекрасный вид. Ближний край озера пылал под лучами заходящего солнца; вдалеке вода темнела, скрытая в тени высоких гор, а посредине, на фоне пурпурного зарева, ярко сияли желтизной обрывистые скалы Змеиного острова.

Но этот чудесный пейзаж не трогал унылую душу нашего обессилевшего страдальца – изысканное зрелище таило в себе какой-то подспудный ужас. Оставшись один, Фельтрэм подошел к окну, облокотился на подоконник и выглянул, но затем вдруг отшатнулся с внезапным содроганием и, сцепив руки, с отрешенным видом зашагал по комнате.

За этим занятием и застала его вошедшая незамеченной экономка. Глядя, как он рассеянно склонился к окну, добрая старушка подумала:

«Стыд и срам – так издеваться над человеком. Сэр Бейл то и дело зло срывает на ком ни попадя, хоть на человеке, хоть на звере. Вечно кого-нибудь во врагах держит, и уж как вцепится, нипочем в покое не оставит. Нехорошо это, но таким уж он уродился. Ничего не попишешь».

Горничная накрыла чай. Миссис Джулапер потянула убитого горем гостя за рукав и усадила за стол, приговаривая:

– И чего вы так терзаетесь? Ей-богу, мастер Филип, мне за вас стыдно! Положу-ка я вам три кусочка сахара, как вы любите, – да глядите же веселей! – и побольше сливок.

– Вы так добры, миссис Джулапер, так ласковы. У меня, как побуду с вами, сразу легче на душе делается. С вами так хорошо. – Он опять заплакал.

Старушка поняла, что у него на душе, и продолжала весело болтать как ни в чем не бывало. Она налила Фельтрэму чаю с сахаром и сливками, по его вкусу, и он быстро осушил слезы, полагая, что она ничего не заметила.

Итак, облака начали рассеиваться. Больше всего на свете этот простодушный паренек любил выпить чаю с доброй, ласковой миссис Джулапер. В неспешном разговоре оживали тени давних времен, воспоминания его детства.

Напевный говорок миролюбивой старушки перенес плачущего страдальца в старые добрые времена. Немного успокоившись, Фельтрэм сказал:

– Иногда мне думается, что, будь у меня на душе полегче да на сердце поспокойнее, я бы не так терзался из-за нападок сэра Бейла. Видимо, со мной не все ладно.

– Что ж, дитя, открой, что тебя гнетет, и провалиться мне на месте, если у меня на кухонной полочке не найдется подходящего лекарства.

– Нет, дело не в здоровье, хотя, если на то пошло, я бы скорее доверился вам, чем самому лучшему доктору. Никто другой меня вылечить не сможет.

Миссис Джулапер невольно улыбнулась, очень довольная. Добрая леди гордилась своими познаниями в фармацевтике и охотно поддалась на лесть, которую, сам того не подозревая, подпустил простосердечный юноша.

– Нет, я вполне здоров и чувствую себя прекрасно. Но, мэм, меня терзают такие сновидения – передать невозможно.

– Сновидения, милый, бывают разные. Одни значат не больше, чем круги от камешков на озерной глади, а другие таят глубокий смысл. Бывают сны пустые, бывают добрые, а бывают и злые. Вот леди Мардайкс, царствие ей небесное, бабушка нашего баронета, – до чего искусно сны толковала! Выпейте еще чашечку. О боже! Ну и разгалделись вороны над крышей! Взлетели высоко – видать, к хорошей погоде. Ну, что же вам приснилось? Расскажите ваш сон: я уверена, он предвещает доброе. Много бывает снов, которые смотреть страшно, рассказывать еще страшнее, а в конце концов они оказываются счастливыми.

Глава VI

Незваный гость

– Я, миссис Джулапер, как и все люди, старые и молодые, часто вижу сны. Но этот сон, мэм, крепко в меня вцепился, – печально начал мистер Фельтрэм. Он откинулся на спинку стула, сунул руки в карманы и горестно опустил голову. – Наверно, миссис Джулапер, он овладел моей душой. Что-то вроде одержимости.

– Одержимости? Что ты говоришь, детка?

– Мне кажется, какая-то сила пытается воздействовать на меня. Может быть, именно так люди сходят с ума. Как бы то ни было, этот сон меня никак не оставляет. Подумайте только, я видел его уже три раза!

– Так что же, милый, что вы видели? – с наигранной бодростью улыбнулась старушка, не сводя с лица собеседника пристального взгляда, ибо мысль о том, что перед тобой сидит сумасшедший, отнюдь не придает уверенности, даже если дело касается безобидного тихони Филипа.