скачать книгу бесплатно
– Бруно! – резко и громко закричала Светлана. – Пошел отсюда!
Гусь не дрогнул.
– Не нравится ему, Сизова, твое грубое обращение, – сказала Татьяна.
– Bruno, beau, reviens, je vais pardonner, – ласково позвала Женя, но с тем же результатом.
– Дождется он у меня великой французской революции.
– А со своими-то он как, а, Свет, кавалер этот?
– Никак. Давайте за нас, за женщин, за красоту нашу сказочную, а то уже совсем нас эти гуси игнорируют, – сказала Светлана, посмотрев на часы. Все снова засмеялись.
– То есть совсем никак? – выпив бокал, решила уточнить Татьяна.
Светлана повернулась к ней и, глядя в глаза, сказала:
– Крупнова, если это тебя так интересует, то совсем. Ты не поверишь. Просто вот не трахает их ни разу – и все. Понимаешь? Брезгует.
Татьяна, улыбаясь и не отводя взгляда, ласково сказала:
– Понятно. Значит, это идейный ходок, дело в принципе.
– В каком, просвети нас, таком принципе?
– Не в происхождении, не в образовании и не в красоте, – сказала вдруг Женя.
– Так, еще одна цитата. Скажи, Тань, в каком принципе?
– Ближние им не интересны. Загадка нужна, а загадка – она за забором. Отсюда принцип – ходить за забор.
– Тут согласна. Без забора все бабы одинаковые.
– Да ладно, Свет, ты всерьез? А мужчины разные, что ли?
– Ну конечно, – ответила Светлана, – а то ты не знаешь. Природа такая.
– Значит, у нас есть выбор, а у них нет! – ответила, рассмеявшись, Татьяна.
– У нас есть, но мы не выбираем. У них нет, а они все выбирают. Хватит уже этот сушняк, давайте беленькой по пятьдесят грамм, скажем, за удачу.
– Я пас, – сказала Женя, – а то я на своем велосипеде не доеду, свалюсь.
– Вольному – воля, пьем кто за что: за удачу, за детей или за ушедшее здоровье. Так. Ой, сейчас, подождите, аттракцион, аттракцион! Яблоки мои любимые, с двух яблонь. – Светлана встала и осторожно сделала несколько шагов к соседней яблоне, сдвигая резиновыми розовыми полусапожками лежащую сплошным ковром падалицу. Набила карманы фартука и направилась к другой яблоне. Остановилась на полдороге, повернулась и крикнула: – Смотри, сейчас постоит, потом голову в щель просунет и будет еще полчаса стоять. – И повернула к дому.
– Ты что, плохо себя чувствуешь, Жень? – спросила Татьяна. – И вино по чуть-чуть, и не ешь ничего.
– Да не хочется что-то, с утра сладкого похватала, а потом с Машей на велосипедах по жаре – аппетита совсем нет, – ответила Женя.
– Поня-атно, как там Мария наша занимается последнее время?
– Вы знаете, старается, интерес появился. С произношением тоже прогресс, думаю, в школе всех удивит. Я возьму оба велосипеда и пойду поищу ее.
– Да ладно, что ее искать, с подружками она.
– Неудобно как-то, я за ней ехала, а оказалась тут, за чужим столом.
– Ни за каким не за чужим, тут все свои, а с велосипедом ее мы сами справимся, посиди еще с нами, а вечером зайди за денежкой.
– Мне жалко, что Маша бросила музыку.
– Она не бросала. Это я устроила ей перерыв, когда узнала, что она переходит Мерзляковский с закрытыми глазами, чтобы хорошо сыграть… представляешь, через проезжую улицу?.. примета у нее такая… В общем, думаем пока, что делать с этим фанатом и какая может быть перспектива. Мама твоя как, уехала уже?
– Ну да, ее надолго не хватает. Неделя – и опять в Ковров. А то Петр Викторович скучают. А дом бабушкин разваливается.
– Жень, я уже не помню, бабушка здесь похоронена?
– Ну да, и бабушка, и дедушка, и братья мамины – наших там много.
– Про бабушку не помнила. Она ведь уезжала в Венгрию… А ты когда собираешься отсюда? Мы-то во вторник уже трогаемся, все, первое сентября…
Светлана вынесла из дома блюдо с двумя кучками яблок, поставила на стол и взглянула на участок:
– Сукин кот.
– А может, у него там любовь? – предположила Татьяна. – Какая-нибудь Серая Шейка.
– Какая-нибудь серая жопка, – ответила Светлана, – пробуйте, один и тот же сорт: мельба и мельба, расстояние двадцать метров, вкус абсолютно разный.
– Я думала, что гуси моногамны, – сказала Женя.
– Это дикие гуси, девушка. Дикие – это моно, и в песнях они называются гуси-лебеди: давай, говорит, любимая, летим с тобой рядом, всю жизнь, лебедь моя белая, да под облаками, курлы-курлы. А домашние – это такое стерео, это такие курлы-курлы…
– Не знаю, может, после вина, но я не чувствую, по-моему, вкус одинаковый, Свет…
– Вот! По-моему, тоже. А некоторые особо чувствительные натуры утверждают, что соотношение специфической кислоты и, соответственно, специфической сладости ну просто совершенно разное, и кушают они исключительно вон с того, – Светлана показала на дальнее от стола дерево.
– Ну не знаю, – сказала Татьяна и стала еще раз пробовать.
– Бруно! – закричала Светлана.
Гусь не пошевелился.
– Бруно, ты сукин бесполезный кот!!
– Умора, – мрачно сказала Женя.
– Ну все, – сказала Светлана, – хватит, достала эта райская птица. – Она встала и, стараясь идти ровно, пошла к сараю.
Весь год по субботам и в любую погоду Славины всей семьей ездили за тридцать километров в соседний городок в баптистскую церковь. В пятницу вечером к Светлане заходила Надежда, женщина тридцати пяти лет в платке и темном платье, и оставляла ключи. Славины выезжали сразу после утренней дойки, а Светлана в семь тридцать, сыпанув сначала своим, шла с нарубленной зеленью к ним во двор. Полмешка своим – полмешка славинским. И в течение дня еще пару раз заходила к соседям кормить птицу и животных, а с вечерней дойки Надежда присылала с одной из дочерей трехлитровую банку молока – это не было платой, обе это понимали, это была благодарность и протянутая рука.
Ключи Славиных висели на гвозде у входа в сарай, а тесак лежал на верстаке, и когда Светлана шла из сарая к калитке, Татьяна с Женей видели, как край его поблескивал на солнце. Прикрыв собственную калитку, она дошла до калитки Славиных, открыла, закрыла ее без стука и медленно пошла вдоль забора, разделяющего участки. Через щели было видно, как фигура в светлом платье сначала двигалась, а потом замерла. Как только голова и шея Бруно пролезли в отверстие, Светлана с шагом ударила поднятым тесаком, но тесак только наполовину рассек ему шею. Бруно попытался вытащить голову назад, и голова его на куске шеи зацепилась за доску, и он дергался, пытаясь выправить ее. Шея прижималась к доске так, что зажимала перерезанную жилу, но Бруно дернулся – и кровь, ярко текшая по белому гладкому перу, брызнула вдруг Светлане прямо в лицо и на грудь. Светлана, успевшая снова поднять тесак, вторым ударом отсекла Бруно голову.
Татьяна и Женя увидели, как тело Бруно без головы отсоединилось от забора и, фонтанируя кровью, рванулось и побежало, но буквально через пару секунд рухнуло на дорожке. Женя чуть привстала и, полунаклоненная, метнулась в сторону, стараясь успеть добежать до глухого угла, заросшего сорной травой и крапивой. Ее рвало с паузами, с каким-то приглушенным звуком, видимо, она сдерживалась изо всех сил. Татьяна, бормоча «господи, господи», побежала в дом за водой, налила доверху кастрюльку и, боясь пролить, но все равно проливая, пробежала обратно. Намочила край полотенца и протянула Жене. Отплевавшись, обтершись и прополоскав рот, на ватных ногах та вернулась за стол. Когда Татьяна опять посмотрела на щелястый забор, светлое пятно только начало обратное движение вдоль забора. Татьяна, понизив голос, спросила: ты что, залетела, Женя? Женя молча смотрела на забор. Когда светлое пятно пропало, она повернула голову к Татьяне и строго сказала: да.
– Поехали отсюда вместе с нами, – быстро и тихо сказала Татьяна.
В калитку, толкнув ее тесаком, зажатым в правой руке, вошла Светлана. В левой руке у нее была голова Бруно. Лицо, платье и тесак были залиты кровью.
– Протри мне, пожалуйста, глаза, Татьяна.
Татьяна, взяв полотенце, подошла к Светлане и осторожными движениями стала протирать ей лицо.
– Чем оно у тебя воняет? – спросила с закрытыми глазами Светлана.
Татьяна ахнула:
– О господи, сейчас, погоди минуту, другое принесу.
– Не надо, – остановила ее Светлана, – в душ пойду, а вы не уходите никуда, ждите меня. – Светлана прошла вперед, бросила голову Бруно рядом с его телом, ковырнула ее сапожком, чтоб она встала вертикально, и повернула к душу. Слышно стало, как за кустами черноплодной рябины зашумела вода в кабинке из гофрированной пленки.
– Мы во вторник уезжаем, поехали с нами. Нельзя тебе здесь оставаться. Видишь сама-то? – пристально глядя на Женю, четким шепотом проговорила Татьяна.
– Вижу.
– Вторник рано утром, в шесть тридцать к нам.
– Я не могу ехать в машине, меня тут же выворачивает, – сказала Евгения.
– Довезем тебя до станции, поедешь на поезде, главное – стартовать, а ему скажи, что с нами поедешь.
– Кому сказать? – тихо и сердито спросила Женя.
Татьяна молча смотрела на нее, потом ответила:
– Кому решишь, тому и скажи.
– Спасибо, я решу, – Женя сидела, иногда близоруко поглядывая на белое взъерошенное пятно на дорожке, и думала, по какой бы причине сбежать из-за стола.
– А вот и труженики сельской механизации! – Татьяна обращалась к входящим в калитку двум мужчинам в рабочей одежде.
Один, Павел Никитин, блондин лет сорока пяти с крепкими плечами, прошел прямо к столу и откусил протянутый ему Татьяной бутерброд. Второй – русоволосый, высокий, худощавый мужчина с усами и не очень ухоженной, но все же аккуратной бородкой – Сергей, муж Светланы, – поздоровался с Татьяной и, глядя на Женю, немного нарочито спросил, легко проговаривая сложное отчество: – Как ваши дела, Евгения Золтановна?
– Спасибо, прекрасно, Сергей Дмитриевич. А у вас?
– Все хорошо. За два дня оживили два трактора за достойное вознаграждение.
Сергей Корецкий, когда-то, до знакомства со Светланой и переезда во Владимир, инженер-механик на крупном московском заводе, был для нескольких окрестных районов кем-то вроде эксперта по ремонту сельхозтехники и вообще ремонту механизмов. В последние годы, когда его таланты стали очевидны для всех, оставшиеся еще в районе полуживые кооперативные и частные хозяйства присылали за ним машину и увозили его к себе на несколько дней. Там, в мастерских, на мехдворах или просто в сараях, похмельные местные механизаторы под его руководством разбирали-латали-налаживали любую технику, от потрепанных навесных граблей до тяжеленных, в рыхлом черном сале, двигателей комбайнов и линий по распилке леса. Работа его была, по местным меркам, весьма высокооплачиваемой: платили наличными по жесткой почасовой ставке, им самим установленной и включавшей, к возмущению всего сельского народа, время на приезд, отъезд и обед.
– Подставляй лапы, полью, – сказала Татьяна, скормив мужу бутерброд.
– Нет, тут надо с хозяйственным мылом.
– Хорошо, садись тут, Света в душе, сейчас принесу тебе мыло. Сережа, как настроение? – спросила на ходу Татьяна.
– Отлично, очередная победа профессионализма над злобным железом. – С дорожки он увидел валяющегося в глубине участка Бруно и отдельно его поставленную на попа голову, подошел, постоял и пошел к умывальнику, рядом с которым за шторой шумел душ.
– Свет?
– Это не Свет, это Серый Волк, санитар леса, дерни за веревочку – дверь и откроется.
– Выбрала момент, да? – он мыл руки под рукомойником и смотрел на лежащие на скамейке платье и белье, испачканные кровью.
– Бабушка твоя только зря пирожки ела, – отвечала Светлана, но Сергей уже шел к столу.
Рюмки были наполнены, Татьяна дополнительно нарезала салат и накладывала в тарелки.
– Сколько, Паш, заработал в бюджет семьи? – спросила у Павла Татьяна.
– Это к Сергею. Я смотрел хозяйство.
– И как хозяйство?
– Тихий ужас. Тридцать лет технике, мозгам сто.
– Что такое тридцать лет? – мрачно сказал Сергей. – Мелочи.
– Хозяйства разоряются.
– И что теперь?
– Не знаю, может, это и хорошо.
– Вот-вот. Может, все хорошо! То у нас тут безземелье было, хрестьянину пахать нечего, это при миллионах необработанных гектаров; то леса исчезают, ах-ах, плачем всем драмтеатром, русский лес пропал, а он в реальности гниет на корню, потому что не успевают этот лес вырубать; а то земля не родит, бастует, нечерноземье, беда, только у немцев почему-то родит; а то хозяйства разоряются, которые еще при царе разорились. Что же на самом деле происходит? Павел Николаич говорит: проблема в мозгах, а вообще-то, может, и все хорошо. Вот что это за слова? Беда или все хорошо? Такая точность у нас. От «будь здоров» до «сдохни».
– Ну, вроде как своя страна, наши люди, переживаем, ошибаемся и переживаем.
– Наши люди?
– Ну да.
– Твои они, что ли? Твое пьют-едят? Твою жизнь живут? Твое имя позорят?
– Живут рядом, на одном языке говорят.
– Да китайцы они немецкие с чучмеками пополам, семь миллиардов на земле и все живут рядом, они твои?
– Н-е-е, наших сильно меньше.
