скачать книгу бесплатно
Удачно проведя обыск в мастерской Чукмандина, Соколов в самом добром расположении духа, прихватив товарищей, отправился обедать в трактир Егорова.
Трактирная музыка
Выпили прозрачной шустовской, закусили малосольной селедкой с горячим картофелем. На душе стало совсем уютно.
– Признаюсь, – говорил Соколов, цепляя на вилку крепкую шляпку соленого белого гриба, – уголовники – это безвинные ягнята в сравнении с политическими злодеями. Эти гораздо коварней, изворотливей, беспощадней. – Соколов вдруг выпрямился во весь гигантский рост, громовым, то есть своим обычным, голосом сказал так, что весь зал, который был заполнен знаменитыми адвокатами, писателями, актерами, чинами полиции, фабрикантами, вмиг притих: – Господа! В канун трехсотлетия рода Романовых выпьем за одоление всех врагов великой Отчизны, за здоровье государя-батюшки и его августейшей семьи, за процветание великой и неделимой России! – Гений сыска здоровой левой рукой опрокинул в себя водку.
Дружное «ура!» весело прокатилось под низкими сводами, вырвалось из открытых окон наружу. Оркестр балалаечников тут же отозвался гимном «Боже, царя храни!». Пели все, кто гулял в зале: басы, фальцеты, голоса простуженные и могучие, бравшие ноту чисто и фальшивившие.
После гимна поднялся с бокалом шампанского знаменитый юрист и член государственного совета Анатолий Кони. Провозгласил:
– Пьем за героя дня, ставшего легендой при жизни, – бесстрашного графа Соколова!
– Виват! Слава графу!
Балалаечники проявили уважение к пострадавшему от злодейских рук гению сыска – заиграли его любимую увертюру к «Лоэнгрину» Рихарда Вагнера.
Соколову было хорошо. И не ведал он, какую страшную находку ему предстоит сделать совсем скоро.
В дорогу!
Когда принесли борщ с пирожками, Соколов обратился с Заварзину:
– Ну что, дорогой Павел Павлович, есть какие-нибудь новости относительно смерти Хорька?
Заварзин без особого энтузиазма стал говорить о необычной сложности дела, о том, что разоблачение Чукмандина поможет «распутать клубок».
– А Клавка где?
Заварзин неопределенно причмокнул губами. Прожевав добрый кусок баранины, стал рассказывать тем сытым голосом, который появляется у мужчин, хорошо выпивших и закусивших:
– К заведению мадам Карской наш Сильвестр, кажется, дорожку протоптал, со всеми познакомился, со всеми поговорил, но результатов ощутимых нет.
– Клавку подруги все-таки любили, – сказал Сильвестр. – Многие уверены, что Клавка, убив Хорька, пустилась в бега с одним из своих любовников.
Соколов решительно произнес:
– Говорят, женское сердце – загадка! Женщина сама порой не знает, какое коленце выкинет через пять минут. Но распутаем нынешнее дело, сделаем обязательно, и все тайное станет ясно и понятно.
Сильвестр согласно мотал головой.
Собачья тоска
Шел четвертый день расследования, но Соколову казалось, что прошла вечность – столько событий случилось. Ранним утром, когда солнце едва встало над крышами домов, Соколов вновь направился в Большой Златоустинский переулок. Дворник в очках старательно подметал мостовую, убирая на большой деревянный совок лошадиные лепешки.
– Что слышно, Прохор Андреев? – спросил Соколов.
– Да вот про убитого жильца сверху разговор идет, что, дескать, полиция ослабла и злодеев изловить не умеет.
– А какие у тебя, Прохор, отношения с рыжей Клавкой были?
Дворник чуть не выронил совок, укоризненно пробормотал:
– Истинный крест, никаких отношениев не позволял. У меня жена венчанная, как же можно с какой-то шлюхой? – Почесал за ухом. – Правда, с тазиком помог ей. Она из заведения косточки для Трезорки приносила, а меня насчет миски – кости класть – спросила. Ну, я старый таз и дал, все равно под лестницей ржавел без дела.
– Это что такое – Трезорка?
– Извольте быть известным, что наш сосед Федькин – вот его деревянный дом – на Масленицу насчет блинов не рассчитал и обкушался. Наследник его – Федькин сын – поехал развлечениями наслаждаться за границу, капиталами трясти. Мне десятку платит в месяц, а я за всем его добром доглядываю. А в ихнем зимнем сарайчике пес живет. Клавка животных жалеет, особенно собак. Стала из своего заведения еду для Трезорки носить, тот ее как мать родную любит.
– Да и тебе забот меньше!
– Обязательно! Так я Клавке ключ от сарая и дал. Она каждый раз еду в таз кладет. Как к себе домой ходит. – Дворник поднял палец. – Во, слышите – воет Трезорка. Жрать, поди, хочет. Клавка дня три-четыре не ходит. – Спохватился: – А чего ей теперь ходить, когда хахаль ейный на кладбище лежит? Ай, беда, теперь самому кормить придется.
– Пойдем посмотрим, чего животное скучает.
Находка
Они пересекли двор, оказались возле древнего сарая, сложенного из почерневших, потрескавшихся от времени толстенных кругляков. На дверях висел тяжеленный амбарный замок.
– Эх, – сокрушенно вздохнул дворник, – Клавка с собой ключ унесла. Как же я попаду? Да и собачка с голоду сдохнет…
Соколов заглянул в щель, и лицо его вдруг сделалось каменным.
– Придется открыть! – сказал сыщик. Он уцепил ручищей замок, на мгновение замер и вдруг с такой силой рванул его, что полетели в разные стороны болты и щепки. Замок вместе с петлями оказался в руках у Соколова.
В тугих лучах свежего утреннего солнца, пробивавшегося сквозь обветшалую крышу, сыщик увидал обычный хозяйственный инвентарь: старые, с потрескавшейся кожей хомуты, мешки, прогрызенные во многих местах мышами, фонарь с недогоревшей свечой и прочую рухлядь.
Посреди сарая, возле розвальней, задрав отощавшую морду к небесам, с жуткими переливами выл лохматый, похожий на отощавшего медвежонка пес.
Возле розвальней на коленях стояла женщина. Длинные рыжие волосы прикрывали лицо. Подол платья был задран, непристойно обнажая зад.
Губы дворника задрожали, он с ужасом прошептал:
– Это Клавка! На шее, гляньте, закрутка из провода электрического. Голова еле держится – жутко! А позитура ейная какая-то постыдная. Словно блудным делом собралась заняться.
– Похоже, так и было.
…Не минуло и часа, как на месте преступления была следственная группа. Покойная прижимала к груди женскую сумочку. Среди прочего Соколов в сумочке обнаружил готовую к отправлению бандероль. На конверте печатными буквами, выдававшими руку Хорька, было написано: «Саратов, Полтавская площадь, зубному врачу г-ну Бренеру Игнатию Семеновичу». Соколов вскрыл бандероль и расплылся в широкой улыбке.
– Покойничек-то, оказывается, увлекался народным творчеством! Глядите, эта тощая книжулька – «Деревенские песни и частушки» – печатана петербургской типографией «Правда» в десятом году. – Сыщик внимательно взглянул на страницы, потом на просвет, значительно произнес: – Возле некоторых букв иголкой сделаны проколы – старый тюремный способ секретной переписки. – Кивнул фон Менгдену: – Пиши, Иван Иванович. – И начал называть буквы.
Через несколько минут Соколов взял в руки листок, исписанный жестким продолговатым почерком: «Жди обыска. В четверг встречай Слесаря – привезет деньги и установит в сейфе двойное дно. Хорек».
Соколов обвел сияющим взглядом сотрудников:
– Каков фрукт! Нам сделал донос на Бренера, но тут же стал зарабатывать очки перед собратьями по партии.
– Ясно, что сам не пожелал на почте мелькать, чтоб случайно не попасться на глаза нашим людям, – поддакнул Заварзин.
* * *
Клавдию хоронили золотым осенним денечком на Алексеевском кладбище. Могилу выкопали на холме, что с востока, недалеко от храма. Народу у гроба собралось мало: несколько зареванных девиц, сама мадам Карская, всячески выставлявшая напоказ свои переживания, Соколов, Заварзин, Сильвестр.
Могильщики работали споро. Скоро вырос песчаный холмик – все, что осталось от той, что еще недавно смеялась, ходила, грешила, блистала красотой.
– Ясно одно: эту несчастную задавила та же рука, что и Хорька. Тем же проводом, тем же способом – прямо ритуальное убийство, – печально рассуждал Соколов, возвращаясь с товарищами по узкой кладбищенской дорожке.
Шедший с понурым видом Сильвестр кусал себе ногти и негодующе говорил:
– До какой же степени надо опуститься – столь жестоко убить женщину… Что касается личности убийцы, то уверен – его следует искать среди электриков. Давно замечено: орудия преступления слишком часто связаны с профессиональной деятельностью. Какой выжига!
– Все может быть, – согласно кивнул головой Соколов. И повторил: – Убийца от меня далеко не уйдет.
Воры
Обычно граф Соколов спал тем глубоким, беспробудным сном, какому предаются лишь младенцы да люди с незамутненной совестью. Но теперь это блаженное состояние было нарушено. Всю ночь в голову лезли мысли и догадки: кто является виновником убийств, где он прячется, что еще замыслил?
Вдруг необычно рано зазвонил телефон. Соколов услыхал взволнованный голос Сильвестра:
– Аполлинарий Николаевич, я выявил свидетелей грабежа банка Шапиро. И мне теперь известен убийца…
– Ты где? – Голос Соколова звучал ровно, ничем не выдавая волнения.
– Как – где? На Тверском бульваре, двадцать два, в охранке! Полковнику Заварзину я уже доложил, скорее приезжайте!
…Через три минуты гений сыска выходил из своего подъезда.
Ночная прогулка
Свидетели сидели в маленькой прокуренной комнатушке на первом этаже, от входа слева, там, где в непогоду обычно дожидались извозчики своих начальственных седоков. Это была супружеская пара. Бабешка довольно смазливого вида, округлая, румяная, с необыкновенно развитой грудью, ширококостная, мясистая, с черными блестящими глазами под густыми сросшимися бровями.
Муж ее, напротив, был весьма тщедушным, узкоплечим, с болезненным румянцем, чахоточного вида. Он нервно поглаживал жидкую русую бороденку. Бегающие голубые глазки то и дело потуплял в пол, словно стеснялся смотреть на собеседников.
Заварзин, живший неподалеку – на Трубной площади, уже прибыл на службу. Он тихо сидел в дальнем углу, поглядывая, как ведет допрос Сильвестр.
Тот, завидя Соколова, высоким голосом неестественно-торжественно крикнул:
– Встать! – и сам нарочито быстро поднялся, вытянулся в струнку, доложил: – Ваше превосходительство, мещане Пузановы дают свидетельские показания по делу государственной важности.
Вся эта наигранная сценка произвела на Пузановых сильное впечатление. Мужичок побледнел до обморочного состояния, а супруга его, наоборот, приятно возбудилась, бойко затрещала масленым голосом, обращаясь исключительно к Соколову:
– Ваше превосходительство, мы, Пузановы, живем в казенной квартире в Гавриковом переулке в Московской хлебной бирже. Вот мой Васька – дворником, а я – по домашней части.
– Ты, Матрена, дело говори, не отвлекайся, – строго произнес Сильвестр.
Бабешка, не обращая на эту реплику ни малейшего внимания, веселым тоном, словно сообщала какую-то радостную весть, продолжала:
– В тот вечер мы были у крестной в Сокольниках, рождение ее праздновали, малость хорошо погуляли, домой возвращались пешочком. Идем, значит, себе, кругом тишина, потому как час поздний, в окошках света почти незаметно. Только фонарики светят. Вдруг возле дома Шапиро, где банк, прямо страсть жуткая – нос к носу с дяденькой столкнулись. Народу непутного нынче много развелось, особенно по ночам шастающих. Мы, поди, так и прошли бы, да дяденька этот как-то заелозил, свистать начал громко, словно музыку какую, вот так, к примеру: фьють-фьють-фьють! А сам на месте вертится, никуда не уходит, руки в карманы положил. Я на второй этаж глянула, а там окно раскрыто, а сверху веревка болтается, знать, к трубе привязали и в окно спустились, а там – Шапиров банк. Вот истинный крест, я сразу смекнула: «Не иначе как ехидство воровское удумали!»
Мы уже к бирже подошли, я Ваську толкаю, говорю в ухо: «Данилыч, по каким делам дяденька возле шапировского дома в сей поздний час обретается? Послушай, Данилыч, моего бабьего разуму: сбегай к городовому, так, мол, и так, разобрать тут следует!»
Соколов не перебивал, с интересом слушал. Сильвестр торопливо скрипел пером по бумаге, Васька сидел понурый, не подымая взора.
Бабешка перешла на заговорщицкий тон:
– А мой обалдуй отвечает: мы, дескать, в этом деле не причинны и вникать, дескать, в него не след. А то стрельнут в нас из револьвера или городовой обругает: чего, мол, бегаешь, по городу кляузы распущаешь, а? Мы калитку в воротах своим ключом отомкнули, вошли и тут притаились. До шапировского дома рукой подать…
– Саженей тридцать, – встрял в разговор Василий.
– И, говорю, фонарь там высокий – ярко светит. И все видать, как на руке. Дяденька вновь покрутил головой в разные стороны и теперь как-то по-особому присвистнул – си-си-си. Вдруг все во мне обмерло. Гляжу, глазам не верю: из окна другой мужчина показался. Уцепился за веревку и по ней враз спустился.
– А в руках у него баул, – быстро вставил Василий. – Не выпущает.
– Матушки мои! – Матрена всплеснула руками. – Поняла: это натуральный грабеж. А свет прямо в их личности светит. Мне как фото показали, я их без сомнениев признала.
Соколов перевел взгляд на стол. Там лежали фотографии Чукмандина и Хорька. Он спросил:
– И кто из этих двоих из окна вылез?
– Да вот этот, с длинным носом. – И Матрена уверенно указала на Чукмандина. – Вот с ним-то у меня история вышла.
– История? Какая же?
– Да как эти лиходеи стали уходить, я за рукав своего дуралея дергаю: мол, Вась, дунь хоть в свисток! Городовой прибежит, мы на жуликов навалимся и одолеем их. Нам деньжат в награду дадут.
– Заробел я, ваше превосходительство! Думаю: а что, коли на месте прибьют? – вздохнул Василий.
– Эх, Вась, ты у меня насчет выпить – орел, а где себя явить – полные штаны навалял. Тогда я подняла камень да вдогонку за ворьем. Настигла, ору: «Стой, насмерть зашибу!» Тот, что с баулом был, шипит, словно змей подколодный: «Чего, такая-сякая, шумишь? Пошла отседова, пока мы тебя на двоих не раскатали!» Ух, взъярилась тут я, прямо самой вспоминать жутко. Как хрястну камнем охальника. Хотела в ухо, да попала в плечо. Он вскрикнул, баул выронил и меня чем-то саданул в плечо. Крови нет, а рука как плеть повисла – левая. Синяк громадный. Показать? Только пусть эти выйдут, платье снимать придется. Да, осерчала я, руками разорвала бы его, паразита. А он на меня револьвер наставил, зубы стиснул: «Стрельну!» Пока я в себя приходила, тати ночные как припустятся – через железную дорогу. Я им вдогонку свистнула – вот так! – Матрена вставила в рот два пальца, и благопристойную тишину охранки резанул разбойничий свист. – Сбежали-таки лихоимцы! И баульчик не бросили, за собой потащили, а в нем, понимаю, деньжищи набиты.
Нокаут
Соколов уже с явным уважением взглянул на Матрену:
– А дальше что?
– Взяла своего Анику-воина под мышки и потащила на угол, к полосатой будке. В ней наш знакомый городовой Матвеев так храпит, что в соседнем доме собаки ему подвывают, а жильцы просыпаются. – Матрена локтем толкнула супруга: – Ну, колода, доложи их превосходительству, чего следовало дальше.
– Да не было ничаво! Я разбудил их благородие городового, доложил про непорядок, а он заметно выпивши пребывал. Взял да в гузно сапогом меня пнул, ну, я на булыжную мостовую и покатился. И еще лежачему хотел добавить, спасибо, Мотя выручила.
– И впрямь выручила? – широко улыбнулся Соколов.
Матрена перекрестилась:
– Мой грех, ваше превосходительство! Вижу, наших бьют. Тогда я подскочила к городовому Матвееву да как звездану в глаз. Так он и рухнул без всякого движения. Очень боялась, две ночи слабо спала: а ну как за повреждение власти арестуют? Да вроде ничего, обошлось.
Василий решил пожаловаться Соколову:
– Одно название – баба, а дерется что квартальный надзиратель. Когда утром стало известно об мильоне, что эти двое у Шапиры уволокли, так Мотя меня по морде мочалила, мочалила: чаво, говорит, дурак, в свисток не свистел? А в полицию уже боялись идти, ведь чего нам припишут! Так и помалкивали, пока их благородие сами нас не отыскали.
