скачать книгу бесплатно
Малиновский грубо расхохотался, громко высморкался и, утирая крупный, в угрях, нос, сказал:
– Знаю, знаю! Вы испугались покойников.
– ?
– Там два кладбища – Армянское и Немецкое!
Соколов задушевно произнес:
– Нет, покойников я не боюсь! А боюсь, чтобы содержание нашей беседы не коснулось чьих-нибудь ушей. В домишке Жупикова все встречи с осведомителями прослушиваются, стенографируются и докладываются высшему начальству.
Малиновский сразу отбросил браваду, с некоторой робостью посмотрел на Соколова:
– А тут нас никто не слышит?
– Никто! У меня секретов от начальства нет, но, знаете, как-то неприятно, когда за тобой подглядывают. Еще позволите? – Соколов вновь наполнил гостю рюмку.
Малиновский быстро выпил. Он очистил банан, засунул его в рот.
– Совершенно согласен с вами, господин полковник! Коли своим не доверяют, это, скажу вам, паскудное дело.
Беседовали они минут тридцать. Соколов задавал различные вопросы, Малиновский повторял одно и то же: про готовящиеся в Москве покушения на видных чиновников.
– Это правда, что восьмого января на Государя готовится покушение? – пытливо взглянул Соколов.
Малиновский отвел глаза:
– Чушь!
Соколов поднялся, стал прощаться:
– Очень, очень вам признателен, сударь мой! – и вдруг добавил: – Устал от службы – хуже некуда. Повсюду воровство, протежирование бездарностей, обман верховной власти. Во многом я согласен с Ульяновым-Лениным: нынешний строй насквозь прогнил.
Малиновский бросил быстрый недоверчивый взгляд:
– Прогнил?
– А вы сомневаетесь? Тут среди конфискованной литературы мне попалась работа Ленина – «Социалистическая партия и беспартийная революционность». Читали? Очень рекомендую. Автор правильно пишет: в обществе, основанном на делении классов, борьба между классами неизбежно перерастает в борьбу политическую. Прекрасно сказано! Ну, желаю вам успехов, товарищ Малиновский.
Осведомитель теперь уже не спешил уходить. Он угодливо растянул в улыбке губы:
– Господин полковник, вы тоже считаете, что в России назревает политический кризис?
– Если быть перед собою честным, надо признать: революция в России неизбежна. Ленин, думаю, прав, когда пишет: ненависть и презрение пролетариата к буржуазии сплотят его ряды, увеличат его силы для нанесения решающего удара по реакции и всему буржуазному обществу.
Малиновский вывалился на улицу потрясенный, словно его по голове пыльным мешком огрели. Такого поворота беседы он не ожидал.
Провокатор шел по площади Исаакиевского собора, удивленно крутил головой и улыбался своим мыслям: «Даже начальство к революции поворачивается! Граф Соколов восхищается Ильичом, надо же! Во-первых, следует доложить в охранку. Интересно, какое вознаграждение дадут? Матильда Рогожкина шлюха публичная, а прикипела к моему сердцу, новую шубу требует. Деньги очень нужны! Во-вторых, необходимо обрадовать Ленина. Сам Соколов уважает Ильича и настроен революционно!»
Радушная «Вена»
С незапамятных времен на углу Малой Морской и Гороховой, как раз против Военного министерства, находилось трактирное заведение. Место людное, проходимое. Заходил сюда народец щец наваристых, с оковалком баранины похлебать да выпить чарку водки.
Но на стыке двух веков дело что-то не заладилось, бывшее доходное место пошло с молотка.
Тут как тут бывший лакей ресторатора Лейнера Ванька Соколов. Был он сметливым, трезвым, умел копейку за хвост удержать. Всю жизнь мечтою жил – свое дело завести. Вот на скопленные рублики приобрел помещение и утварь. Стал хозяином во фраке, в золотых очках и с бородкой а-ля академик. И теперь величали его уважительно – Иван Григорьевич.
А уважать было за что. Вчерашний лакей сделал не обычный ресторан, а литературный. Поваров набрал самых проверенных, знаменитых. Количество лакеев, швейцаров, истопников, мойщиков посуды, буфетчиков было впечатляющим – сто восемьдесят человек!
Соблазненный высоким жалованьем, от того же Лейнера сюда перебрался знаменитый на всю Европу виртуоз балалаечник Василий Андреев. И за собой, понятно, привел первый в России оркестр русских народных инструментов – «Великорусский оркестр». Ведь сам его и организовал, за что во все энциклопедии попал.
– Атмосфера тут хорошая, приличная! А публика – первосортная. Вчера, к примеру, сам знаменитый Гречанинов с Рахманиновым заходили. Говорят: «Музыку послушать!» Ну и старались мы… – с удовольствием говорил Василий Васильевич.
Это было чистой правдой. Многие повадились ходить в «Вену» ради музыки и отличной кухни.
Среди самых почетных гостей были первостатейные писатели. Гуляли они широко, знать, позволяли большие гонорары. Залетали и совсем бедные писаки-бумагомаратели, униженно мыкавшиеся за медными пятаками по редакциям. От художников, артистов, адвокатов, людей делового мира и просто богатой публики отбою не было.
И каждого привечал Иван Григорьевич, каждому ласковое слово умел сказать, каждого накормить, а то и безвозмездно водочкой угостить.
И слава шла-катилась по столичному граду, всякому было лестно увидать живую знаменитость – писателя-красавца Андреева или рыжеволосого, вечно в компании юных прелестниц поэта Бальмонта, послушать божественное пение Георгия Поземковского или Федора Шаляпина.
Полеты Куприна
Соколова привлекала спокойная атмосфера «Вены» и то, что в залах было запрещено курить: владелец – старообрядец и, как знаменитый трактирщик в Москве Егоров, на дух не переносил «табачного баловства». Хорошо было и то, что здесь всегда можно было встретить друзей.
Едва гений сыска появился в зале, как взоры всех сидевших обратились к нему, словно ветерок повеял.
– Граф Соколов, граф Соколов…
Хозяин – Иван Григорьевич – тут как тут, низко кланяется:
– Благодарим вас, Аполлинарий Николаевич, за неоставление и внимание! Ваша кумпания в Литераторском зальчике, изволят ждать-с, а холодные закуски и относительно выпить – на столе.
– Как поживаешь, Иван Григорьев?
– Бог милует! Публика, сами изволите видеть, валом прет-с. Да и то, при всем уюте и канфорте, наши цены против других ресторанов самые унизительные-с! – Вздохнул. – А иной раз и бесплатно поишь-кормишь. – Негромко, доверительным тоном: – Вон, извольте вправо посмотреть, личность знакомая – Александр Иванович Куприн.
– Открытку со своим портретом подарил?
– Обязательно! И написал: «Иван, я тебя люблю!» А как не любить? Две недели ходит каждодневно. И каждый раз один разговор: «Запиши, не забудь, Иван, в долговую книгу, за мной как в банке Братьев Джамгаровых на Невском – ничего не пропадает». И помечаю! – Строго посмотрел на гардеробщика: – Эй, Ефрем, чего глаза таращишь? Прими у гостя…
Гардеробщик, не решавшийся помешать разговору хозяина с важным гостем, вмиг подскочил и принял на руки шубу сыщика. (Для сведения любознательных: никаких номерков не полагалось, номерки появились лишь в большевистское вороватое время.)
Справа, в Первом зале, гуляла публика без претензий, малогонорарная. Был зал с тремя рядами столов, единственной люстрой электрического освещения и вешалками – тут же, на стене, возле столов, увешанных шубами и меховыми шапками. Толстый лысый господин в потертом фраке, задрав вверх бокал, что-то жарко говорил. В углу молодые люди в сюртуках железнодорожного ведомства что-то пели. По соседству нестриженый юноша, размахивая руками, читал стихи – должно быть, собственного сочинения. И все шумело, жевало, стучало приборами, оживленно беседовало.
Слева, в Литераторском (или Угловом) зале, с громадным зеркалом, с эстрадой, со множеством гуляющих гостей, сразу увидал своих. Они сидели под иконой Богородицы, висевшей в кипарисовом ящичке под самым лепным потолком.
Отовсюду неслись приветствия:
– Рады видеть! Садитесь к нам, граф!
Навстречу поднялся Гарнич-Гарницкий. Но его опередил Куприн. Косолапя короткими ножками, он подбежал к сыщику, обнял, дыхнул сложным запахом, радостно проворковал:
– Наконец-то объявился! Куда, граф, пропал? А ведь ты мне жизнью обязан!
– Ну?
– Помнишь, на Ходынском поле я с Уточкиным летал?
– Помню.
– А ты хотел лететь с покойным Чеховским. Как раз на моторном аппарате братьев Райт. Я тебе еще сказал: «Оставь, граф, затею!» Ты меня послушался, не полетел. А при посадке магнето отказало, мотор заглох, и Чеховской с бо-ольшим трудом сел.
– А я при чем? – Соколов с трудом сдерживал смех.
– Да ведь коли бы ты тоже полетел, то аппарат не выдержал бы твоего веса, вы вместе с покойным Чеховским непременно грохнулись бы.
Соколов рассмеялся, обнял этого талантливого человека и выдумщика с монгольским разрезом глаз. Куприн отправился к себе – догуливать.
Соколов поманил пальцем лакея:
– Вот тебе ассигнация! Угости Александра Ивановича по первому разряду. Только не говори, кто его угощает. – Вдруг Соколов весело рассмеялся: – Впрочем, скажи: «Очаровательная дама высшего света, молодая и в бриллиантах, молвила: дескать, я большая поклонница великого таланта Куприна. Я его люблю и отдамся при случае». Понял? Выполняй!
«Буду пить»
Очередь наконец дошла до Гарнич-Гарницкого.
– Заждались, Аполлинарий Николаевич! Вся компания в сборе, только вас ждем.
Он провел сыщика к столу. Тут под люстрой, бросавшей яркий свет, сидели Джунковский, Шаляпин, поэт Бунин.
– Опоздавшему штрафной бокал редерера, – пробасил Шаляпин, уже бывший малость навеселе. – Пьем за могучий народ русский, явивший свету графа Соколова.
– Такого богатыря бокал шампанского не возьмет, – улыбнулся Бунин. – Тут кубок полуведерный нужен.
– Сие зверское предложение отвергаю категорически! У меня скоро со Штаммом встреча по английскому боксу в Кракове. Так что многого себе не позволяю. А бокал – отчего не принять?
– Давно ли вы, Аполлинарий Николаевич, этого Штамма под орех разделали? Ведь мы были в Манеже, видели, как вы бахвала на пол уложили, – улыбнулся Бунин.
– Самые громкие триумфы рано или поздно кончаются, и почти всегда в последнем бою – фиаско. Таков закон природы. Мне, увы, уже давно не двадцать. – Соколов решительно добавил: – Аппетит я нагулял изрядный. Как говорит наш приятель Горький, голоден зверски.
Бунин поднялся с бокалом в руке:
– Лет семь назад, находясь у Горького в солнечном Сорренто и в пасмурном душевном состоянии, ибо пришло разочарование в очередной любви, я написал стихотворение «Одиночество». Позволите всего лишь несколько строк из этого стиха?
– Просим, просим! – поддержали гости.
Сильным, словно звенящим голосом поэт прочитал:
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один, мне темно
За мольбертом, и дует в окно…
Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила – и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить…
Хорошо бы собаку купить.
Бунин превосходно читал свою поэзию.
– Прекрасные стихи, – восхитился Шаляпин и захлопал в ладоши.
Остальные поддержали певца.
– Правильно, будем пить! – одобрил Гарнич-Гарницкий и медленно, с наслаждением втянул в себя игристый напиток. Повернулся к Бунину: – Иван Алексеевич, согласитесь, стихи писать можно и после застолья. Не вышло – разорвал бумагу, и делу конец. А в боксе за легкомыслие приходится платить здоровьем – получишь по голове, и немедленно. Пьем за победу на ринге графа Соколова!
Губительные раздоры
Гений сыска любил этого человека. Он задушевно произнес:
– Помню, Федор Федорович, как я с вашим паспортом из Галиции бежал.
– Очень любопытно! – заинтересовался Шаляпин. Повернул голову к Соколову: – Мне не верится, что ты, граф, мог от кого-то бежать.
– Как же не бежать! – улыбнулся Гарнич-Гарницкий. – Вся полиция Австро-Венгрии охотилась за нашим героем. Мало того что под чужим паспортом проник в суверенное государство, наш полковник еще с моста швырнул в реку какого-то типа, германского шпиона Уле…
– Ульянова-Ленина, – подсказал Соколов.
– Вот-вот, этого самого! – Гарнич-Гарницкий обратился к сотрапезникам: – Я и Штамм гастролировали во Львове.
– Никак с атлетикой не можешь проститься? – усмехнулся Шаляпин.
Гарнич-Гарницкий вздохнул:
– Говорят, что атлеты выступают на публике исключительно ради денег. Совсем не так! Тот же Людвиг Чаплинский, управляющий банком, действительный статский советник, чин четвертого класса. Но на арене частый гость, участник состязаний.
Соколов добавил:
– Не просто участник, двукратный рекордсмен мира по поднятию тяжестей. У самого Ивана Поддубного однажды выиграл схватку. Мне в прошлом году говорит: «Вызываю на матч по французской борьбе!» Я отвечаю: «Не люблю дышать пылью ковров. Бокс по английским правилам – к вашим, сударь, услугам. Хоть завтра». Людвиг почесал затылок и рукой махнул: «У вас правый свинг сокрушительный, да и весите на два пуда больше».
Бунин нетерпеливо спросил Гарнич-Гарницкого:
– Ну так что произошло во Львове?
