скачать книгу бесплатно
Ее начал душить смех:
– А там что? Вы поведете меня в исповедальню?
– Мастерская – это и есть исповедальня.
– Согласна. Но только для того, кто в ней работает. Не для меня.
– Я хотел бы вылепить ваш бюст, – признался он и сам засмеялся, услышав. – Ну, в смысле… – показал рукой от макушки до пояса. – А лучше всю вас, целиком… В бронзе отлить? Нет, не решил еще…
Откуда-то всплыла застарелая досада: неподалеку от их школы находилось художественное училище, и многих старшеклассниц студенты-портретисты приглашали позировать. Ее никогда. А ведь она ждала приглашения. Лицо свое с недоумением разглядывала: уже ведь не такой лягушонок, как в четырнадцать лет… Все еще недостаточно хороша?
Когда Ольгу как-то вдруг стали называть красавицей, она каждый раз опасалась подвоха. И теперь эта былая подозрительность дала себя знать: зачем ему мой портрет? И как он собирается меня изобразить? В манере Пикассо – глаза в ушах, нос во рту? Ей понравилась эта фраза из фильма, которую сам Пикассо-Хопкинс и произнес. Был у человека дар посмеяться над собой…
– По-моему, портретов актрис уже с избытком, – заметила она с опаской. – И скульптурных бюстов тоже.
– Тогда уж вообще портретов – с избытком, – парировал Макс. – И всего, чего угодно: музыки, книг… Скажите, зачем люди вообще занимаются искусством, если уже были и Леонардо, и Толстой, и Моцарт? Вы вот зачем выходите на сцену после Ермоловой?
– К театру это как раз не имеет отношения. Это же не кино. Слепков не сохраняется. Никто из живущих не видел, как играла Ермолова. Наше искусство эфемерно, оно растворяется в воздухе, как только мы уходим со сцены.
Он серьезно возразил:
– Что-то остается в душе каждого зрителя.
Сморщив нос, Ольга махнула рукой:
– Это только громкие фразы! Филозов всю жизнь сеял разумное, доброе, вечное, а на него напали сразу после спектакля, избили жутко… Что у них было в душах?
– Это были не его зрители.
– Но что-то ведь эти питекантропы когда-нибудь смотрели! Читали. Из-за белого Бима, наверное, рыдали, как все мы в детстве, а старого артиста не жалко было! Ведь его же в лицо все знают.
– Не все, – заверил Макс. – Хотя он реально стоит того, чтобы его знал каждый.
Быстрый взгляд, умоляющий какой-то, словно просит разрешения сказать:
– И вы этого стоите.
– И вы хотите первым меня увековечить, – отозвалась насмешливо, хотя себе призналась, что это приятно.
Его улыбки были короткими, словно торопливых белых бабочек-однодневок выпускал.
– А вдруг?!
– Я вам желаю этого, – сказала Ольга серьезно. – Не именно с моим портретом, а чтобы вообще, все – на века.
– Да вы ведь еще не видели моих работ. А вдруг я – бездарь?
– Вы? Нет. Не может быть. В вас чувствуется… мощь.
Она ощутила, как опять краснеют щеки. Муж всегда подсмеивался над ней за это: «Ты – вечная гимназистка. Розы алеют на щеках!» Ему нравилось касаться губами ее щек, он говорил, что такие бывают лишь у детей. Но Пашку он почему-то никогда не целовал… Не мог простить сыну того, что он останется с ней, когда самому придется уйти? Нет, это глупо даже для Вадима… Хотя если припомнить все, чем он ее мучил…
Макс только посмотрел на нее пристально. Тоже уловил невысказанное? Брови сошлись черными мазками. В его лице все – мазками. Одновременные четкость и легкость. Тонкий овал, никакой тяжеловесной челюсти, мощных желваков. А сила так и сквозит в каждой черточке, вот странно… Наверное, подобное лицо Цветаева сравнила с клинком. Было у Марины такое? Или это она сама только что придумала? Забывать стала, давно не перечитывала, Фаулзом увлеклась. С «Волхвом» по квартире ходила, одной рукой уборку делая, из другой толстенный том выпустить не могла. Следом «Башню из черного дерева» прочитала, «Мантиссу», «Коллекционера»… Заворожил. А чего еще ждешь от книги? Мердок считала, что в памяти читателя остаются только магия и сюжеты. Остальной выпендреж автора улетучивается, не коснувшись души, к которой литература и обращена. На кого-то действует волшебство одного писателя, на кого-то – другого. В результате у каждого появляется свой читатель, борьба бессмысленна, как в любви – насильно не заставишь очароваться.
– А вот и Переделкино, – объявил Макс, повернув налево. – Экскурсию оплачивать будете?
– А дорого берете? – мгновенно включилась она в игру.
– С вас – одно доброе слово!
– Согласна.
– Тогда посмотрите направо, товарищи! Сейчас мы проезжаем владения губернатора Московской области Бориса Громова.
– О! – вырвалось у Ольги. – Заедем в гости?
Помотав головой, Макс продолжил:
– Теперь взгляните налево. Перед вами дача спикера Бориса Грызлова.
– Неплохо, – вздохнула она. – У вас такой же дом?
– Увидите. – Он загадочно расширил глаза.
«Что за крови в нем намешаны? – подумала Ольга. – Что-то восточное тут явно присутствует… Спросить – неудобно как-то. Может, к слову придется, сам скажет?»
– Так… Впереди у нас речка Переделка. Видите мост? Справа, кстати, Самаринский пруд. Была тут раньше усадьба графов Самариных. Парк обалденный просто – липовый. А из построек уцелел один деревянный дом. Стилем ампир интересуетесь?
Она дернула плечом:
– Да как-то не особенно…
– Вообще-то по Переделкино пешком ходить надо. Ауру впитывать. Здесь же кто только не жил!
Остановила его улыбкой:
– Ну, это я знаю.
Он сразу смешался:
– Конечно… Нашел кому рассказывать…
– Да нет, Макс! – спохватилась Ольга. – Это как раз здорово, что вы рассказываете! Я же только теорию знаю, имена. Живьем никогда не видела. Хотя вообще-то парочка поэтов через мою жизнь прошмыгнула… Из ныне здравствующих.
Нервная усмешка:
– Стихи посвящали?
– А то! – ответила Ольга, как он недавно. – Воспевали мою неземную красоту… У меня даже хранятся где-то автографы.
– Загоните с аукциона, когда знаменитыми станут?
– Не похоже, что станут… Хотя… Кто год назад знал писателя Сергея Минаева? Только его тезку – певца.
Макс удивился:
– А есть такой певец?
«Вот тебе и пропасть между поколениями, – отметила она с легкой досадой. – Конечно, он тех песен и не слышал…»
– Был. Может, и сейчас поет.
– А ваши поэты? Пишут?
– Наверное. Они оба – в прошлом. Я не люблю туда заглядывать…
– Много неприятного?
– Приятного больше, – не постыдилась признаться Ольга. – Не поэтому не люблю… Просто когда часто обращаешься к прошлому, кажется, что мало осталось будущего.
Он сдавленно кашлянул, будто собирался произнести спич:
– Я читал где-то, что только сегодняшний день имеет ценность. Прошлого уже нет, а наступит ли будущее, пока неизвестно.
«А ведь он прав, – это ее даже обрадовало. – Какой смысл бояться завтрашней боли или стыда будущего? Я ведь могу и не дожить до этого будущего? Или просто никакой боли и не возникнет. Что там будет завтра – кто знает? Зато я точно знаю, что мне нужно сейчас…»
Макс опять отвлек ее от мыслей о самом себе:
– Тогда – что? Погуляем потом?
– Потом? – осторожно уточнила она. Но не испуганно, а чуть улыбнувшись, чтобы подтолкнуть его этим движением губ в нужном направлении.
– Ну, я же обещал показать вам свои сокровища… Или вам это на самом деле не так уж и интересно?
– Очень интересно.
Ольга заглянула ему в глаза, чтобы не осталось сомнений. Его ресницы быстро смокнулись, будто Макс поймал ее взгляд, замкнул в себе.
– Правда, Макс.
Проговорила это без улыбки, даже глазами не выдала того, что сильно преувеличила свой интерес. Который был – к нему самому. Но, с другой стороны, его увлечения – это и есть он сам.
– Вообще-то я живу не совсем один.
Ее слегка контузило: так предстоит знакомство с его девушкой?! В маечке выше пупа, в джинсах, висящих на самых бедрах, от которых ноги становятся уродливо короткими… Этой осенью такие уже не в моде, но многие еще продолжают носить.
– У меня один парень снимает домик для гостей. Но он не доставляет хлопот. Не навязчивый.
У нее отлегло от сердца.
– Хорошо воспитан? – спросила она, уже не скрывая, как весело завибрировал голос.
– Немец, – отозвался Макс, будто это говорило само за себя.
– И что он делает под Москвой? С войны окопался?
Макс хмыкнул:
– Ему всего лет тридцать с чем-то… Романтик, каких еще поискать. В Россию стал рваться, когда Высоцкого услышал. Как там у него про баньку?
– «Затопи ты мне баньку по-черному»?
Кивнув, он улыбнулся:
– Потрясный мужик, честное слово! Зовут, как Шумахера – Михаэль.
У Ольги вырвалось:
– О! Шуми…
– А вы его… поклонница?
– Вы хотели сказать: фанатка? Можно сказать и так… Я даже перестала смотреть «Формулу-1», когда он…
Макс перебил, не удержал изумления:
– А вы смотрели гонки?!
– Еще как смотрела! И сама себя лишила их после того, как Шумахер уходить собрался. Да еще и не чемпионом… Такой парень! – Она махнула рукой. – Мне именно «Рено» сын подарил потому, что Шумахер на этой машине впервые чемпионом стал. Лучше бы, конечно, «Феррари», но это Пашке пока не по карману. А команда Михаэля тогда «Бенетон» называлась… А ваш Михаэль чем занимается?
– Переводчиком работает в каком-то издательстве. Переводит какую-то лабуду с русского на немецкий. Хотя мог бы и наоборот. По-русски так пишет, многим нашим литераторам и не снилось! Говорит немножко хуже. И с акцентом. Смешной такой…
Почему ей стала так приятна нежность, зазвучавшая в его голосе? Не на нее обращенная… И немца этого она еще в глаза не видела. Но то, что Макс способен относиться к кому-то так трогательно, отзывалось в ее душе робким ликованием. Как говорится, потенциал есть…
И тут же стало стыдно за себя до того, что едва не скрючилась на сиденье. Потенциал… Слово-то какое… Хладнокровный оценщик чужих душевных глубин – откуда он взялся в ней? Когда появился – циничный, скучный – заполнив собой брешь, оставшуюся после ее последней любви? И когда это было? В прошлом веке. В прошлом тысячелетии…
«Я не хочу этого! – едва не закричала она в голос, больше не обращая внимания на то, что показывал ей Макс. – Не хочу жить только прошлым! Разве я уже умерла? Разве состарилась? Неужели я уже разучилась хмелеть от запаха мокрой травы?»
– Остановите!
Машина встала как вкопанная, Ольгу даже швырнуло вперед, ремень, как обычно, не пристегнула. Макс испуганно посмотрел на нее:
– Что?!
– Я хочу выйти. – Она распахнула дверцу и выскочила наружу.
Макс вышел не сразу. О чем успел подумать за эту пару минут? У тетки – климакс, чудит напропалую… Нет, ужаснулась Ольга, он не мог так подумать. Только не он.
– Я что-то не так сказал? – спросил он наконец, выбравшись из машины.
