Кот знает всё

Рената влюбилась в персикового цвета будуар, а в комнате, которую выбрала Женька, стены были покрыты маленькими черными иероглифами, а оба окна закрывались занавесями из бамбука. Едва ступив на порог, племянница шаловливо оттянула внешние уголки глаз:

– Японский стиль!

– Япона мама, – пробормотала Светлана, но оценила минимализм обстановки: много света и почти никакой мебели, только раздвижной зеркальный шкаф, низкая кушетка с ортопедическим матрацем и небольшой компьютерный столик у окна.

Правда, самого компьютера не было, и это огорчило Женьку, но Светлана призвала ее:

– Не зажирайся, малыш! Они и так ушли отсюда, считай, с пустыми руками.

– Они могли запросить в два раза больше, учитывая все это! – Рената прыгала по кухне, как девочка, оглаживая большой холодильник, микроволновку, керамическую плиту с большой духовкой.

Светлана настороженно заметила:

– Это и удивляет.

Но сестра ее не услышала.

Она вообще ничего не желала слышать о каких-либо странностях этого дома, вернее, его бывших хозяев. Мало ли на что могли срочно понадобиться деньги, вот и продали половину дома. А других покупателей Рената сама отсекла, так что цена и не могла подскочить, да и установила ее коллега по минимуму. По ее же просьбе, разумеется.

В том, что бывшие хозяева знакомиться не желают, Рената тоже не видела ничего противоестественного: когда у людей финансовые проблемы, им не особенно приятно общаться с теми, кто в курсе…

– Я-то этих всех созвала потому, что мы свои уже решили, – счастливо улыбаясь, сказала она о сегодняшних гостях.

– Как хочешь, малыш, – привычно отозвалась Светлана. – Лишь бы тебе хорошо было.

Глава 6

Волосы взлетели темным вихрем – так стремительно Рената обернулась на голос, спросивший на ухо:

– А у этого Ванечки есть диск или кассета с его песнями?

– Ты опять тут! – Она кончиками пальцев толкнула Родиона в грудь. – Я же тебя в гостиной оставила.

– А мне захотелось взглянуть на вашу кухню.

– Посмотрел?

– Мне выйти? Ты собиралась тут напиться в одиночестве?

Она холодно смерила его взглядом:

– Я не знаю, что такое одиночество. У меня есть дочь. И сестра. И целая куча друзей. Иной раз думаю: просеять бы эту кучу…

– Меня ты уже отсеяла?

– Ты такой крупный, – усмехнулась Рената. – Тебя я просто…

Запнувшись, она наспех заменила одно слово другим:

– Переложила на другое место.

Но Родион хорошо помнил ее манеру выражаться:

– Выбросила, ты хотела сказать. Ну, не смущайся, я ж это знал.

Он внимательно огляделся: все в этом доме second hand, но смотрится неплохо. Рената радуется как ребенок, глаза сияют, даже волосы вьются больше обычного, не стоит говорить ей гадости.

– Так что ты здесь делаешь? Твое место среди гостей. Там ты просто захлебываешься их завистью и бессовестно хорошеешь!

– Глупости! Ты назло всегда говоришь глупости, чтобы я позлилась. Почему это тебе так нравится, а? Кстати, я что-то не припомню, чтобы приглашала тебя.

– Меня твоя сестра пригласила. Что такое у нас с бровками? Да, мы перезваниваемся. Ты не знала?

Родион улыбнулся, подначивая ее сбегать и спросить у Светланы, хотя ясно было, что она этого не сделает. Пока не сделает.

– Ты смело мог бы отказаться.

– С какой стати? Я человек ленивый, но любопытный… – Подождав ее отклика, он пояснил: – Это я Пушкина оспариваю. Но ты этого не читала, наверное.

Шлепнув его ладонью, Рената с удивлением прислушалась к тому, как в груди что-то отозвалось на это короткое прикосновение:

– С литературными спорами катись к Светке! Ей это в радость.

– А тебе что в радость? – тут же уцепился он. – Информация о квадратных метрах? Выставка риелторских бюллетеней? Что тебе нужно, а? Теперь, когда у тебя есть этот дом?

У Ренаты на миг перехватило дыхание: «А правда… Что теперь?»

– Теперь я буду просто наслаждаться жизнью, – ответила она неуверенно и тотчас поняла, что Родион уловил, как все в ней обмякло. Не от страха перед будущим, а оттого, что оно не виделось…

Он улыбнулся ей, как глупившему ребенку:

– А ты умеешь? Старый вояка…

– Замолчи!

Это прозвучало громче, чем ей хотелось, и отозвалось волной раздражения, как подземный толчок вызывает к жизни цунами. Пытаясь удержать его, Рената процедила сквозь зубы:

– Замолчи… пожалуйста. Не порти мне праздник. Если не можешь, лучше уходи.

Родион вдруг с озабоченным видом полез во внутренний карман:

– Я и не думал портить. Я тебе подарок принес. На новоселье.

– Что это? – Она с подозрением всмотрелась в полоску, зажатую в его крупных пальцах.

Он ловко развернул:

– О-ля-ля! Это веер!

И отвесил поклон.

– Для моей прекрасной дамы прямиком из Японии. Мы только что вернулись с гастролей.

– Вас пустили в Японию? И на каком языке вы играли?

– Малыш, – пропел он, передразнивая Светлану, – это же страна всяческих технических прибамбасов! Там в зрительных залах наушнички имеются, через которые им нашего Чехова под Мураками корнают.

– Ужас какой, – рассеянно возмутилась Рената.

Она слышала, что все вокруг читают Мураками, у них в агентстве на нем многие просто помешались, но в литературе ей было привычнее доверять вкусу старшей сестры, а Светлана этим новым японцем особо-то не восхищалась. Ну а Чехов… Это всегда Чехов. Хотя Рената вряд ли смогла бы припомнить, когда открывала сиреневый томик, стоявший в шкафу, в последний раз. В школе?

– Можно, я подарю его Женьке, а? – спросила она, повертев в руке веер. – Это у нее комната в японском стиле. Да мне и обмахнуться-то некогда…

– Ты могла бы просто носить его в кармане халата…

В его лице просматривалось что-то такое настоящее, серьезное, смутившее Ренату: «Он был бы рад тому, что я таскаю его веер в кармане?! Да ну. Бред какой…»

– Ладно, – отозвалась она неуверенно, подозревая, что Родион все же играет, посмеивается над ней. – Я так и сделаю. Только я не ручаюсь, что он не вывалится в дырку.

– В следующий раз я привезу тебе кимоно.

– Лучше бутылку саке! Вот чего я никогда не пила.

Тронутые сединой брови оживились:

– Кстати…

– Это для тебя всегда кстати, – проворчала Рената и хлопнула ладонью по его груди. И опять кожу вскользь кольнуло ощущение его тепла…

«Все прошло сто лет назад, – сурово напомнила она себе. – Нечего трупы реанимировать! После него я еще раза три влюблялась, так что…»

Мысль так и сталась незаконченной не только потому, что в руке уже оказалась бутылка коньяка. Ее вообще невозможно было свести к чему бы то ни было…

Приподняв рюмку, Родион удержал ее так, что на линии взгляда Ренаты лишился рта: нос стекал маленьким сосудом с коньяком и чуть подрагивал, когда он говорил. Она едва не расхохоталась ему в лицо, хотя Родион был настроен торжественно, в глазах возникло выражение шекспировской приподнятости.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива в этом доме, – объявил он. – Не важно с кем…

– Нет? – выдавила Рената и снова с силой сжала губы, чтобы не выпустить смех.

– Я просто желаю тебе счастья.

Она куснула себя, приводя в чувство, и сумела проговорить вполне серьезно:

– Очень благородно с твоей стороны.

– Никакого особого благородства.

– Ну что ты!

– Вообще-то я был бы не против, если бы ты пригласила меня пожить здесь. С тобой.

– Ага! Я так и знала, что ты все такой же старый лис, каким был… Сколько лет назад?

– Всего два года. Почти.

– Всего?!

Она действительно была поражена. Секунду назад Рената была в полной уверенности, что они расстались если и не в прошлой жизни, то где-то в самом начале этой. Всего два года… Сколько же она успела прошагать за это время! Оглянулась – Родиона почти не видно…

Только запах его помнился не просто хорошо, а даже навязчиво. В этом артист был консервативен, или просто денег не хватало купить одеколон подороже.

«Подарить ему другой? – задумалась она и тут же отогнала эту мысль. – С чего бы? Он и раньше так и норовил сесть мне на шею, отделалась кое-как… Из-за этого? Уже и не помню. Но сейчас уже больше не посажу».

В кухню не спеша вошел Огарок. Не удостоив их взгляда, прошел к миске, понюхал, но доедать подсохшие мясные шарики не стал. Легко запрыгнул на стул и выжидающе уставился на Родиона: «Ну? Ты скоро уберешься отсюда?»

Рената отметила про себя: «А коту он не нравится… Интересно, кошки правда чувствуют плохих людей или он просто мой настрой угадывает?»

– Ты все забыла? – спросил Родион печально.

Рената рассмеялась – наконец дала себе волю.

– Ой, только не входи в роль! Ты не играл ни Тристана, ни… – Рената запнулась и нетерпеливым жестом попросила его помочь. – Ну, кто там еще помирал от любви?

– Явно не ты, моя прекрасная Рената.

– Да уж, конечно.

Ей внезапно стало скучно, даже коньяк не действовал. Абсолютно пустой, дурацкий разговор, такие Рената не выносила. Или по делу, или, как с сестрой, о сущности бытия. Это, по крайней мере, было забавно: Светлана начинала рассуждать всерьез, и мысли ее иногда бывали неожиданны.

Ренате нравились люди, которым удавалось ее поразить хоть чем-то: словом, взглядом, поступком, даже одеждой, а что? Правда, Светка убедила ее, что насчет прекрасного в человеке и его одежды говорил не сам Чехов, а его пьяненький персонаж – «Такую галиматью-то!», а приписали эту пошлятину самому Антону Павловичу, всю жизнь от пошлости шарахавшемуся. И растиражировали по кабинетам литературы, детям вкус портить…

– Пойдем к гостям, – позвала Рената, подозревая, что в любой момент может зевнуть. А ведь только что смех разбирал – как быстро все в ней меняется…

– Я тебе надоел?

«Понял, надо же!» – это было приятное удивление. Рената даже улыбнулась – заслужил.

– Я ведь хозяйка. По крайней мере, одна из… Негоже исчезать надолго. Да и Ванечку пора остановить, пока не надорвался. Светка готова часами его слушать. Понятное дело, это же все ей посвящено…

– Она сказала, что с детективами теперь покончено.

– Да? – Рената пожала плечами. Деньги еще могут понадобиться, нечего так с маху рубить сук…

– Ну, ты-то наверняка знаешь. А Женька собирается журналистикой заняться?

– С чего ты взял, а?

Это она как раз знала, только вечером шептались с дочкой о ее планах, когда Рената укладывала ее спать как маленькую – так уж у них сложилось, и обеим это нравилось. То, что и Родиону все было известно о Женькиных планах, словно холодным металлом прошлось по телу. Она незаметно передернулась.

– Женька сама сказала.

– Я смотрю, ты тут уже всех исповедовал!

– Ты ревнуешь?

– С чего бы? Конечно, я знаю о планах обеих, еще бы! Другой вопрос: на черта они тебе это все выложили?

То, что он улыбался, слушая ее, разозлило еще больше. Ей мучительно захотелось хлестнуть по этим расплывшимся губам, вкус которых давно забылся. Вести споры цивилизованно Ренате не позволял темперамент: она начинала или орать, или драться.

– Наверное, они не считают меня чужим человеком. Даже Женька.

– С чего бы, интересно? Она родному отцу только по праздникам звонит.

Видимо, она повысила голос сильнее обычного… Или какой-то злой импульс исторгла? Только Огарок внезапно сорвался с места, стрелой пролетел просторную кухню и, подпрыгнув с разбега, впился зубами в руку Родиона.

– Ай! – вскрикнул тот и взмахнул рукой, но кот успел разжать челюсти и оказаться на полу прежде, чем чужой человек запустил его, как мяч в кегельбане.

В следующую секунду Огарка уже не было в кухне, а Рената, давясь смехом, заматывала кровоточащую кисть кухонным полотенцем.

– Скотина, – простонал Родион. – За что?!

«Значит, есть за что, – решила она про себя. – Кот знает…»

– А мне завтра интервью давать на радио… В пластыре идти?

– Ну, не телевидение же! – усмехнулась Рената. И вдруг ее внезапно осенило: близкая среда.

– А у тебя есть знакомые журналисты? Может, преподает кто, а? Надо пропихнуть Женьку в университет. Деньги – это моя проблема, но надо же знать, на кого с этими деньгами выйти.

– Знакомые-то есть… – начал он с неохотой.

Рената погладила его раненую руку:

– Ну и?

– Ну, я сделаю все, что смогу, – тотчас согласился Родион, опять глядя на нее тем собачьим взглядом, который Рената ненавидела.

«Конечно, сделаешь, – ей опять стало скучно. – Застарелые болячки плохо излечиваются. Я твоя застарелая болячка».

Глава 7

«Кто в кого врастает – он в меня или я в него? Но чувствую, что сколько я ни приказывала себе не сближаться ни с кем из местных (чужие ведь по самой сути! Знать их не хочу!), а Мишка уже прилепился ко мне, словно чага к стволу березы. Нет, вру, чага – уродлива, он больше похож на стебель – длинный, по-мужски гибкий, сильный и вместе с тем юный даже для меня, хотя Мишка говорит, что он старше. Но фактический возраст – это ерунда, а вот то, что в нем, может быть, это и есть душа, так свежо и отзывчиво ко всякому штриху этого мира…

Не пустяку, а именно штриху – так он видит. И мне показывает, не ленится, не жадничает, ведь мог бы сохранить для себя увиденные им переливы зеленого в бархатистой свежей траве, и длинные черные перчатки на лисьих лапках, и нежную белизну беличьего пузика, которых я не заметила – слепая горожанка».

Женька записала это в папку «Вуз» – пыталась набить руку перед поступлением. Не только заметки для газеты писать, но и попытаться собственные впечатления записать, хотя вряд ли они куда-то пригодятся. Показывать она их точно никому не собиралась… Просто пыталась передать словами впечатления от прогулки с Мишкой по маленькому частному зоопарку накануне. Сначала Женька восприняла эту прогулку как развлечение: надо же ему чем-то занять девушку, если уж пригласил ее. И ходила, вертела головой, смеялась и сюсюкала с животными, сидевшими в клетках. Даже не сразу уловила, что Мишка исподволь следит не за ними, а за ней.

И только возле медвежьей камеры (иначе и не назовешь!), когда ее внезапно скрючило от стыда за тех, кто посадил лохматого богатыря в крошечный загончик, где он вынужден месить собственное дерьмо, Женька заметила, как прояснился Мишкин взгляд. И поняла: он ждал, что она отзовется болью на то, что увидит… Сам перестрадал раньше, и ему важно было понять: настроена ли Женька на одну волну с ним?

Почему-то она не разозлилась на него, даже когда поняла, что участвовала в задуманном им эксперименте. И оправдание сама подыскала: «А как еще он мог понять, что я за человек? Лучше всего люди проявляет главное в себе как раз в отношениях с животными…»

Но, скорее всего, она охотно простила Мишку просто потому, что у него такие глубокие, темные глаза, и улыбка вспыхивает блеском, и так хорош точеный профиль, в котором просматривается суровость, еще не проявившая себя и ничуть не пугающая. Ведь мужчина должен уметь нахмурить брови так, чтобы не приходилось добавлять к этому удар кулаком по столу, что уже выдает его неуверенность в себе.

Женька разглядела все это в нем, когда они вышли к картонным мишеням – олень и медведь, и Мишка натянул тетиву тяжелого лука, свободно отставив локоть и чуть прищурившись. Чувствовалась в нем в этот момент некая вольная сила и гордость, ни дать ни взять – юный король Артур!

«Может, это и есть он, чудом перебравшийся в наше время и для маскировки сменивший имя? – подумала Женька. – Я ничего не знаю о нем…»

Он не рассказывал. Да она не особенно и выпытывала, потому что тоже считала: совсем не главное, кто у человека отец и мать, он может быть связан с ними почти условно, как я со своим папой… Гораздо важнее,как он смотрит на медведя, загнанного в клетку. Видит ли рисунок облаков и роспись заката… Слышит ли музыку ветра? И что именно он слышит в ней… В тот день ей то и дело казалось, что они видят и слышат одинаково.

Женька до того залюбовалась тем, как Мишка стрелял из лука, что уходить оттуда не хотелось, хотя он промазал раза три подряд, если не больше. Смутился, усмехнулся, пробормотав что-то насчет своих рук, которые не оттуда растут, и это было так трогательно, что она непроизвольно потянулась и поцеловала его в щеку.

Мишка тотчас весь вспыхнул, даже глаза покраснели, будто он собирался заплакать. И Женька вдруг поняла: «Да он влюбился в меня! А почему бы и нет? Разве я уродина? Нет. Хотя, конечно, не такая красавица, как мама…»

– Пойдем, – позвала она и взяла его руку. Пальцы были жестковатые, сухие, ее в сравнении с ними просто младенчески нежные.

Написав это, Женька задумалась: «А трогала ли я когда-нибудь руку новорожденного? Да и видела ли их вблизи? Сама никогда не хотела ребенка, это точно, хотя некоторые мои одноклассницы уже вовсю нянчатся. Ужас!»

Мысль о возможной беременности (случались моменты трусливой жажды крови) всегда казалась ей какой-то потусторонней: «Со мной такого случится не может!»

Но в тот момент, когда она ненадолго задержала Мишкину руку в своей, образ крошечного кареглазого существа с широкой, хоть и беззубой улыбкой почему-то не показался Женьке несовместимым с ее жизнью.

– Знаешь, – неожиданно (как все в нем!) сказал Мишка, – ты будешь очень хорошей матерью. Не наседкой, ты не оставишь профессию ради своих детей. Но ты отдашь им всю свою любовь и всегда будешь жить их жизнью.

– И много их будет? – Она попыталась перевести разговор в плоскость шутки, но его взгляд был серьезен. Он говорил об очень важных вещах и верил в то, что говорит.

– Трое.

– Трое?! – Женька непритворно ужаснулась.

Это рассмешило его:

– Чего ты так испугалась?

– Господи, я и двоих-то вряд ли осилю…

– Ты осилишь. Ты даже не подозреваешь, сколько в тебе энергии… Многим захочется подпитаться, но ты… – Он запнулся и попросил таким тоном, будто мы расставались сию минуту: – Ты береги себя, ладно?

Наверное, не следовало спрашивать об этом, но у нее просто руки похолодели от страха:

– Ты что, уезжаешь?

– Нет, – сразу же отозвался Мишка. – Не сейчас.

– Но вообще – уезжаешь? Куда? Когда?

– Когда смогу себе позволить.

– Тебе нужны деньги?

Он почему-то рассмеялся:

– Нет! Мне нужно… Мне нужна… готовность.

– К чему?

– К жизни.

– А ты не готов к ней?

Его смех переродился в грусть, даже кончики губ дрогнули:

– Я не о своей готовности говорил.

– А о чьей? Ты совсем меня запутал!

Остановившись возле приземистого клена, тотчас опустившего свои лапы на Мишкины плечи, он, как отец непутевую дочь, взял Женьку за локти и сказал без улыбки:

– Да я здесь только для того, чтобы ты распутала все, что в тебе есть.

Ей бы спросить, что все это значит, но вместо этого она жалобно пропищала:

– Только для этого?

И он ответил также серьезно:

– Не только.

В этот миг Женька уже каким-то невообразимым образом знала, что произойдет спустя всего несколько минут, когда они выберутся из этой звериной тюрьмы, один вид которой внушал такую любовь к свободе, что хоть рви на себе одежду.

Они не разорвали ее, хотя и торопились раздеться, подгоняемые горячим желанием солнца коснуться юной кожи. Все внутри дрожало, но не от нетерпения. Никогда еще Женька так не волновалась перед близостью, и ей всегда удавалось смотреть в глаза, хотя бы поначалу. А тут ресницы ее просто склеились от смущения, хотя она всегда считала, что любовь придает храбрости.

Оказалось, его юность уже научилась нежности. А она побаивалась, что будет один лишь слепой напор. Как-то раз ей пришлось столкнуться с этим, и потом долгое время не хотела и думать о том, чтобы протянуть кому-то руку. Но Мишка… Это был Мишка… Рыцарь, способный не только стрелять из лука…

– Это ведь для тебя не подростковый выплеск протеста? – Перевернувшись на спину и прищурившись в прозрачность неба, он проговорил это почти жестко.

Такой тон мог бы обидеть Женьку – какой контраст с подаренной им нежностью! – если б она сама не превращалась от страха в лезвие, готовое резануть до боли. Она даже не стала спрашивать, что за протест он имеет в виду – все чувствовала точно так же.

– Я не смешиваю любовь с революцией, – ответила она и услышала, как смешно и нелепо прозвучала эта фраза.

Они прыснули одновременно, а потом и расхохотались в голос, скрючившись и уткнувшись головами друг в друга. И Женька вдруг увидела их, будто сверху (от счастья тоже отлетает душа?), сросшихся лбами, превратившихся в одно существо, которое умрет, если попробовать разделить его на две части. Забыв поделиться этим видением с Мишкой, она спросила вслух:

– Разве это происходит так быстро?

Он нисколько не удивился. И ответил так спокойно, рассудительно, без лживой горячности, что она тотчас поверила ему:

– С некоторыми бывает. Я сразу почувствовал это, когда ты вошла в бар.

– Почувствовал что? – уточнила она на всякий случай.

– То, что мы с тобой вот так срастемся.

Ее вдруг пронзило догадкой – точно острый коготь вонзился в сердце:

– Это все кот…

– Что?

– Мой кот. Наш… Огарок.

– Кота зовут Огарком?!

– Ну да, мама подобрала его на месте сгоревшей церкви. И он целиком черный, будто обуглился… Вот мы и назвали.

– Понятно, – улыбнулся Мишка. – Так при чем же здесь кот?

Женька вспомнила так отчетливо, словно опять оказалась с Огарком один на один.

– Это же он выгнал меня из дома! И я зашла в тот бар… Почему мне кажется, будто Огарок знал, что я встречу тебя? Он так меня торопил…

– Черный Купидон с когтищами вместо стрел?

Они оба рассмеялись и замолчали. Просто смотрели друг другу в глаза, а вокруг все звенело от радости за них. Даже комары не раздражали, как обычно, хотя все равно то и дело приходилось шлепать себя по ногам и плечам.

В голову Женьке пришла дикая мысль, что она готова покрыться красными волдырями и потом чесаться всю ночь, только бы сейчас не нарушать того сказочного покоя, в который они погрузились. Или ей просто лень было пошевелиться?

Они совсем не думали о том, что в любой момент кто-нибудь может набрести на них, не на необитаемом же острове! Как долго они провели в таком оцепенении, даже не разговаривая, даже не поглаживая друг друга? Только смотрели, будто проникая взглядами в ту глубину другого, которую никакими словами не выскажешь.

Где-то залаяла собака, и только это заставило обоих сморгнуть пелену счастливого, безмолвного бреда. Кот свел, пес разогнал…

Виновато поджав губы, словно извиняясь за необходимость вернуться в мир, Мишка встал на колени и протянул Женьке обе руки. Наскоро ощутив крепкую жесткость его пальцев, она поднялась и начала одеваться, не стесняясь того, что он смотрит, не вставая с колен, только присев на пятки. Ноги у него оказались волосатые, как у фавна, хотя остальное тело почти чистое. Ей показалось это забавным. И понравилось.

Вдруг он спросил:

– Ты могла бы представить себя моей женой, если бы я был… Ну, просто… могла бы?

Женька как раз просунула одну ногу в переплетения сандалии, да так и замерла. Мишка ускорил и без того безумный темп до полного умопомрачения… Прислушавшись к себе, она нашла, что ей легко дышится на этой скорости. Она ведь была москвичкой, которой не привыкать к скоростям.

– Могла бы, – ответила она коротко.

И кажется, Мишка поверил в это безоговорочно.

Позднее Женька записала: «Наверное, все дело было в том, что мы оба так гармонично слились с травой, принявшей наши тела, и деревьями, прикрывающими нас от недобрых глаз, и ни один из нас просто не мог сказать неправды, ведь природа – это и есть истина. Последнюю можно найти и в других вещах, но природа всегда такая, какая есть, и не притворяется ничем иным. И мы в тот день были такими же».

– Только сначала я должен сделать кое-что…

– Ошарашить своих родителей?

– Родителей? – Почему-то он удивился. – Вообще-то я совсем не это имел в виду. Знаешь, моему отцу ничего не нужно сообщать, он и сам все знает.

– В каком смысле? – Она застряла в другой сандалии. – Ты уже рассказал ему обо мне?

– Я же говорю: он сам все знает.

– Он что у тебя – частный детектив? Или агент ФСБ?

Когда Мишка смеялся, лицо у него начинало светиться. Хотя Женька и сама понимала, что шутка получилась не особо тонкой. Но этот парень отзывался на любую возможность порадоваться. И погрустить.

– Не совсем. И вообще, я говорил о том, что хочу разнести этот зоопарк! Эти звери недавно пойманы, они еще не разучились жить на воле. Их можно выпустить.

Она не поверила тому, что Мишка действительно решится на такое.

…А ночью ей приснился кошмар. Будто она нанялась на работу в огромный замок (горничной? служанкой?). Запомнились темные, молчаливые коридоры и комнаты, тронутые только огоньком свечи. Одновременно с Женькой туда пришла и молодая негритянка с ребенком – девочкой. И все ждали, когда хозяин замка выйдет к ним и объяснит наконец, в чем заключаются их обязанности. А он все не появлялся… Но его незримое присутствие ощущалось: озноб по коже бежал от ледяного дыхания.