скачать книгу бесплатно
Неревен мягко взял ишевик из руки Ванвейлена.
– Я, конечно, не учитель, – сказал он.
Неревен раскопал в горячем песке ямку, сунул монету. Заровнял ямку, пошептал, разрыл – вышло два золотых.
Зрители заволновались.
Неревен накрыл золотые платком, сдернул его – их стало четыре.
Зрители зашептались.
Неревену было жалко золотых, вынутых давеча из тайника-Бога. Но если учесть, что случайностей в мире не бывает, – то, наверное, за этим их Парчовый Старец и послал. Ведь варвары мыслить связно не умели. Их убеждала не истинность слов, а ложность фактов.
«Торговец! – думал Неревен. – Тоже мне, труженик! Сулит молоко, продает сыворотку… Если он купил за четыре монеты, а сбыл за шесть – то откуда ему взять недостающие две, не надув покупателя?»
Неревен махнул платком третий раз: золотых стало шесть.
– Заберите, – сказал Неревен.
Ванвейлен замотал головой.
– Это – твое.
– Зачем? – удивился Неревен. – Люди меняют на деньги то, чего у них нет. А зачем чародею деньги, если он может вырастить сразу лепешку?
Монеты в конце концов расхватали лучники. Не без опаски: с одной стороны, у мальчишки золота не могло быть. С другой стороны, – кто его знает, может оно из заколдованного клада, только что сгинуло, и вернется обратно. Или угольями станет.
Тут подошел певец, и все стали слушать песню.
Неревен глядел на Ванвейлена, озадаченно пересыпавшего монеты, и думал о том, что было самое странное в его словах. Пусть торговец считает себя тружеником – всякие установления бывают у варваров. Но кто, скажите, слышал, чтобы крестьянин продавал урожай и покупал семена? В ойкумене государство выдает семена и сохраняет урожай, у варваров крестьянин хранит семена сам, а урожай отбирают сеньоры, – но ни государство, ни крестьянин, ни сеньор зерна не покупают и не продают иначе, как во время великих несчастий. Что ж, в этой стране – каждый день по несчастью?
А Ванвейлен уже повернулся к горожанину, и они заговорили о чем-то… Великий Вей, никак о налогах на шерсть!
* * *
Через час, когда Ванвейлен, сведя несколько полезных знакомств среди горожан, спускался в нижний двор, его окликнули. Ванвейлен обернулся: это был Бредшо.
– Привет, – сказал бывший (или не бывший? или ему еще где-то капает зарплата?) федеральный агент, сходя вниз, – вы мне, помнится, яйца грозились открутить, если я во что-то буду вмешиваться. А сами чего делаете?
– Я ни во что не вмешивался, – сказал Ванвейлен. – Я старался завоевать расположение Арфарры.
– А, вот оно что! Тогда пойдемте, я вам кое-что покажу.
И Бредшо поволок Ванвейлена обратно во дворец.
Где-то, не доходя главной залы, Бредшо свернул в тупичок, украшенный фигурой леща, перед которой горел светильник в форме пиона, и пихнулся в стену. Стена приоткрыла рот. Бредшо отобрал у леща светильник и стал подниматься по черным крутым ступеням, от которых пахло недавней стройкой и светильным маслом. Через несколько пролетов Ванвейлен стал задыхаться. Бредшо летел вверх, словно лист в аэродинамической трубе, – экий стал проворный!
Наконец бесконечный подъем кончился и Ванвейлен кочаном сел на ступеньку. Он в полной мере ощущал то обстоятельство, что легче на ракете подняться в стратосферу, чем собственными ногами влезть на небоскреб.
А Бредшо поманил его пальцем и, приладившись к стене, отвел один из покрывавших ее щитков. Ванвейлен сунулся глазом в щиток и увидел, далеко под собой, залу Ста Полей.
– Сегодняшнее представление, – сказал Бредшо. – проходило по сценарию Арфарры. Арфарра строил этот дворец, Арфарра его и набил всякими ходами. Он все спланировал заранее, – и мангусту вторую принес, и лучника тут поставил сшибить птичку: видишь, лучник стоял и для развлечения царапал по стенке? Совсем свежие царапины.
– Я точно знаю, что кречета выпустил Марбод. У него мозги так устроены. Он мне сам сказал, что кречет – его душа, а мангуста – душа Арфарры!
– Чушь собачья! Афарра сам знает, что все решат, что кречета выпустил Марбод, а Марбод решит, что кречета выпустил бог! Думаешь, он тебе благодарен? Думаешь, он стремится к прогрессу? Да если бы он стремился к прогрессу, он бы лучше канализацию во дворце построил, чем тайные ходы!
– Федеральной разведке значит, можно строить тайные ходы вместо канализации, а аборигенам нельзя? – осведомился Ванвейлен.
– Тише!
По лестнице, действительно, кто-то шел. Земляне поспешно задули фонарь и заметались в поисках укрытия. Но камень вокруг был гладкий, как кожа лягушки. Человек поднимался медленно и с одышкой. Когда он достиг соседнего пролета, стало видно, что это один из утренних спутников Арфарры. Ванвейлен даже вспомнил его имя – эконом Шавия. За экономом кто-то бежал, легко, по-мальчишески.
– Господин эконом! Господин эконом!
Шавия остановился и посветил фонарем вниз. Его нагонял послушник Арфарры – Неревен.
– Ты чего кричишь, постреленок, – напустился на него Шавия.
– Ах, господин эконом, – я только хотел спросить вас об одной вещи.
– Ну?
– А правда, господин эконом, что у государыни Касии козлиные ноги?
Эконом ахнул и замахнулся на мальчишку фонарем. Тот, хохоча, покатился вниз. «Ну, все, подумал Ванвейлен, – сейчас этот дурак поднимется к нам, и надо бы прикрыть лицо плащом да и отключить его тихонечко на полчасика».
Но эконом, внизу, поставил фонарь на пол и стал шарить по стене. Что-то скрипнуло, – эконом подобрал фонарь и сгинул в камне.
Бредшо нашарил в кармане черную коробочку, вытащил из коробочки стальной ус, и нажал на кнопку. Коробочка тихо запищала, а потом из нее послышался голос Неревена, напевавшего какую-то дурацкую песенку.
– Вот еще одна твоя заслуга, – ядовито сказал Бредшо. – Кто хотел запихнуть «жучок» в комнаты Даттама? Что нам теперь делать? Слушать шуточки пацана?
– Сдается мне, что шуточки этого пацана можно и послушать, – сказал задумчиво Ванвейлен. А что до «жучка», – так он его сам выбросит, или выменяет на горсть арбузных семечек.
Помолчал и добавил:
– Я пошел. Я хочу еще сходить в город и кое-что там узнать. А ты?
– Останусь здесь, – сказал Бредшо. – Видишь ли, эти ходы есть и во дворце, и вне дворца, и я бы очень желал иметь их карту, – так сказать, карту либеральных намерений советника Арфарры.
* * *
Через два часа, когда Неревен пробирался задами королевского дворца, кто-то ухватил Неревена за плечо и повернул как створку ширмы. За спиной стоял Марбод Кукушонок, бледный и какой-то холодный. Он уже переоделся: подол палевого, более темного книзу кафтана усеян узлами и листьями, панцирь в золотых шнурах, через плечо хохлатый шлем с лаковыми пластинами. Верх кафтана, как всегда, был расстегнут, и в прорези рубахи-голошейки был виден длинный, узкий рубец у подбородка.
В одной руке Кукушонок держал Неревена, в другой – красивый обнаженный меч с золотой насечкой. Неревен почувствовал, как душа истекает из него желтой змейкой.
– Я слышал, что сегодня ты вырастил золото, маленький чародей, – сказал Кукушонок, – а можешь ли ты вылечить железо? Голубые его глаза были грустны, и маленький рубчик на верхней губе делал улыбку совсем неуверенной.
– Остролист был очень хороший меч, – продолжал Марбод, – но однажды я убил им женщину, она успела испортить его перед смертью, и удача ушла от меня.
Марбод держал меч обеими руками, бережно, как больного ребенка. Края его были чуть зазубрены, можно было различить, где один слой стали покрывает другой. Молочные облака отражались в клинке. Посередине шел желобок для стока крови.
– Знаете старый храм Виноградного Лу в Мертвом городе? Будьте там с восходом первой луны и белого куренка принесите.
Неревен повернулся и тихонько пошел прочь. Конюхи, катавшие неподалеку коня в песке, не обратили на разговор никакого внимания.
Неревен миновал хозяйственные постройки, вошел во дворец через сенной ход и бросился разыскивать учителя. Но тот затворился в королевских покоях вместе с королем, а король строго-настрого приказал их до утра не беспокоить.
Неревен тяжело вздохнул, прошел в заброшенный зал и взобрался на ветку яблони. Там он уселся, болтая ногами и рассматривая амулет заморских торговцев, вытащенный давеча из ковра. Но амулет был совсем глупый – без узлов и букв, – просто белая стальная чешуйка.
«А Марбод Ятун не так глуп, – думал Неревен. – Ведь он пришел мириться с Арфаррой, а кречета выпустили те, кто этого не хотел… И вот Марбод по вспыльчивости учинил скандал, а теперь его взяла досада, и он хочет тайно снестись с королевским советником…»
Яблоня уже цвела, но коряво и скудно. Неревен вспомнил, как прививал он черенки в родном селе, и вздохнул. Потом расковырял один из гиблых цветков: так и есть – в чашечке, свернувшись, дремал маленький бурый червяк. Яблоня была поражена цветоедом. Яблоне было лет сорок. Неревен удивился, что гусеницы так объели дичок. Неревен спрыгнул, уперся носом в землю, оглядел штамб. Так и есть: не дичок, а привитое дерево, может быть, то же самое, что растет в родной деревне… Ибо все деревья одного сорта, в сущности, – то же самое дерево.
Рождаются новые люди и рождаются новые законы, умирают и воскресают боги и государства, а культурный сорт не рождается и не умирает, а размножается черенками, которые, как талисман, сохраняют свойства и признаки целого. И растет тысячи лет по всей земле, от океана до океана, огромное дерево, и крона его покрывает небосвод как серебряная сетка, и растут из разных корней одинаковые яблони. И сажал это дерево кто-то в Варнарайне лет сорок назад – но пошло оно в пищу не садовнику, а цветоеду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой король навещает Золотого Государя, а Арфарра-советник рассказывает, отчего погибла империя
Ванвейлен спустился в город, чтобы навестить нужных ему людей и посоветоваться по поводу контракта с Даттамом, но куда там!
В городе в этот день королевский декрет запретил работу, трудились лишь шуты и актеры; ворота каждого дома, как губы, лоснились от жертвенного масла. Народ, уже знал о происшествии во дворце. Столяры, получившие в этом году невиданные деньги на строительстве дворца, затащили Ванвейлена на цеховую пирушку и стали качать на кожаном блюде.
– А в стране Великого Света бесплатные пироги каждый день, – сказал один мастер другому.
Тот ответил:
– Представляешь, сколько бы мы огребли в Небесном Городе, если бы строили дворец государыни Касии!
Через два часа Ванвейлен откланялся, еле живой и полный по горлышко, но не тут-то было: его перехватили оружейники. У этих все было еще обжорливей: король полгода назад издал указ: всем свободным людям иметь вооружение сообразно имеющемуся имуществу, а не сообразно имеющейся земле, – вот цех и победил сегодня в шествиях с барабанами и богами.
Пожилой мастер, охромевший в битве у замка герцога Нахии, подошел к Ванвейлену и сказал:
– Однако, мог ли я думать, что моя стрела сразит самого бога Ятуна?
– Что ты врешь! – сказала его жена.
– А вот и не вру, – сказал мастер, – а в каждую стрелу пишу свое имя.
– Что ты врешь! – повторила женщина. – Настоящий Ятун без образа и вида. Ему вся вселенная мала; не то что меховая тварь. А погиб сегодня кровяной идол, бог сеньоров.
Старик опростал кружку доброй бузы, вытер губы, кружку разбил о козлы и согласился:
– Можно и так.
Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя веселый. Бредшо на корабле еще не было.
* * *
А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых.
Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем неподалеку, – Бредшо прополз и прошел под землей не меньше десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения. Поземные каналы и срубы простирались от королевского дворца до самой гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы, заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, – то он располагал великолепным ноу-хау для производства чудес, к которым был, повидимому, неравнодушен.
Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, – того самого Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и прочего вмешательства во внутренние дела… «Ведь Ванвейлену плевать на то, что хорошо и что плохо, – думал Бредшо. – Ведь он за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение, а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей, которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа. Он за что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то, что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему кажется: он платит пятнадцать процентов налогов, а если бы не расходы на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что при этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого дела нет… Досада сделала торговца храбрым».
* * *
Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос вокруг в диком виде и крошил колонны.
Марбод Кукушонок, сидел скорчившись на алтарном камне и упершись подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул за порог, курица в мешке за плечами заквохтала.
– Надо быть очень плохим колдуном, – сказал Марбод, поднимаясь, – чтобы считать, будто я буду лечить свой меч у соглядатая из вонючей империи.
Неревен попятился. Его подхватили и бросили в лужу, к ногам Кукушонка. Тот встал, носком сапога поддел подбородок послушника, перевернул его на спину.
– Многое можно простить Арфарре, – сказал Марбод, – но одну вещь я ему простить не могу.
Неревен глядел вверх, туда, где вместо купола над храмом было небо, – не настоящее, с облачной залой, а видимое, черное, с двумя яркими лунами. Неревен хотел ведь рассказать о встрече учителю, но не посмел: тот заперся с королем… Несомненно, месть Старца в Парчовой Куртке за утреннее святотатство. О боги! Вы толкаете нас на преступление, и сами же за него караете!
– Три месяца назад, – продолжал Марбод, – Арфарра взял замок герцога Нахии, и с тех пор он распускает слухи, которые состоят из двух половинок: он говорит, что это я предал герцога и указал подземный ход в его замок. И еще он говорит, что, вместо того, чтобы пустить сквозь подземный ход воинов, он пустил через него бесов.
Дружинники зашевелились. Многие помнили страшную картину, представшую их глазам в упомянутом замке: люди валялись повсюду с синими лицами и распухшими языками, ни одного живого человека в замке не было, и ни одной колотой раны, – только распухшие языки.
– Так оно и было, – сказал Неревен, – или ты не видел мертвецов?
– Мало ли чего я вижу, – сказал Марбод, – я и сегодня видел, как Арфарра достал мангусту с неба, а на самом деле это был морок и чушь. Не было еще такого случая, чтобы духи передушили шестьсот воинов! Я осмотрел весь замок, и на заднем дворе я увидел телегу, полную черепков. Я подумал-подумал, и узнал телегу, которую за три дня до того видел на подворье Арфарры, – один из моих дружинников еще хотел выпить вина, а монахи накинулись на него и отогнали от телеги. «Что за притча, – подумал я, – отчего это все кувшины разлетелись зараз, да еще так, что иные из черепков валялись на крыше конюшни». Я стал складывать черепки, и увидел, что дно их помечено красным крестом.
Я лизнул черепок, и, клянусь божьим зобом, стал блевать и чуть не отдал богу душу; и еще кое-кто в тот день умер, из тех, что сдуру поперлись в подземелья замка за сокровищами.
И вот я хочу тебя спросить, что это за духи сидели в кувшинах, потому что мне очень не нравится война, в которой люди воюют с кувшинами. Но если уж оно так случилось, мне приятней, чтобы кувшины воевали на моей стороне.
Неревен прилип к полу, как мокрый осенний лист к донышку лужи.
– Я знаю, – продолжал Кукушонок, – что вчера господин Даттам привез в город такие же кувшины с крестом. Ты покажешь мне подземный ход в ваш дьявольский храм и покажешь, где стоят кувшины.
– Зачем?
Марбод коротко хохотнул.
– А вот я выпущу из кувшина бесов и посмотрю, что после этого останется от вашего храма. Ну, так как мне добраться до кувшинов?
– Не скажу, – ответил Неревен.
Марбод осклабился и снова ткнул в подбородок носком сапога.
– Скажешь. Меня называют удачливым воином. Ты думаешь, удачливый воин – тот, кто умеет брать замки? Это тот, кто умеет узнавать у обитателей, куда они дели добро.
