скачать книгу бесплатно
Даттам ругался потому, что увиденное в дыму бывает ложью, и даже на этом основании заключал, что богов нет. Очень глупо: люди лгут еще чаще, чем предсказания, но никто ж отсюда не выводит, что людей нет?
Арфарра поднял руки вверх и закричал, что триста лет как длятся здесь преступления, и он, Арфарра, человек с мангустой, приказывает покойникам убираться вон из залы, вон из дворца, вон из города.
Раскрыли двери, все стали гнать духов вениками, рукавами и полами и выбегать во двор. Церемония кончалась.
Неревен увидел: у курильницы с ушком стояли чужеземцы. Ванвейлен скребся пальцем о курильницу, а младший то ли ругал Ванвейлена за то, что тот подстрелил кречета, то ли доказывал ему, что тот не так видел облачный дворец.
Неревен заторопился к ним: это очень важно – узнать, как человек видел облачный дворец. Это очень много говорит о человеке. А потом будет поздно, потому что окажется, что все видели одно и то же.
Чья-то рука коснулась плеча Неревена, и тихий-тихий голос произнес:
– Передайте Арфарре, что эконом Шавия – шпион государыни.
– Учителю известно, – шепнул Неревен в спину одного из прибывших с Даттамом монахов.
А когда Неревен повернулся, чужеземцы уже вышли из залы. Неревен бросился за ними вслед.
* * *
Бредшо скакнул куда-то в сторону, а Клайд Ванвейлен тоже выбежал во двор. Там стояли люди с котлами и жаровнями, готовили четыре вида злаков и пятый – бобы, на кожаных блюдах лежало все, что бегает, прыгает, летает и плавает, и знатные садились уже вперемешку со слугами и даже с горожанами на циновки и к кострам.
В горле у Ванвейлена першило, глаза вздулись. То ли та дрянь, которую жгли во время церемонии очищения, – а Ванвейлен не сомневался, что речь шла о каком-то сильном галлюциногене, – действовал на него по-другому, чем на тутошнее население, то ли он не разделял местных воззрений на устройство мироздания, – а только никаких небесных садов он не видел.
– Эй!
Ванвейлен оглянулся. Перед ним стоял Марбод. Красивого парня было трудно узнать: глаза Марбода страшно вытаращились и налились красным. Он шатался.
– Ты зачем, утиное отродье, суешься в божьи распри?
Ванвейлен с трудом выпрямился:
– Во-первых, – уточнил он, – я родился не от утки и даже не от кречета, как ваш прадедушка. А во-вторых, при чем тут божьи распри? У советника Арфарры был любимый зверек, эта мангуста, и вдруг, откуда ни возьмись, кречет. Кто же это осмелится напустить выдрессированного кречета на мангусту советника, да еще прямо во время священной церемонии, а, Марбод?
Марбод молча и быстро бросился на Ванвейлена с мечом. Ванвейлен отступил и потащил свой собственный меч, от волнения ухватившись за рубчатый его эфес, как баба – за хвостик морковки, которую тащат из грядки. Сверкающая полоса описала круг над головой Ванвейлена.
Ванвейлен прыгнул в сторону. Марбод промахнулся, сделал еще шажок, и залетел мечом в каменное перильце, украшенное резьбой из морских волн с завитками и рыбками. Перильце взвизгнуло, каменные осколки так и брызнули во все стороны. Марбод пошатнулся, нехорошо крякнул и сверзился вниз по лестнице.
Вокруг набежали дружинники и горожане, – Марбод стоял на коленях под лестницей и блевал. Тут только Ванвейлен сообразил, что, как ни плохо ему после курильниц, – Марбоду, видно, еще хуже. Ванвейлен стоял, растерянно сжимая меч, который зацепился гардой за пояс и так и не вылез наружу. Кто-то схватил Ванвейлена за плечо, – это был начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик:
– Ну, чего вы стоите? – сказал Кобчик. – Мало вам будет славы, если вы убъете человека в таком состоянии.
Ванвейлен изумился и поскорей отошел.
* * *
Даттам выскочил из залы, совершенно взбешенный. Он ни минуты не сомневался, что вся проделка с ожившей мангустой принадлежала Арфарре от начала и до конца.
Чиновника империи можно было поздравить: какое чутье к культуре! Год назад господин Арфарра, желая убедить собеседника, представил бы оному доклад о семидесяти трех аргументах; сейчас Арфарра-советник доклада не представлял, а представил, как он может оживить убитую мангусту, что, по мнению местного населения, с неизбежностью свидетельствует о правильности его политических взглядов.
А какие слухи распускают о нем его шпионы, особенно этот, Неревен, и, мало того, верят в них сами! Не бойся человека, у которого много шпионов, бойся человека, шпионы которого верят в то, что говорят!
Самое же паскудное заключалось в том, что наркотик, сгоревший в курильницах, был редкий и дорогой, гриб, из которого его делали, рос в только в провинции Чахар, а сам наркотик получил сравнительно недавно один из молодых алхимиков храма, и Даттам полагал, что никто об этой штуке не знает. Сам Даттам воспользовался веществом раза три, для кое-каких высокопоставленных чиновников, верящих в подобные фокусы, – одному показал умершую наложницу, а другой хотел, видите ли, проконсультироваться у чиновников подземного царства, стоит ли ему вносить потребные Даттаму изменения в годовой бюджет столицы. Вышло, разумеется, что стоит.
И подумать только, что молодой химик как-то переслал свое зелье Арфарре, и что Арфарра выманил у Даттама отказ от монополии ни за что ни про что!
Даттам закашлялся. Он чувствовал себя довольно плохо и был неприятно возбужден, – кажется, после этой дряни хорошо выпить горячего молока, или иметь женщину…
– Господин Даттам!
Даттам оглянулся.
Позади него стоял один из самых ненавистных ему людей, – дядя короля, граф Най Третий Енот, один из чистокровных представителей местной фауны, убежденный вполне, что простолюдин родится едой знатного, а торговля суть занятие постыдное, в отличие от грабежа. Даттама граф никогда не жаловал, – особенно с тех пор, как Даттам позарился на принадлежащие графу заброшенные серебряные рудники близ Винды. Вместо рудников Даттам получил обратно своего посланца – с обрубленными ушами и словами о том, что-де Еноты не собираются продавать рудники, хотя бы и не используемые, всякому мужичью из империи.
– Это что же такое делается, – спросил Най, – вы видели, господин Даттам, как ваш друг шлялся по небесам? Так мало того, что он ездил по небесам, он ездил точно на той каурой кобыле, которая у меня сдохла третьего дни! Я за нее двух рабов отдал.
– Да какая вам разница, на чем он ездил по небесам, – закричал Даттам, – мало ли какая дрянь ездит по небесам, каждый деревенский шаман там шастает. Если бы всех, кого пускают на небеса, пускали в приличные дома, так в приличных домах жили бы одни деревенские шаманы!
Най удивился. Аналогия с деревенским шаманом видимо не приходила ему в голову.
– Гм, – проговорил Най, – однако мой домашний шаман не решится под такое дело сгубить мою лучшую кобылу.
Даттам сухо сказал:
– Вы дождетесь того, что у него все королевство сдохнет, как ваша кобыла, чтобы Арфарре было удобней ездить по небесам.
Най безмерно удивился:
– Значит, вы с ним не заодно? – спросил он.
Даттам молчал, выжидающе глядя на Ная.
– Я, – сказал Най, – все думаю о тех серебряных рудниках, – пожалуй, их стоит сдать вам в аренду.
Даттам молчал.
– Пожалуй, их стоит подарить вам, – сказал Най.
Даттам усмехнулся и промолвил:
– Если с Арфаррой что-нибудь случится, граф, на небе или на земле, мои люди не станут в это вмешиваться.
* * *
Через полчаса Неревен прибежал к Арфарре:
– Даттам и граф Най беседовали между собой! – выпалил он.
– О чем?
– Я не знаю, – потупился мальчик, – я заметил их из двора, они стояли у синего окна, но слишком далеко, чтобы можно было прочитать по губам.
Арфарра погладил мальчика по голове.
– А что эти двое, Ванвейлен и Бредшо, – дружны между собой или лаются?
– Лаются, – сказал Неревен, – а почему вы спрашиваете, учитель?
– Если двое человек, которые тебе понадобились, дружны между собой, следует арестовать их и заставить одного служить тебе, пугая гибелью другого. А если они враждуют, то лучше оставить их на свободе, и, рассорив, использовать друг против друга.
Неревен наморщил лобик:
– Тогда, пожалуй, они дружны между собой, – сказал он.
– Иди, поговори с ними, – сказал Арфарра.
– О чем?
– Если ты не знаешь человека, говори с ним ни о чем, и он сам начнет говорить о самом важном.
* * *
Неревен отыскал Ванвейлена близ конюшен. Заморский торговец сидел у огромного восьмиугольного костра вместе с конюхами и дружинниками, жадно жевали баранину, завернутую в лепешки, и смеялись.
Неревен подошел к костру.
– А кто это такой тощий? – спросили справа по-аломски.
– А это раб королевского чародея.
Неревен возразил:
– В ойкумене нет рабов, я не раб, я – ученик.
– А почему кольцо рабье на руке?
У варваров железные кольца на левой руке были у рабов, и послушники храма обычно колец не носили, но Неревен знал, что учителю приятно, когда не нарушают традиции, и не снимал кольца.
– Да дайте вы ему поесть, – сказал нежно один из королевских конюхов. – Хозяин его, что ли, совсем не кормит.
Неревен прислушивался. Конюх возбужденно рассказывал, как сегодня Арфарра ездил с мангустой к Небесному Кузнецу:
– Конь его бежал быстрее ветра, а потом перекинулся орлом и полетел в небо…
Неревен вздохнул. Конюх уже, конечно, рассказывал, не про то, что было видно в дыму, а про то, что было нарисовано на стенах. И даже в зале он, судя по всему, не был. Потому что если бы он сам видел рисунки, он бы говорил не «конь бежал быстро», а «восьминогий конь». И не «конь обернулся птицей», а «с одной стороны то был конь, а с другой – птица».
Неревен глядел искоса на заморского стрелка, Ванвейлена. Тот слушал рассказчика. Лицо – как протухшего угря съел.
– А вы, господин, чего видели? – тихо спросил он.
– Ничего, – буркнул Ванвейлен.
– Ну, хоть небо-то видели? Какое оно?
– Никакое. Черное. И не видел я никаких чудес.
Неревен даже поперхнулся! Он и сам, пожалуй, знает наяву, что небо черное, потому что так учитель говорит. Но это что ж за черная душа увидит черное небо во сне?
– Правильно, сударь, говорите, – заметил сбоку пожилой лучник. – На небо лазить – это и деревенский колдун умеет. А королевский советник… У нас перед битвой в Шаддуне кончились стрелы. Так Арфарра велел принести соломы, помолился, набрал в рот воды, попрыскал на солому, и к утру было сорок тысяч штук.
– Эка врет! – сказал кто-то и засмеялся.
Неревен внимательно вгляделся: смеялся коренастый плотный дружинник. Потертый его боевой кафтан был расстегнут, и поверх ворота висело ожерелье из человечьих зубов: не один зуб, где-нибудь в укромном месте, а прямо как воротник. Шлем дружинник привесил на шнурках через плечо, и защитные пластины и гребень были белые-белые: из дружины Кукушонка. Волосы у него были совсем короткие. Раньше аломы стригли волосы, только если убъют кого-то, и Кукушонок любил, чтобы его дружинники делали, как раньше.
– Я сам был в Шаддуне, – обиженно сказал дружинник, – и никакого колдовства там не было. Просто королю донесли, что советник похваляется: могу, мол, за одну ночь добыть двадцать тысяч стрел. Король призвал советника и говорит ему: «Так добудь!» Тот на это: «Дайте мне соломенные тюки и лодки на целую ночь». Хорошо, дали ему и то и другое. Так что он сделал? Обвязал борта лодок тюками, вывел их на середину реки, прямо напротив вражеского лагеря, и велел бить в колотушки и кричать. Ночь была темная и спокойная, в лагере герцога решили, что королевские войска переправляются через реку, и стали стрелять. Утыкали солому стрелами, как репьями… Но где же тут колдовство?
– А погода нужная по-твоему, сама собой сделалась? – насмешливо возразили скептику. – Сама собой и каша не варится.
– Все равно – чародей.
– Махнул мечом – и сшиб герцогский замок.
– Скачет на железной лошади.
– Ну и что? У короля Ятуна тоже железная лошадь была: так вынули затычку и убили.
– Давайте я расскажу, – вмешался Неревен.
А Неревен многое мог рассказать!
Однажды король явился в замок графа Нойона, а Нойон еще на его отца имел зуб. В нижних палатах уже наточили оружие и ждали ночи.
Тогда Арфарра, словно забавляя хозяев, взял листок бумаги и одним движением кисти изобразил на нем тигра. Махнул рукавом – тигр ожил и спрыгнул с листа. Хозяин было бросился на него с мечом, но Арфарра засмеялся и остановил его: путники устали, хотят спать и часовых ставить не будут: пусть их охраняет этот тигр.
Другой раз король во время охоты заблудился в лесу, и еда кончилась. Арфарра вытряхнул из рукава финиковую косточку и бросил ее в землю. Пальма выросла быстро, немного не до небес, расцвела и созрела ячменными лепешками.
– Ой, как мы наелись! – сказал Неревен, грустно вздохнув (лепешки тогда пахли домом, – в точности как мать пекла, далеким домом за стеклянными горами). – Взять-то с собой ничего было нельзя, как на поминках.
– Да, запастись нельзя, – засмеялся кто-то сзади. – И продать тоже нельзя. Так?
Неревен оглянулся. Говорил Ванвейлен, говорил и смотрел неприязненно, как жрец на зерно, нетронутое священным хомяком, расстройство в мироздании. Торговец полез за пазуху и достал оттуда золотой ишевик. Неревен стиснул зубы. Он по опыту знал: если здесь человек держит золотой в руках, то его слушают так, словно он казенный указ читает.
– Вот, – сказал Ванвейлен, – я, к примеру, крестьянин. Я беру золотой, покупаю семена, лошадь и плуг. Пашу, бороню, сею ячмень, собираю урожай, продаю его. Получаю два золотых. Или, к примеру, я пекарь. Покупаю зерно, мелю, замешиваю тесто, ставлю его в печь, пеку лепешки. Продаю их, получаю четыре золотых. Или, к примеру, я торговец. Я знаю, что вскоре будет большая ярмарка, покупаю у пекаря лепешки, везу их на свой страх и риск по дурной дороге. Продаю их, получаю шесть золотых.
Итак, зерно превратилось в лепешку, а из одного золотого стало шесть, и все шесть опять можно вложить в дело. Но зерно не просто превратилось в лепешку. Оно обросло плугом, бороной, мельницей, печью, повозкой, дорогой, ярмаркой, договорами и обменами.
Среди всех этих вещей лепешка – самое неважное. Ее съешь, а мельницы и договора останутся. Так вот, положим, волшебник может вырастить лепешку из ничего. Но ведь она и останется ничем. Ее съешь, – и не останется ни мельницы, ни договора, и общество, которое верит в волшебную лепешку, никогда не разбогатеет. Оно никогда не сможет получить из одного золотого – шесть золотых. Вам кажется: это лепешка заколдована, а на самом деле заколдовано общество. Волшебство размножается слухами, а деньги – нет.
Торговец оглянулся на слушателей. Те морщили лбы, стараясь понять ошибку в рассуждениях.
