Равноденствие

Константин Латыфич

Равноденствие

Константин Салевич Латыфич родился в Самаре 15 августа 1966 года. Автор книги в стихах «Человек в интерьере» («Русский Гулливер» 2007 год). Стихи и эссе публиковались в журналах «Гвидеон», «Перфоманс», «Крещатик», на сетевых литературных ресурсах. В настоящее время работает журналистом в Самаре, ведет радиопрограммы, посвященные культуре и жизни современного общества.

И дыхание делается непрерывным…

Есть поэты, которые настолько не заботятся о читателе, что не удосуживаются встретить его на пороге и проводить внутрь со всем осознанием неповторимости этого шага через порог.

Не из них Константин Латыфич, приуготовивший вход поэтапный, торжественный, несколькими вратами: название – только первые, а за ними подзаголовок, посвящение и два эпиграфа. И дело не в церемонии, а в испытании, причем взаимном. Поэт и читатель присматриваются друг к другу: насколько диалог возможен? По воле автора перед нами не книга стихов, а книга в стихах, т.е. главное – книга, слово, обращенное к тому, кто готов слушать. Для Латыфича чувствовать адресата важно. Потому и один из эпиграфов повторяет евангельский призыв, а другой устами Макса Шелера (предложившего идею Бога как личности всех человеческих личностей и отношений человека с Богом – как «сотрудничества»), по сути, тоже призывает, напоминая о том, что человек способен вместить больше самого себя и что встреча, так или иначе, неминуема.

«И то, что казалось навек обретенным – / на самом деле становится лишь / обретеньем единственной встречи». Встреча – да, но неминуемо ли узнавание? От того, узнает ли сын (Эдип?) отца (Лайя?), узнает ли каждый из нас подлинного себя, зависит, пройдет ли стороной катастрофа, вселенская или экзистенциальная – тут для Латыфича разницы нет.

Неотвратимость эту в поэме «Лабиринт II» и воплощает названная мифологема: встреча обернется либо Ариадной, либо Минотавром, одиночество прорвется либо освобождением, либо трагедией. Человек оторвался от вечного настоящего, от той единственной точки, которая есть и место, и время, утратил (скорее за тысячелетия, чем за последние двести лет) не только связь с источником жизни, но и способность связывать, собирать в себя и собою мир. Дальше остается лишь расщепление изнутри, на жизненные роли и жизненные цели, на самом же деле ничуть не жизненные… Жажда то ли страшной, то ли спасительной встречи увлекает в лабиринт. Нить имени приводит к самому себе: только в том, кто соединился с самим собой, возможны все соединения и обретения, включая встречу настоящего и прошлого.

Латыфич держит постоянный контакт с читателем, что в современной поэзии само по себе редкость, окликает его, притом ради него же. Если лирический сборник сбит вокруг лирического субъекта, а тот обычно подозрительно похож на автора, то здесь поэт низводит себя до вожатого, до голоса, жгущего читательский висок – потому что слово важнее того, кто его произносит.

Поэма начинается с кредо:

Я верю, что каждая вещь – словои что каждое слово – вещь.

Такой вот взгляд на проблему соотношения реальности первичной и реальности словесной, снимающий ее беззащитным и беззастенчивым «верю». Мир вовсе не текст, но каждое слово в отдельности и соединенности с другими. Именно эту связь человек может, если пожелает, пустить через себя, чтобы снова стать одной тканью жизни с остальными вещами-словами и ответственным за ее прочность и проницаемость, стать «местом встречи».

….и не важно – на каком языке говорят с тобой те,чей облик, по свидетельству многих, – ужасен.Этот страх есть конец языка и начало того,что за словом любым оставалось,его подтверждая всегда. О чем можно было сказать:«Так и есть». …

Более чем прозрачная отсылка к «Дуинским элегиям» Рильке («Каждый ангел ужасен») дает повод задуматься о том культурном фоне, на который помещает себя Латыфич. Это «правое» крыло европейского модернизма, бросающее современника в эпицентр мифа, чтобы тем самым оживить для реальности. Латыфич равняется на свойственную модернизму долгую строку и длиннотность, когда фраза переполняет размер и перетекает со строки на строку и даже со строфы на строфу. Глубокое дыхание в поэзии модернизма (Клодель, Элиот, Паунд, Сеферис, Уолкотт – последние двое особо навязчиво вспоминаются при чтении поэмы «Лабиринты») связано и с эпическим началом, и с установкой на всеохватность, синкретизм. Смелость, с которой Латыфич вызывается наследовать модернисткой поэзии, по крайней мере, заслуживает уважения, ибо наследовать приходится не напрямую, а после многих, в том числе, Бродского.

Эпическая монотонность у Латыфича нигде не срывается в шум. Поэт не плывет, действие скорее напоминает сосредоточенное разматывание троса, который поэт постоянно перехватывает, натирая мозоли, и читатель как будто должен помочь, включиться в эту работу. Тягостная вначале, она, по мере того, как усваиваешь ритм «напарника», становится сомнамбулически плавной, незаметной.

У Латыфича есть прямая риторика, но она вложена в уста того, кто имеет право предостерегать и судить – умершего (похожий прием использует Андрей Тавров в «Часослове Ахашвероша», содержащем «Послания» титульного героя). Но вот на середине строфы жизнь подкатит волной под взывающую речь и растворит ее, спасая от императивности. Желтые подсолнухи будто готовят появление солдат, приходящих в неожиданной роли носителей ми-

лосердия.

Уходи без оглядкииз мест из пластмассы и гипса,что творят на замену деревьям – деревья,и дороге замену творят, и окрестным домам с палисадником,подсолнухам желтым и пылящему взводуидущих на север солдат – за спиной автомати за поясом два магазина, и на компасе чуткая стрелкас каждым шагом сбивает с пути двух ушедших вперед —тех, кто крышечкой фляги разделить попытался друг с другом остатки воды.

Почти кино: ближний план сменяется дальним, и так же, как границы кадров на пленке сплавляются для нас в непрерывность движения, у Латыфича одно рождает другое прежде, чем мы успевает это зафиксировать.

Соединение как узнавание и узнавание как соединение – тема не только «Лабиринтов», но всей книги. Латыфич заставляет человека прорастать в мир, в ландшафт, в вечное настоящее древности. Его герой ощупывает пространство, ставшее временем, в поисках того места, где совпадет с собой. Латыфич вплетает эпохи друг в друга, но не на уровне стиля. Язык его однороден, тут даже вернее будет говорить о голосе, одновременно личностно заряженном и надличном.

Не только в написанных поверх модернистского канона «Лабиринтах», но в традиционных по форме, т. е. учитывающих скорее «местную» традицию, обходящихся без плавучего размера, умеренной строкой текстах из цикла «Равноденствие» встречаем мы эту тяжеловатую непрерывность (цикл почти полностью написан мерным пятистопным ямбом). Латыфич часто описывает действие, описыванием тормозя, растягивая его, словно в надежде осязать там, где привычнее видеть и слышать. Осязанием вооружена и память, поэтому стихотворение о Марселе Прусте в цикле знаково: «Нащупывая след / тех девушек, что долго вереницей / вдоль моря шли (одна велосипед / толкала впереди) – возможно лица / живыми сделать».

Мир стихотворения Латыфича почти всегда пространствен и в пространстве сориентирован. Ландшафт у него одновременно монументален и конкретен, похожий на атлас, куполом обступающий человека, – и доступный тому, чтобы сжиться с ним, войти в него, если можно так выразиться, кинетически, подсоединиться к теснейшим, не знающим разделение на живое и неживое связям внутри природы.

Над поймою ветвящейся реки,где острова, намытые песками,меняют очертания Луки.Там, пермскими слоясь известняками,бесшумно продолжающие ростхолмы стремятся завершить собоюподземное движение – внахлестводы и камня. <…>И степь с доледниковою тайгойвстречается. …

Триптих «Из Таблиц Междуречья» просто-таки манифестирует слитность, нерасчлененность и дление: строка наращена до предела – и при этом не перегружена. «Архаически» степенный напев как будто стирает точки на концах фраз, но естественно расставленные паузы для взятия дыхания не дают читателю захлебнуться, потеряться, помогают сохранить ясность присутствия.

…И тогда пробудившийся – дожди и засуху похожим даромсчитает, удары яростной кисти совмещая на высохшем полотнес плавным движением мастихина, чтоб стать жёлтые вихри шаромподсолнуха с зелёным покоем стебля могли и, продолжаясь на дневзгляда на них, обретали объем и запах с каждым звуком и вдохомвместо дерева, которое было запретным, чтоб с континентов неслик созданному цветку – семена акации и аниса, оправдывая Енохомотчаянье от изгнания и двигая спутники по орбите вокруг Земли…

Человек эры Потопа и человек XXI века просвечивают друг сквозь друга. Одновременно падает в землю зерно – и уже совершается посеянное когда-то будущее-настоящее. Все присутствует одновременно, в данный миг, и войти в него сейчас значит укрыться от апокалипсиса своей отчужденности («Новый год начиная сразу для всех, кто сто раз входит в один ручей»). Человек не изгнан из Рая – он сам изгоняет себя из мира, который и есть Рай. Оказывается, соединение не нужно осуществлять – только принять, ибо оно, как и вечность, тут. И смерть обращается вспять.

Им откроется сад в тот день, когда вместе услышат неровный шум.Так звучат тела, как почки на вербе, согретые трепетом узнаваньявзаимного. И сразу потерю привычки в своё уравнение запишет ум.И потому испуг неизбежен.<…>И у вокзала яблоки в вёдрах и малина в газетных кульках – к перронуэлектричка подходит. Здесь шелушат подсолнух, и на прилавках уловраскладывают рыбаки, пришедшие с тихой реки, и кот пугает воронувозле лужи, похожей на миргородскую, и сосед, устав от колки дров,пот вытирает со лба. Они сохраняют всё. И потому повернуть Харонупридётся в обратную сторону…<…>И тогда слетаются с гнёзд – разделить на всех то, чем проросло зернорассыпанное с рук двоих, в дар голубям с площадей Киева и Харрана.И найденный в саду орех падает в короб сам. Не в кровь, а уже в винопревратится вода на пиру, где хищный лев спокойно возле джейраналяжет. Это значит, луковка в серном озере найдена, размотано веретеноу всех лабиринтов. И вкусом коровьего молока может стать вкус айрана.И дыхание делается непрерывным. …

Влюбленные приближают новое небо и новую землю, сеют Царство, сами того не ведая, зачастую впадая в отчаянье и томясь. Но все же, незаметно для себя, выходят из лабиринта на воздух, где «двумя живыми становятся именами». И читатель, пустивший автора дальше своего эстетического чувства и критического мышления, покидает «книгу в стихах» с верой, что все главное – ближе и роднее, чем представлялось. Что неизбежная встреча будет, возможно, не радостна, но чудесна.

Марианна Ионова

Светлой памяти отца и мамы

На концерте николая петрова

Ходите, пока есть свет.

Евангелие от Иоанна

Человек есть место встречи.

Макс ШелерДо альпийского льда – перезвон золотой.До дождя – фортепьянная гамма.Это стало известно. Все также поройпредсказателем птичьего гамапродолжает вестись безначальный рассказ —лишь смотри за стремлением клавишприкоснуться к руке, отбывая подчасв бездревесную опытность – там не поправишьничего. Ибо нот, как и водится, – семь.Можно письма читать, не вскрывая конверта.И, трамвай ожидая, воскликнуть: «Я есмь!»,сохраняя билеты после концерта.

I. Лабиринты

Лабиринт I

Памяти отца

Посвящение

Последний выдох – электрошок.И ты уходящим бросаешь вслед:«Смотри на это, учи уроко том, что в теле твоем скелет.Что фразы в скобках стоят давно.Что здесь помножен рай на ад.И между ними есть знак «равно».И каждый круг заключен в квадрат».Если сумеешь – ты там узнай,как отвечать на вопрос: «Зачем?»Я конспектирую – продолжай.Я без подсказок пребуду нем.

1

Я верю, что каждая вещь – словои что каждое слово – вещь.А мыне достроили идеальный лабиринтс одним входом возле меня, другим – возле тебя,пройдя по которому каждый своей дорогой,мы должны были встретиться в центре,с удивлением обнаружив,что никакого Минотавра нет и в помине.Что мы его выдумали только лишь из-за боязниуслышать друг от друга: «Да, это ты…»Страх конечной остановкиоказался сильнее желания до нее дойти.И теперь, пытаясь стряхнутьналипший на стекло памяти рисунок,где видимы только пластиковые трубки,по которым течет формалин,склонившийся человек – в белом халате,констатирующий: «Вот поэтому…»,бесполезные склянки с лекарствами,стоящие на шкафу в комнате,сдавленной закостенелой тишиной,я заново перезагружаю программу,чтобы обнаружить причину ее сбоя.Попытаемся разобраться вместе…Попытаемся понять.

2

Лаий снимает галстук.А в это время над ухом, успевшим остыть,черный рупор сквозь звуки фокстрота и тангопропускает высокий диктующий голос.Металлом звенит речитатив, сообщаябесстрастный и срочный приказ:«Вас вызывает Юпитер!Иди же скорее туда, где ты был,когда начинался твой путь,навстречу с ослепшим потомком».И снова – холмы.Вершины скрывают от взорастучащий о берег прибой.В горах он неслышен.И снова, как прежде, на пашнях вокруг городоввоенное сеяно просо.Солдаты растут из земли.Их крик оглушает пространство.Все стороны до горизонта – лишь каски и рты.И диагональ автомата из каждого делает дробь —один разделить на один.Один разделить на один – будет ноль.«Стремиться к нулю!» – вещает приказ командиров.«Ты снова здесь, Лаий.Ты снова на кадмовом поле.Ты снова всю пытку надеждойобязан один пережить.Чтоб жить было можно».

3

«Я взглянул окрест,и сердцу потребовался кардиостимулятор.Я готов не быть, но хочу окончательной ясности.Чтобы у всех причин были следствия,и у всех следствий были причины.Если война есть следствие мира,значит мир есть причина войны.Земля появилась из моря.И там было то,чего мне не достичь никогда.Где бликует отсвет караульных огней,где прожектора бьет полоса,где вдоль нитей стальных, что под током,спотыкаясь, бежит человеки где с башней сторожевых слышен голос: «Нельзя!»«Там, – шептала мне мать, со скрипом крутя кофемолку, —там на берегах иллирийскихто, что называли мы деревом – деревом было,река называлась рекой, и в этой рекебьющая в ногу форель называлась форелью.Мог ты на склоне стоять каменистом,и, не спросив: «Почему?» и «Зачем?»,слышать треск созревающих слив,тихий шорох растущих корней,ветвление бука и тиса».Фотография, сделанная в детстве,с самого края поджигается тем, кто ее сделал.И плывущий наискосок огоньпокрывает запечатленный пейзажрасплавленными язвами.И внезапно подувший ветерчерной свастикой закручивает к небесамостатки пепла.Черные свастики вместо звезд —это выдох сожженных.Белый бинт на глаза!Белый бинт на глаза!И на ощупь по горным тропам,не надеясь встретить вожатого,мне остается дойти до того места,которого никогда не было.Которого никогда не будет,ибо там естьлишь оглушительное солнце,заново освещающее лица,которых уже нет,но которые хочется удержатьне изменившимися,застывшими,смотрящими в упор,и с одобрением говорящими:«Иди, иди..»Там я буду один —в центре круга,который стерилен».

4

«Смотри, – кричала толпа, – Человекобог!»«Этот тот, кто распял себя самвнизголовой».

5

На перекрестке трех улицон надевает очки.Ночь наступает.Над входом в метрокрасный слоган «Живи без надежды!»пульсирует в памяти, словно сирена,и, пока турникетсо всхлипом глотает монету, —увлекает в воронку остатки того,на чем взгляд задержался когда-то.По эскалатору – вниз.К поездам до платформы «не важно какой».Здесь он сам выбирает названья.Ибо цель – не нужна.На табло – sms:«Желанье – таблетка от страха».«Обретайте свободу, сгоняя излишний вес!»«Смерть – смотрите по телевизору»,«Плачьте по тамагочи»,«Меняйте свой труд на секс».«Пиартесь любовью к ближнему».«Бог – это цветомузыка,которую настраиваешь сам.То красным, то синим,выхватывая из мракашепчущую «Твоя»,официанта, несущего чай,Колизей, пирамиды,Анды или Канары.Все это только твое.Главное – не умирай.Заполни паузу совокупленьем.Ты – это только ты.Больше никто другой».«Ты – это собственное хотение».

6

«Избавьте меня от того,что хочу ежедневно.Ибо желание, помноженное на желание,приплюсованное к двум предыдущим желаниям,и желание желать этогозаставляют мысльдвигаться по закольцованному лабиринту,словно главный персонажобновляемой в режиме on-lineкомпьютерной игры.Рулетка, вращаемая в казино.Деньги на зеленом сукне.Запотевшая бутылка «Pepsi».Указательный палец,подносимый к накрашенным губам.Перламутровый отблеск маникюра.Таtoo бабочки возле левой груди,покрытой белой вуалью….Отмечать все это эрекциейдля последующего приобретения.Или приобретениемдля последующей эрекции…Множась через чаты,удваиваясь через ICQ,как зеркало, отраженноев другом зеркале и смотрящеесяв третье зеркало, мысль теряет тело,никому отправляя ответ:«Наряжаю Бога подобьем себяи встаю на место его».

7

На перекрестке трех улицс истинами, отлитыми в формеФаллоса и Юпитера, —встретились смерть со смертью,довольные сами собой.

8

– Где ты?– Я здесь.Так колокол бьет —стихающий гул,сливая со звоном.– Здесь…?– …это значит – «всегда»…– …был…?– …как и ты.– Не знаю…– …не знали!– Что там?– Там – здесь.– Как – здесь?– Как здесь, так и здесь.– И что есть?– Есть я.– А где есть….?– ….ты? Здесь!– А что же есть – «есть»?– Быть здесь.– И значит…?…все время меняться местами.

9

Здесь мы нашли ту ось,о которой уже писалось в стихотворении.О которой все знают изначально,но предпочитают умалчиватьи, в конце концов, – забывают,несмотря на ее шум —тихий, словно шорох песка в часах,и постоянный, как мысль о себе,которая его заглушает.Встретив друг друга,друг друга мы не узнали.Ты этот шум слышал,но попытался забыть.И это твое заблуждение.Я об этом шуме знал,но боялся открыть двери комнаты,где, по сути, смотрел лишь на постеры.И это моя вина.Мы хотели комфорта сами в себе.Но он невозможен.Место встречи не названо.Если я скажу, что это Бог,то ты не поверишь.А если ты скажешь, что это истина,то я рассмеюсь.Так закручиваются планеты,собирая вокруг себя атмосферу,и разлетаются в стороны.И падает на поверхность каждойлишь отраженный, рассеянный свет,об источнике которогомы можем только догадываться.И расширяются между ними пространства,грозя взрывом.И в этом беззвучиипадают бомбы,рушатся здания.И диктору остается лишь повторять:«Приштина» или «Бейрут».Так закручивается спираль лабиринтаи сжимается каждый из нас.И свет поглощается.И тьма объяла его.Но мы уже встретились.И ты можешь сказать:«Он терялся и снова нашелся».И я: «Он уходил,но вновь возвратился».И слово «тополь» для насснова становится тополем.И слово «река» —становиться снова рекою.И бьющую в ногу форельопять называем форелью.И не важнона каком языке.

Лабиринт II

Z. B.

1

Каждое сказанное слововсегда только часть слова.Часть, ждущая остальных частейв виде одобрения или несогласия.И это ожидание,сходное с ожиданием автобуса,на сотом километре от городапоздним мартовским вечером,когда красный закаткрасит в красное наледь, —есть ожидание дома.Места,куда бы хотелось дойти.И где можно, сказав себе: «Здесь»,получить подтверждение.Так иди же!Вдаль от себя по дороге к себе, —лентой Мёбиуса.Даже если движенье по кругуне дает ничего,кроме трассы,петляющей между холмов.Кроме глаз воспаленных.Кроме стертых ботинок.Кроме губ, вопрошающих: «Где?»Кроме мысли: «Не здесь…»Не страшись!Ибо дом не нашедший —обретает его.

2

Он не может догнать себя.И видит как тот,кого он не может догнать, —сворачивает в переулок,садится в автомобиль,заказывает тур в Таиланд,посещает солярий,или меняет одни деньгина другие деньги.И ежедневновходит в свой офиси выходит из офиса.Поднимается в лифтеи спускается в лифте,умножая знакомыхв телефонном табло.Собирая их, словно гербарий,расширяя себякак круги по воде,раздавая визитки.Раздавая пожатия рук.Раздавая,как будто по ложечке чайной, —скорбь на похороны,деньги на флирт,страсть на спорт,и слово: «люблю» на семью,и слово: «прости» на страховку.Меря времямерой движенья от цели до цели.Старясь меняться местами,с тем,чья спина впереди.С вереницей других —сотней лучших, чем тот,кого он не может догнать,начиная утро с пробежкивдоль улиц.И встречая лишь тех,кто уже повернулиобратно.

3

«Я готов подготовить себяк восхождению.Чтобы стать чемпионом,способным сразить даже полубыкаапперкотом и правой прямой.И на пьедестале,поднимая вверх рукув знак безусловной победынокаутом.Я готов подготовить себяк свету рампы, и звону бокалов —при вручении премиилучшего в боксе и реслинге.К интервью в телекамеры.К раздаче автографов.К признанью своих мемуаровбестселлером.Я готов подготовить себябыть оформленной строчкой,знакомой цитатой для всех,эквивалентом надежды.Венчаньем многих трудов.Воплощениемживописца и скульптора.И стать экспонатом музея.Я готов подготовить себяк роли статуи, отлитой из воска.Сохраняя боксерскую стойку,напряжение мышци поднятый вверх подбородокперед самым победным броском.Перед гулом оваций.Переходящим в легенду.Я готов подготовить себяоказаться навек помещеннымв «Галерею героев»: —«По мраморной лестнице —на этаж нулевой».Где ровный подсвет галогеном,и рот приоткрытый твердеетот эффекта фреона.Я готов подготовить себяк путешествию вниз.Словно к центру Земли,до себя самого,возвращаясь чрез заросли дрока.Идя через рожь.Идя через рекупо шатким мосткам,где утром стирали белье,а после сушили.Я готов подготовить себяк обретению сноваслова как слова.Чтобы то, что оно означает,стало тем, что оно означает,и чтоб имя мое,опознавая меня,стало именем только моим.Я готов подготовить себяк ожиданью признанья,что, словно шершавая ниткаот воздушного шарана детской ладони, —оставило след в давнем сне,сквозь который я слышал:«Добрночи!»Я готов подготовить себястать согласнымс дорожною пылью,с каждым шагом своим,с размером тропинки,протоптанной средь сорняков,с каждой кочкойи с каждою сорной травою.Я готов подготовить себяк восхождению снова.И снова, как слова,появлению – там —между темных холмов…А дальше на холм —тебя кто-то толкает,как камень».

4

Кто-то окликнул по имени.«Это значит,что нитку твоюпостепенно мотаютна палец».

5

Прекрасноволосая.Она говорит себе: «я»и хочет соответствоватьнастоящему времени.И думает – стоит листавить знак равенствамежду желаньем и счастьем.Секундой живущая.Она обретает себя как себя,когда словно ветром пустынным,захвачена взглядом чужим.И, в зеркале том отраженная —сверяет, что есть,и то, что могло быть.Венцом одаренная.Она ищет предел,до которого может дойтитот, кто бродитв потемках Дедала,освещаемый этим венцом.Но, увы, не находит предела.Из сна выводящая.Она снова и снова,как слово «Добрночи!»по нитке шершавойв сон уводит другой —тот, где прикосновенье —недолгая чья-то надежда.И бровь подводящая.Она подбирает на случайсвой взгляд, как репликитембр настойчиво ищет актер,желая прийти к пониманию роли.И, предполагая успех,настроена на аплодисменты.Застывшая трепетно.Она ожидает того,кто черную линию тушисочтет маскировкой,себя занимая, меж тем,что каждый дареный топазпублично считает за счастье.И страхом плененная.Она, как будто бы чайканад морем десятибалльным.Боится объятья. Боится открытьясебя, словно комнаты детской,где спрятан стеклянный секрет,подобранными наспех ключами.И, мненьем гонимая,от быстрых желаний своихдо места без этих желаний,она заставляет плутатьидущих навстречуcо словом последнимиз книги с известным концом.И смотрит на север,туда, где индийский венец1над облаком в аквамариневозгорается рядом со Львом2.И надеется ждатьприходящего чудакак чуда.

6

«Жизнь заканчивается привычкой жить.Когда разницы нет между тем,что я вспомнила только сейчас,и тем, что я помнила долго.Все спрессовано намертвокак будто бы в кубике льда…В фарфоровой чашке – чай английский.И крекер на розовом блюдце.На тумбочке шведской,заказанной по каталогу(чуть-чуть с переплатой), —по левую сторону, —чтоб было рукоюлегко дотянуться! —у самого зеркала:кольцо с ограненным топазом,с нефритами фенечка,неполный флакончик с духами.Хотелось бы «Isatis Givenchy»,но будем довольныи чем-то от Келвина Кляйна.Вчера не успела доехатьдо автоцентра «Peugeot»…А завтра не опоздать бына сессию Tatoo салона…Расчесывать волосыи бровь подводить…И может быть кто-то сегодня,как будто ключом серебристым,тихонько откроет…Нет, нет….…как будто водою проточнойспрессованный лед,где время мое неотличимоот времени общего,вдруг сделаетточно такой жепроточною долгой водою.И так, чтоб пространство моевдруг стало чуть ширетого виртуала,куда, уходящая в поискахи сопоставляя слово со словом,я ребусов не разгадала – насколькожеланье мое не желатьтех мест, где не будет желаний,не сковано будет желаньем другим,как спекшейся глиной,что быстро становится камнем.И чтобы рельефная мышцасразившего полубыка —единственным стала ландшафтомот линии жизни на левой ладонидо каждой знакомой ложбины.И стала бы только моимпродолженьем рисунка,что в детстве пыталась чертить,стараясь себя опознать как себя,как круг, что не может вписатьсяв очерченный раньше квадрат.И чтобы я тело своесчитала чуть-чуть незаконченным.Творимым, как будто из воска,до долгих пределов таких,куда только может дойти(устремляясь к созвездию Льва!)проточная эта вода,чтоб там запуститьединственно верный хронометр,способный отсчитыватьразницу времени…Между тем,что я вспомнила только сейчас,и тем, что я помнила долго…Чтоб стать мягкой глиной.И пытаться не бытьсредоточием прочного камня».