скачать книгу бесплатно
Враг един. Книга первая. Слуга отречения
Свенья Ларк
Они живут рядом с вами.
Они живут внутри вас.
Может быть, у кого-то из них вы спрашивали дорогу на улице.
Может быть, кто-то из них являлся вам во снах.
Те, кто способен подчинять себе стихии. Те, кто сам является стихией.
Те, что выбрали для себя путь Тьмы или путь Света.
Самая обычная троица молодых людей одновременно обретает силы, неведомые простым смертным. Весь мир – их дом теперь.
Они ещё не знают, что им предстоит оказаться по разные стороны баррикад…
Свенья Ларк
Враг един. Книга первая. Слуга отречения
А ты скажи мне, на каком языке изъясняется ветер? Какой национальности гроза? Где родина дождя? Какого цвета молния? Куда уходит гром, когда замирает? Вы должны владеть всеми наречиями, парни, во всех оттенках и разновидностях, чтобы, когда понадобится, усмирить огни святого Эльма и шары голубого огня, что рыскают по земле точно шипящие кошки. (…) Некоторые люди притягивают молнию, впитывают её, как песок впитывает влагу. Некоторые люди заряжены отрицательно, другие положительно. Некоторые светятся в темноте. Некоторые гасят пламя…
Рэй Брэдбери
«Что-то страшное грядёт»
С огромной нежностью и бесконечной благодарностью к авторам посвящаю эту историю героям одной из самых любимых сказок моего далёкого детства
© Свенья Ларк, 2021
Пролог
– В Утрехте семь часов тридцать минут, а следующие полчаса вы проведёте со мной, Эммой ван дер Берг, и, конечно же, с признанными классиками мировой рок-музыки. Я надеюсь, что композиция, которую вы услышите сразу же после выпуска новостей, поднимет нам настроение в эту дождливую осеннюю погоду. Желаю всем отличного начала рабочего дня…
Тесс поправила в правом ухе белый наушник гарнитуры, чуть убавила звук радио и в очередной раз глянула на экран мобильного. Уже семь тридцать две. Завтракать, видимо, придётся за рулём. Да сколько можно стоять в этой очереди? В конце концов, неужели нельзя немного быстрее разливать в стаканчики этот чёртов капучино?!
– Ма-а-а! Купи мне тоже… конвертик с шоколадом… – заканючил сидящий в коляске Леви.
– У тебя же аллергия на шоколад, мышонок, забыл? Тебе нельзя.
– Ну тогда с яблоком…
– С яблоком куплю, – покорно пообещала Тесс, взъерошив сыну льняные вихры.
Семь тридцать пять. Если она не застрянет в пробке за Центральным вокзалом, есть маленький шанс, что ребёнок вовремя попадёт в садик, а она ещё успеет на совещание.
У противоположного конца прилавка замер, остекленевшими глазами глядя на нацарапанное мелом на чёрной доске меню, низенький полноватый мужчина в полицейской форме. Он выглядел бледным и каким-то страшно измученным; под запавшими глазами наметились тёмные круги. «Наверное, с ночной смены», – сочувственно подумала Тесс.
Семь тридцать восемь.
– …число жертв землетрясения в Индонезии достигло восьмидесяти человек, сообщает пресс-служба, – размеренно бормотало радио в ухе. – Президент страны выразил жертвам…
За спиной монотонно пиликали сканеры на кассах и слышался равномерный, похожий на пчелиное жужжание гул людских голосов. Запах кофе щекотал ноздри.
– Ма-ам… смотри, – Леви снова задёргал её за платье. – Дядя ряженый!
Тесс посмотрела туда, куда указывала маленькая детская рука, и невольно вздрогнула. Прямо позади полицейского, положив руку тому на плечо, стоял высокий, затянутый в чёрное человек в уродливой карнавальной маске, изображающей какую-то краснолицую тварь с круглыми, обведёнными толстой тёмной каймой глазами, широким, в пол-лица, носом, кустистыми чёрными бровями и оскаленными острыми зубами. «Ах да, точно, через месяц же Хэллоуин», – вспомнила Тесс, нервно теребя в кармане ключи от машины. Хотя это, конечно, всё равно не причина пугать невыспавшихся людей в супермаркетах с утра пораньше. Да и выспавшихся тоже не стоило бы…
Ну да мало ли на свете фриков – в конце концов, у нас ведь свободная страна.
– …сухогруза, затонувшего вчера вечером у побережья Туниса. Продолжается операция по спасению двадцати одного члена экипажа, двое из них являются гражданами Нидерландов, четверо найдены погибшими. Следите за развитием событий в трансляции на нашем сайте. А теперь к другим новостям Нидерландов и мира…
Семь сорок одна.
Из азиатской закусочной по соседству с пекарней тянуло горячим пряным паром; Тесс видела, как лбы поваров, суетящихся на открытой кухне, блестят от пота. Очередь как будто бы даже не уменьшалась, и она со вздохом стянула с себя шарф и расстегнула пальто.
– Чёрт, да долго ты там ещё будешь копаться, а?! – неожиданно визгливо заорал полицейский. – Ты что, специально надо мной издеваешься?!
Этот вопль заставил Тесс дёрнуться от неожиданности, и тут же она увидела, как продавщица, веснушчатая девушка в круглых блестящих очках и белом кружевном фартучке, побледнела и судорожно шарахнулась от прилавка назад.
– Пожалуйста… пожалуйста, успокойтесь, – залепетала она вдруг, выставляя перед собой ладони с тонкими наманикюренными пальчиками. – Мы сейчас… сейчас…
«Вот ведь пугливая пошла молодёжь», – успела с неудовольствием сказать себе Тесс. Какая уж тут борьба за женские права, если ты в восемнадцать (или сколько ей там?) лет не можешь поставить на место зарвавшегося покупателя? Да и мужик тоже хорош – видно, что устал, но и срывать злость на ком попало… это уже ни в какие ворота. А ещё полицейский.
«Сейчас я ему всё выскажу», – решительно подумала Тесс, оборачиваясь.
…и с изумлением заметила, что мужчина вытягивает из прицепленной к поясу кобуры пистолет.
Сонная, медленно соображающая поутру очередь, как в замедленном кадре, качнулась от него в сторону.
– Суки… какие же вы все суки, а… ненавижу… – невнятно забормотал полицейский, с громким щелчком снимая пистолет с предохранителя и внезапно с силой закусывая губу.
Тесс показалось, что она будто со стороны услышала свой собственный вскрик.
Первые две пули попали девчонке за прилавком прямо в грудь. Та отлетела к стене, со звоном сбивая на пол расставленные на столе кофейники; на белом фартуке расплылось огромное красное пятно. Вокруг пронзительно закричали на разные голоса, какая-то женщина позади Тесс судорожно выкрикнула: «Позовите охрану!»
Ещё одна пуля вдребезги разнесла стекло прилавка. Во все стороны полетели осколки; стоящий рядом с Тесс парень в длинном красном шарфе развернулся и побежал к выходу, а полицейский начал с двух рук стрелять ему вслед.
На несколько безмерно долгих мгновений Тесс замерла на месте как статуя, не в силах заставить себя двинуться с места. Ей почему-то казалось, что стоит совершить хоть одно лишнее движение… всего только одно движение… и тогда…
Расширенные от ужаса глаза остановились на человеке в карнавальной маске… и Тесс померещилось, что она видит, как маска подёргивается мутной белесой рябью и потом растворяется, словно смытая водой, обнажая вполне человеческие черты: узкие восточные глаза, прищуренные и пронзительно-чёрные, кривоватый нос и жёсткие бледные губы.
Мужчина стоял в шаге от неё, держа руки скрещенными на груди. Казалось, его совсем не тревожит происходящее и не пугают выстрелы. На какой-то миг он встретился с Тесс взглядом и едва заметно нахмурил густые тёмные брови – ив тот же момент она увидела, как полицейский неправдоподобно медленно наводит дуло пистолета на неё.
Женщина задохнулась от нахлынувшей паники, наконец стряхивая с себя смертельную оторопь, выхватила из коляски ревущего сына и бросилась вместе с ним на пол, прикрывая ребёнка своим телом…
Часть первая
Лунный ребёнок
Глава 1
Когда электричка тронулась, Тимка уже почти перестал плакать. Он всё-таки не был идиотом и вполне отдавал себе отчёт в том, что плачущий тринадцатилетний подросток при полном отсутствии каких-либо взрослых поблизости наверняка может вызвать вопросы у особенно заботливых окружающих, – а посторонние вопросы Тимке сейчас нужны были меньше всего на свете.
А если сидеть вот так, без особенных эмоций на лице, и спокойно рассматривать носки своих кроссовок, то никто, наверное, и не станет обращать на него специального внимания. А в крайнем случае всегда можно сказать, что его мама, например, просто выглянула в соседний вагон посмотреть расписание… или, например, вышла в тамбур поговорить по телефону о чём-нибудь, не вполне предназначенном для детских ушей, – такое ведь тоже иногда случается в жизни, верно?
Вот если бы только это действительно было правдой…
Электричка миновала Толмачёво, потом Мшинскую. Вагон мерно потряхивало. Внезапно Тимке показалось, что сидящая напротив него женщина в зелёном клеёнчатом пальто и с большой клетчатой сумкой на плече, до того мирно покусывавшая дужку очков над кроссвордом-судоку, вдруг поднимает на него взгляд и вот-вот к нему обратится. Тогда Тимка стремительно вскочил со своего места, без единого слова дёрнул дверь, на мгновение впустив внутрь вагона какофонию колёсного грохота, и почти бегом ринулся вперёд. Дойдя до самого конца поезда, где почти не было людей, он снова сел на жёсткое, обитое малиновым дерматином сидение и стал, не отрываясь, остановившимися глазами смотреть в окно. За запылённым стеклом мелькали ажурные силуэты берёз и тоненьких осин, усыпанных подсвеченной солнцем золотистой листвой, – печальные и скоротечные картинки ранней осени. Потом поезд помчался через чернолесье, и в щель приоткрытого окна над головой потянуло запахом мокрой хвои.
Рассеянно провожая взглядом проплывающие мимо железнодорожные столбы, Тимка подумал, что эта поездка вполне может удостоиться номинации на звание самого отчаянного поступка в его пока ещё не очень долгой сознательной жизни. Не то чтобы среди номинантов на это звание совсем не имелось никаких других эпизодов – Тимке вообще казалось, что он последние три года живёт какой-то очень странной, вывернутой наизнанку жизнью, в которой порой совершенно невозможно отличить правильное от неправильного. Но вот так в одиночку сорваться из города, не имея абсолютно никакой конкретной цели, – это был уже, пожалуй, переход на какой-то новый уровень.
Просто… он не мог ни единой минуты находиться там, в тёткиной квартире. Вот просто физически не мог, и всё.
Тот факт, что тётка (Тимка никогда, даже про себя, не называл её по имени, потому что сводная сестра его мамы по странному капризу судьбы носила то же имя, что и мама, и думать об этом Тимке было невыносимо противно) никогда не бывала довольна ни его внешним видом, ни оценками, наверное, не являлся сам по себе такой уж страшной бедой. То, что она иногда встречала Тимку из школы и специально, явно получая от процесса немалое удовольствие, громко отчитывала его на виду у одноклассников, называя тупым и малахольным, тоже было, в общем-то, терпимо.
Гораздо хуже было то, что тётка постоянно требовала от него быть вежливым, не перечить старшим и, самое главное, не ввязываться в драки с ровесниками («Смотри мне, если вылетишь из школы, там и до полиции недалеко!»). Наверное, именно поэтому, когда в этом году его выбрало своей жертвой ещё несколько человек, примкнувших к компании Серого, Тимка с самого начала старался просто терпеть и не обращать на них внимания. Иногда его обливали водой из поломойного ведра или выкидывали шапку в унитаз, иногда вытряхивали вещи из рюкзака на пол и заставляли ползать на карачках по всему классу, собирая их, иногда окружали толпой на перемене и харкали в лицо. И все смеялись; один раз даже физрук повеселился вместе со всеми, когда его во время игры в пионербол отправили на пол подставленной подножкой.
И совсем уже фигово было, что Серый, по праву сынка какого-то там, как выражалась тётка, «оч-чень серьёзного человека», ходивший в вечных любимчиках у директрисы, наслаждался в своей жизни, по сути, полной безнаказанностью. Более того, каким-то образом он умудрялся каждый раз выворачивать всё так, что в любой ситуации выглядел как первая жертва. Однажды Тимке пришлось перед всем классом просить у него прощения за то, что он толкнул Серого в коридоре, а этот амбал смотрел на него в упор и издевательски лыбился.
Тимка и правда очень старался делать вид, что у него всё в порядке. Раз или два он даже пробовал отбиваться, но любая попытка постоять за себя, когда Серый или кто-то из его компании лезли к нему в столовой или в раздевалке, всякий раз оборачивались вызовами к директору и страшными скандалами дома, если вовсе не ремнём. Во время этих скандалов всегда надо было стоять, вытянувшись в струнку, и молчать, виновато опустив голову, а потом обязательно ещё и извиниться первому, чтобы тётка наконец оставила его в покое и отпустила в свою комнату.
Сегодня он впервые в жизни крикнул ей в ответ «дура!» и в наказание был на полчаса выставлен на лестницу босиком и в одних трусах («Я из тебя воспитаю приличного человека, тварь неблагодарная!»). Когда тётка наконец впустила его обратно, Тимка стащил из тумбочки в коридоре ключи от дачи, а потом натянул куртку с кроссовками, незаметно прокрался мимо двери кухни, из-за которой слышались взлаивания очередных телевизионных дебатов, и на цыпочках вышел из квартиры.
Потому что он просто больше не мог.
* * *
– …и вовсе даже не «какая-то там барахолка», а антикварный рынок, – в который раз повторила Верена, прижимая смартфон к уху и роясь в рюкзаке в поисках кошелька. Вечно в этом бардаке ничего не найти. – Ну ма-ам, сама подумай, где ещё искать подарок человеку, который ни разу в жизни не был в Европе? А Анжелика сама не своя от всякой винтажной бижутерии, где ж я её ещё найду в таком количестве, не в молле же… да продезинфицирую я всё!
Верена немного кривила душой. Она была практически уверена, что её австралийская подруга по переписке будет прыгать до потолка, получив в подарок даже банальную сувенирную бутылку «Берлинского воздуха» в форме Бранденбургских ворот. На самом деле Верена просто любила барахолки. Было что-то удивительно приятное в том, чтобы в воскресенье после репетиции пройтись вдоль шумных торговых рядов, трогая и разглядывая старинные и не очень фарфоровые сервизы и медные статуэтки, ящики с книгами и выцветшими от времени журналами, древние лампы и вычурную деревянную мебель. «Всё такое разное, и так быстро меняется, а на одну человеческую жизнь приходится так мало интересного», – думала Верена. И так жаль временами, что нельзя жить вечно. Ну или не вечно, ну хотя бы пару столетий – Верене в её двадцать лет это тоже казалось весьма солидным сроком.
На набережной напротив Музейного острова яблоку было негде упасть. Над головой плыло звонкое, гудящее многоязычное разноголосье; пёстрый народ, обрадованный хорошей погодой, вовсю щеголял в рваных джинсах и коротких майках. Верена смотрела на них с некоторым скепсисом: папина немецкая кровь в ней иногда требовала относиться к одежде проще, но мамина французская время от времени призывала тренировать вкус, что бы это ни значило.
В безоблачном небе, синем и пронзительном, висело ослепительно-яркое солнце, и его лучи отражались от отполированного за множество лет диабаза под ногами и окрашивали начинающую желтеть листву деревьев и растянутые вдоль берега Шпрее белые тенты в золотистые празднично-карнавальные тона. Сладкий и терпкий, пахнущий сыростью и опавшими листьями холодный осенний воздух, казалось, можно было разливать по бокалам и пить, как шампанское.
У прилавка с украшениями галдела толпа китайских туристов. Самый спокойный из них, кажется, это был гид, пытался что-то втолковать продавцу на ломаном английском, на что тот с завидным упорством отвечал на смеси польского с немецким.
«А ещё было бы здорово, если бы люди понимали друг друга без переводчика, – продолжала фантазировать Верена, перебирая почерневшие от времени серебряные цепочки. – Вот эта уже ни на что не годится, а вот под ту, если почистить, конечно, вполне можно подобрать какую-нибудь винтажную под-ве-соч-ку… Скольких проблем избежало бы человечество, если бы люди имели возможность просто понимать друг друга, и всё. В непонятном ведь всегда ищешь подвох…»
Верена взяла в руки тяжёлую бархатную шкатулку с ладонь величиной. На крышке красовался какой-то хитрый полустёршийся вензель. Кто-то там фон кто-то там… «Вот в такой штуке точно можно дарить винтажные погремушки», – мелькнуло в голове. Верена заглянула внутрь. На атласной подложке лежали два тонких золотых кольца. А может, и не золотых…
– Слушай, а это вообще серьги или браслеты? Почему такие тонкие?
– Понятия не имею, красавица, – улыбнулся ей молодой, турецкого вида парень, стоящий за прилавком, скучающе засунув руки в карманы джинсов. – Я в женских побрякушках не очень разбираюсь. Но у серёг должна быть застёжка, так? А эти сплошные… И на руку по размеру как раз подходят, – он покрутил кольцо на пальце. – Тебе пойдут. Скидку сделаю. А? Всем за двадцать отдаю, а тебе за десять. А? Возьмёшь?
Верена демонстративно задумалась. Медленно, выдерживая паузу, обвела взглядом нарядные, умытые полуденным светом фасады домов на набережной и увенчанный гигантским тёмным куполом монолит музея Боде на противоположном берегу – он ей всегда казался похожим на сказочную крепость из какого-то мультфильма.
– А может, и возьму. За пять.
– За восемь.
– Семь!
– Договорились…
Необыкновенно довольная в равной степени и покупкой, и собственным умением торговаться, Верена засунула приобретение в карман и, насвистывая, направилась в сторону вокзала.
* * *
Тимка спустился на платформу и, перебравшись через железнодорожные пути, шагнул на узкую, посыпанную гравием дорожку. Солнце потихоньку опускалось за горизонт, и воздух постепенно становился всё прохладнее. Под ногами жадно чавкала налипающая на кроссовки грязь.
На территории садоводства не было ни души, только ветер со свистом носил тучи жёлто-красных, похожих на обрывки цветной бумаги листьев по выложенным деревянными досками тропинкам между домами.
Какие-то чёрные птички с одинаковыми жёлтенькими клювами, сидящие на клёне у самого дома, перекликались между собой тонкими переливающимися трелями; на козырьке над крыльцом курлыкали голуби.
С трудом открывая тяжёлую деревянную входную дверь, Тимка автоматически бросил взгляд в маленькое, покрытое чёрными точками старое зеркало, в незапамятные времена зачем-то привинченное проволокой к столбику крыльца. Глаза всё ещё были покрасневшими, под ними наметились едва заметные голубоватые тени.
Если тётка сразу не хватится ключей, может, и не поймёт, что он здесь.
Сбежавший из собственного дома.
Мама бы никогда такого не допустила. И папа тоже.
Но их было не вернуть…
Тимке хотелось есть, поэтому первым делом он стал шарить по дому в поисках ключа от кладовой. Он точно знал, что тётка имела привычку закупать тушёнку и всякие запаянные компоты на дачу ящиками, чтобы потом не таскать с собой тяжёлые сумки каждые выходные.
Дом внутри пах застоявшейся сыростью и затхлостью. Деревянные половицы с раскиданными по ним пёстрыми тряпочными ковриками отчаянно скрипели даже от лёгких шагов.
«Где же он может быть», – думал Тимка, один за другим обыскивая ящики громоздкого, с толстыми, словно бочонки, ножками-тумбами, письменного стола в жилой комнате. Он как раз выгребал из глубокого пыльного нижнего ящика ворох каких-то журналов со смятыми выцветшими обложками и вырванными страницами – кажется, мама использовала их исключительно в качестве подстилок, когда пересаживала цветы, – как вдруг увидел на самом его дне большой нераспечатанный конверт из мягкой жёлтой бумаги. Тимка взял конверт в руки и переместил его под зелёный жестяной колпак настольной лампы.
Отправитель: Константин Зиновьев. Синяя наклейка «avia». Тимка взглянул на штамп…
Письмо пришло по адресу через два месяца после того, как было отправлено.
Спустя две недели после возвращения папы из своей трёхмесячной командировки в Мексику.
И через четыре дня после аварии.
Его просто никто уже не успел прочесть…
Совершенно забыв о том, что он здесь искал, и чувствуя, как озябшие пальцы внезапно начинают предательски дрожать, Тимка, торопясь, вскрыл конверт зубами. На полированную поверхность стола выпали большая, размером с тетрадный лист, глянцевая открытка с кактусами на фоне заката и два тонких золотистых кольца в запаянном целлофановом пакетике. На оборотной стороне открытки знакомым крупным папиным почерком было размашисто выведено:
«Ангелочек! Скучаю по тебе страшно – скатываюсь в банальности, так что уже, можно сказать, ночами пишу письма пером при свете свечи. Совсем скоро домой. Не могу, прямо дни уже считаю. Поцелуй от меня Тимофея крепко-крепко. Твой Ко.
Р. S. Нашёл тебе браслетики на местном развале, ты вроде такое любишь. Продавщица клялась, что это традиционное украшение ацтеков. По легенде, их надо надевать сразу на обе руки, чтобы с тобой пребывала гармония стихий. Мне, правда, показалось, что эта легенда – сплошной экспромт, но с другой стороны – если поверить, получается очень романтично, правда?»
