ТАЙНОЕ и ЯВНОЕ в жизни женщины

– Не люблю Тулуз-Лотрека, – пробубнила я, присаживаясь на удобный диванчик. – Тратил талант на изображение каких-то уродливых распутных девок. Меня его сюжеты как-то будоражат.

– Будоражат – значит, не оставляют равнодушной! – заметила Марина. – Я для себя повесила. Хочу проникнуться. Специалисты по живописи пишут, что его надо сопоставлять именно с Ван-Гогом, моя дорогая!

– Господи, ты ещё статьи по искусствоведению успеваешь читать! – воскликнула я.

– А как же! – горделиво ответила Марина.

– Такой домохозяйке, как ты, давно пора самой писать книги по истории живописи и культуры, – заметила я с дружеской иронией. – Или выступать по каналу «Культура».

– Какие наши годы! Напишем. Выступим. Детей на ноги поставлю и займусь, – отшутилась подруга. – Мне есть, о чём поведать миру. Уж очень меня возмущает нынешняя эпоха наиглупейшего смешения стилей! Картины пишут по принципу – «сделайте нам красиво». Венчают Шилова с Боттичелли. И непременно втиснут всякие гламурные завитушки, крендельки, гербы, кресты. С этим пора кончать! Книгу я пока не потяну, а вот над очерками думаю поработать.

– Ты серьёзно? – удивилась я.

– Вполне! Напоминаю, моя сноха – журналистка. Она давно уговаривает меня публиковаться. Ей нравятся мои суждения об искусстве.

– Мне тоже всегда интересно тебя послушать.

– Ой, ладно! Не подначивай, а то я сяду на любимого конька и понесусь во весь опор! Сдаётся мне, ты пришла не за этим! – простодушно воскликнула Марина. – Не о живописи беседовать – это уж точно!

При всей любви к искусству я в тот момент не могла рассматривать картины Ван-Гога и Тулуз-Лотрека. Марина видела меня насквозь. За разговором она подала обещанный винный напиток в высоких бокалах из богемского стекла, напоминающих по форме раскрывшийся тюльпан.

– Давай по глоточку, – предложила подруга. – Отпей, прочувствуй. Пообедаем позже. Ещё не готово. Согласна?

Глинтвейн в февральский полдень – что может быть лучше? После нескольких неторопливых глотков дрожь и тревога улетучились. Мысли выровнялись, потекли спокойней.

– Итак, что у нас на повестке дня? – поинтересовалась Марина со всей серьёзностью. – Объявился Полозовский. Так? Чем это тебе грозит? Он что, собирается как-то возникнуть в твоей жизни?

– Да нет, обещал не беспокоить ни словом, ни делом.

– Вот и отлично! Вот это благородно! – с облегчением заявила Марина. – Как подумаю, что ты могла выйти за него замуж! Анька! Вот хватила бы лиха!

– Да уж…

– Такие, как он, никогда не живут, как люди, – ворчливо продолжала Марина. – Это вечные менестрели и возмутители спокойствия. Нет, он парень, конечно, хороший! По-своему. Интересный даже. Красавец. Но нам с такими не пути, подруга!

– Конечно, Марин, – уныло подтвердила я. – Но из песни слов уже не выкинешь. Я даже мать его любила, как свою.

– Да, я сама всегда ей восхищалась! – вспомнила Марина. – А какое имя! Беата Мариановна Полозовская! Как звучит, а? Ты не томись, облегчай душу. Что тебя встревожило?

– Мариш, я и не думала, что ещё способна так глупо, так примитивно волноваться! Как школьница! – призналась я. – Стыдно даже. Бабе за сорок, а всё туда же…

Марина не дала договорить.

– Ну, какое значение имеют годы? – воскликнула она. – Ощущения, эмоции вне времени. Они внутри тебя с юности. Это, если хочешь, условный рефлекс сработал. Ты услышала его голос, и сердечко затрепетало. Разум просто не успел подключиться из-за неожиданности. И нечего стыдиться. Никто не видел рецидива твоей любовной лихорадки.

– Как хорошо, что я одна была! Машку только-только выпроводила! Ведь, правда, всё словно исчезло, и остался только его голос. Душонка заметалась. Рада – не рада? Хочу видеть – не хочу? Не знаю! Ничего не знаю.

– Анюта, мы так мало знаем себя самих, так старательно прячем эмоции от посторонних, от детей, от мужей! И тащим груз былых страданий по жизни! А, может, надо просто однажды разобраться во всём и избавить себя от мучений?

– Чтобы разобраться – начинать надо издалека.

– А мы никуда не спешим.

Взгляды встретились, мы обе замолчали. Я вдруг подумала, что нам, двум взрослым женщинам, очень нужно спокойно, без утайки, без рисовки и жеманства, поговорить. Причём, ей тоже это важно, как и мне. Наши судьбы переплетались, и одно событие вытекало из другого. Мы созревали, живя рядом. Мы превращались в женщин, причём Марина всегда опережала меня в этом чувственном взрослении, хоть я и старше её на год. Но такова уж натура моей подруги, и с этим ничего не поделать.

Глава 3

Марина

Мы жили на одной площадке и учились в одной школе, она на класс младше. Родители Марины, Герман Александрович и Ираида Борисовна, преподавали в политехническом институте, а мои работали инженерами на приборостроительном заводе. Те и другие – интеллигенция, по духу – шестидесятники. Мы обе появились на свет после хрущевской оттепели. Солнечный оптимизм родителей влился в нашу кровь, растворился в ней вместе со стихами, песнями бардов и научными формулами, навсегда сделав нас наследниками поколения физиков и лириков. Всё неслучайно. Все мы родом из своего детства, из своей эпохи.

Итак, Марина. Сближение началось с художественной выставки. В наш город привезли картины из московских музеев, и все стремились посетить экспозицию. Меня повела мама.

Признаться, поначалу мне не очень хотелось идти. На улице было сыро и холодно. В трамваях теснота и влажная духота. Вдобавок, нужно было отстоять очередь, чтоб попасть внутрь. Казалось, всё население города стекалось к небольшому зданию галереи, и людскому потоку не виделось конца. Мне было десять лет, и на своём коротком веку такое скопление народа я наблюдала только на майских и ноябрьских демонстрациях.

Впрочем, пребывание в очереди обернулось неутомительным, а даже весёлым времяпрепровождением, как на празднике. Люди беззаботно шутили, угощались горячим чаем из термосов, бутербродами и выглядели вполне счастливыми под пасмурным небом октября.

Внутри, в залах галереи, было тепло, красочно и по-настоящему празднично. Зрители передвигались мелкими шажочками, подолгу всматривались в холсты, то отходя, то приближаясь к ним, неспешно наслаждаясь сюжетами. Мама тоже стала учить меня, как правильно воспринимать живопись.

– Важно уловить то верное расстояние до картины, с которого мазки кисти на полотне зрительно сливаются в цельное единое творение, и глазу постепенно раскрывается объём и глубина замысла художника. Иногда можно даже слегка прикрыть один глаз – так изображение покажется трёхмерным. Свет и тень оживут, заиграют. Созерцание живописи не терпит суеты – у этого процесса свои ритуалы! Ну, пробуй! – так умно и назидательно говорила моя мамуля. Ей очень хотелось заинтересовать меня, заразить любовью к искусству.

Мне понравилась оптическая игра. Я увлеклась и уже не торопилась покинуть галерею.

Своих соседок мы встретили в зале, где висели картины французских живописцев: Ренуар, Моне, Мане, Дега. Разговорились вполголоса, задержались дольше. С того момента мы уже перемещались двумя парами – я с Мариной и наши мамы.

Я впервые видела женскую наготу, представленную так крупно, так масштабно. Каждое полотно поражало откровением. Что-то оттаяло в груди и ласковыми струйками потекло к низу живота, защекотало в тайном местечке. Мне было лишь десять лет, но я ярко и драматично пережила момент погружения в безмолвный живописный мир. Мне навсегда запомнилось ощущение сладкой неги, разлившейся по телу. Обнажённые дамы с картин снисходительно взирали на нас, малолеток, а мы рассматривали их полные фигуры во всех подробностях. Я и Марина, худенькие, угловатые девчушки, у которых ещё только наметился возраст гадких утят, смущенно обменивались сокровенными признаниями. Нам хотелось поскорее достичь такой женственной красоты тела.

Самым крупным полотном оказалась картина Пьера Нарцисса Герена «Аврора и спящий Кефал». Мы разглядывали её особенно долго. Всем своим сливочным, светящимся нагим телом молодая богиня стремилась к юноше. Её вожделение и страсть ощущались физически, возбуждая первые, неясные эротические фантазии. Неужели возможно, чтобы девушка так смело приближалась к мужчине, так открывала прелестные грудки? Вот-вот Кефал проснётся, и они сольются в поцелуе! А потом? Что бывает дальше, какой бывает близость? Будет ли такое со мной, когда я вырасту? Буду ли я любить? Будут ли любить меня?

Роскошные обнажённые фигуры провоцировали. От полноты ощущений и неоформленных мечтаний у меня намокли трусики и тяжело набрякли нижние скрытые губки. Я утаила это от мамы, но поделилась секретом с подругой. Марина испытала то же самое!

Домой доехали незаметно. В трамвае Марина рассказывала, что они всей семьёй собирают репродукции картин. Я просияла от счастья! Мой папа тоже начал создавать подобную домашнюю коллекцию!

Тогда это было не сложно. Журналы – «Работница», «Огонёк», «Семья и школа», «Москва» – щедро печатали на вкладках прекрасные воспроизведения шедевров мировой живописи. В художественном салоне продавались постеры на глянцевой мелованной бумаге за сущие копейки. Требовалось только терпение собирателя. Мы аккуратно извлекали странички из журналов, покрывали плёнкой и помещали в специальные папки. В последствии из цветного картона мы сделали несколько шикарных альбомов, в которых репродукции вставлялись уголками в прорези. Эти альбомы хранились, как семейные реликвии.

Приобретение подлинников доступно единицам счастливчиков. Возможность посещения музеев ограничена временем, пространством, обстоятельствами, средствами. Коллекционирование репродукций давало свободу воображению – можно было лицезреть известные картины, географически находящиеся очень далеко!

Страсть собирателя живописи – удивительное чувство! Его лишь приблизительно можно передать словами: вдохновение, азарт, познание, наслаждение, разгадка пленительных тайн.

Но мы росли, и тайны постепенно возникали в самой жизни. Героиней настоящей романтической истории стала моя Марина.

Со мной за партой сидел Слава Литвинюк. Когда в старших классах всем разрешили садиться по желанию, мы остались со Славкой. Зачем было искать другого соседа, если нам и так хорошо? Наше решение все восприняли с пониманием.

Славка был ниже меня ростом, но физически силён и спортивен. Я помогала ему с учёбой, а он опекал меня. Мы дружили с ним без затей.

Как-то, зайдя ко мне за большим английским словарём, Славка встретил Марину и влюбился. Навсегда. Конечно, он видел её белокурую головку в школьных коридорах и раньше, но это было лишь предвестие Марины, предчувствие любви, похожее на созревание плода. Плод оторвался от ветки в моей комнате и полетел в бесконечность.

Славка стоял с громоздким томом в руках и пытался что-то вымолвить. Он немного заикался, бедный мой друг, а от волнения этот дефект речи только усиливался. Я пришла ему на помощь и застрекотала, как пулемёт, вовлекая Славку в непринуждённый разговор. Сообща у нас с ним что-то получилось.

Моя Марина была ослепительна! Светлые шёлковые кудряшки она подвязала красным шнуром на старорусский манер и надела платье из некрашеного льна, отделанное ручной вышивкой крестиком. Наряд довершали самодельные бусы из крупных косточек груши, покрытых бесцветным лаком для ногтей. Каково? Её так и хотелось рассмотреть и потрогать!

Я всё устроила так, что нашлась причина зайти к ней втроём. Там, в её модерновой комнатке, оклеенной супермодными тогда обоями под кирпич и украшенной работами в технике макраме, Славка потерял себя навсегда.

С тех пор я видела моего друга всё чаще. Мы встречались не только за партой в классе, но и в подъезде на нашем этаже. Он ежедневно терпеливо поджидал Марину. Она имела обыкновение долго наряжаться даже для коротких прогулок.

Слава дарил Марине охапки нежных ромашек, покупал на карманные деньги одинокие длинноногие розы и шоколадные батончики, а она вертела моим однокашником по настроению. Частенько ему требовался совет или простое одобрение поступков, тогда он заглядывал ко мне пооткровенничать. Я с грустью понимала, что он – редкостный однолюб, и жалела Славку Литвинюка своей неопытной душой.

Марина играла с ним в бесконечную игру с длинным названием «нет-нет-нет-да-да-да-нет-нет-нет». Он любил, а она познавала свои нарождающиеся женские способности, утверждалась, раскрывалась миру, как розовый бутон. Отношения осложнялись тем, что родители Марины, обычно вполне радушные, открытые люди, вдруг восстали против этой школьной дружбы-любви, заметив в ней какую-то нежелательную им направленность.

Все хотят, чтобы у детей было всё самое лучшее. По мнению родителей, Слава не вписывался в будущее Марины. Семья Литвинюков была простая, рабочая, малообеспеченная. Они едва сводили концы с концами и слаще пирожков с морковкой ничего не ели. Старший Литвинюк, отец семейства, прославился на весь микрорайон своим буйным нравом во хмелю, мать – беспечной неопрятностью и слезливой бабской откровенностью, бабушка – прогрессирующей гангреной обеих ног, а младшие братья – хулиганскими проказами. Герман Александрович и Ираида Борисовна не желали иметь с Литвинюками общих внуков.

Славка был готов к любой перековке личности, лишь бы прийтись ко двору. Он состриг длинные волосы, отращённые по моде тех лет под «битлов». Он носил то, что одобряла Марина. Он стал чемпионом области среди юношей по лыжным гонкам. Литвинюк совершил бы ещё много подвигов, но стать выше ростом и интеллигентнее у него не получалось.

Я поневоле находилась внутри этих отношений. Бедный парень даже как-то плакал у меня. Я помню, как мы сидели в сумраке, не зажигая света. Он всхлипывал и растирал кулаком мальчишеские слёзы.

Славка без стеснения говорил мне, как он целует Марину, как пробует осторожно ласкать. Он боялся напугать её излишней пылкостью, сдерживал порывы, не знал, как сладить со своим влечением. Я советовала, как лучше обаять мою подругу, но мне самой недоставало практического опыта. Я обходилась воображением.

Мы оба тогда не подозревали, что Марине как раз не хватало его смелости, твёрдости, напора, силы и вместе с тем элегантности действий. Моя подруга едва ли понимала себя сама, но она была, несомненно, зрелее нас обоих в своих чувственных ощущениях.

Слава Литвинюк потерпел фиаско. Он горевал и метался. Вскоре мой верный друг свёл знакомства с доступными, изощрёнными девицами, старше его по возрасту, о чём опять беззастенчиво делился со мной. Те девушки проводили настоящие плотские мастер-классы, не опасаясь пагубных последствий. Славка быстро мужал, а меня всё это пугало и волновало.

У меня он пытался вызнавать про жизнь Марины мельчайшие подробности. Я старалась удовлетворить его жгучий интерес, но и не сболтнуть ни слова лишнего. Я балансировала по острию лезвия. Мне были бесконечно дороги оба персонажа этой трогательной истории, но, увы, редко все милые люди могут мирно сосуществовать в идиллической гармонии. Я убеждалась в этом не раз.

Спустя годы Марина вышла замуж за Колю Филимонова, внешне похожего на Славу Литвинюка, как на брата. Они почти как две капли воды, но всё-таки разные капли. Литвинюк – мастер спорта по бегу на лыжах, а Филимонов предпочитает спуски с крутых гор. Коля – волевой и самодостаточный мужчина. У него крепкая деревенская закваска и обширная родня. Такова ирония затейницы-судьбы, которая играет в роковые игры. Суженого, говорят, на коне не объедешь, сколько ни пытайся.

Всякая женская судьба интересна и достойна романа, да вот только тайное не всегда становится явным. Женщин без загадок не бывает – в этом я уверена.

* * *

Марина сидела напротив и улыбалась загадочно, словно Джоконда.

– А мне приятно вспомнить Литвинюка! Он меня любил, и я сама себе нравилась! – заявила она. – Чем-то он мне помог. Слушай, а я и не знала, что он советовался с тобой, как целоваться! Почему ты мне не говорила?

– Ну, представь, как это было бы глупо и нечестно! – ответила я. – Мне хотелось вам помочь.

– Вот так открываются тайны прошлого! – усмехнулась Марина. – А ты его жалела, да?

– Конечно. Мне и сейчас кажется, что стоит тебе поманить Славку, так он всё бросит и прибежит на твой зов. Я его видела недавно. Первый вопрос сразу о тебе!

– Не дай бог! – воскликнула Марина и рассмеялась. – Ладно, пожелаем здоровья Литвинюку и вернёмся к Полозовскому.

– Сегодня Полозовский посигналил мне светом из окна.

– И что? – Марина напряглась.

– И я призналась себе, что все эти годы невольно поглядывала на окна Полозовских. Мне ничего не требовалось, но это происходило само собой. Каково?

Глава 4

Олег

Нам исполнилось по 14 лет, мы ещё носили пионерские галстуки. В классе у меня была ещё одна задушевная подруга с красивым именем Луиза. Всё началось именно с неё. Она как-то рано и волнующе расцвела, и мальчишки со всей округи просто сошли с ума. Симпатии проявлялись неумело: записки, звонки, глупые выходки, преследование. Это раздражало нас обоих. Мы после уроков обычно гуляли немного, обменивались впечатлениями прошедшего учебного дня.

На следующий год, в восьмом классе накал страстей достиг апогея. Видно, какой-то возрастной гормональный всплеск возбуждал активность. Горячие мальчишеские признания и предложения поступали чуть ли не ежедневно – иногда мне, но чаще Луизе. Нам это льстило, но мы просто не знали, как обходиться с несдержанными влюблёнными.

Внимания моей Луизы рьяно добивались два соперника. Нервный, взбалмошный юноша, «со взором, горящим», по имени Артём, и спокойный, немногословный татарин по имени Рауль. Артём был спортивен и достаточно хорош собой, но его эксцентричность утомляла и пугала нас обоих. Рауль тоже был спортивен, но успокаивающе надёжен. Вдобавок, сочетание редко встречаемых имён завораживало. Луиза и Рауль – это звучало музыкой в мозгу, и моя подруга выбрала этого паренька.

Артём не желал уступать. Он истерил, рвал и метал. Он напоминал раненого зверя, и мы обе немного побаивались его. И не зря.

Артём заметил, что Луизкина симпатия подпитывается моим мнением, и направил всю злобу на меня. Замысел его был таков: хорошенько проучить меня, а потом вынудить ежедневно склонять Луизу к нему. А наказать меня он собирался очень жёстко – физически. В общем, страсти кипели нешуточные. В наличии была своя Кармен, Хосе и вокруг них многочисленная любопытствующая массовка.

Дети под час бывают удивительно жестоки. Часто подростки не чувствительны к чужой боли и очень вероломны. Этому меня научила средняя школа вкупе со всем остальным – вечным, разумным, добрым.

Родители доверчиво полагали, что их ребятишки с портфельчиками с утра идут в поход за знаниями, а дети, прикидываясь простачками, вовсю играли в опасные игры. Об этом догадывались некоторые учителя. Они делали попытки донести свою тревогу до наших мам и пап, но как-то у них не складывался нормальный диалог. Родителям не хотелось допускать мысли о пороках своих отпрысков. Наркомания, ранний секс, вандализм и прочие бяки казались им такими далёкими, не имеющими отношения к их ухоженным, сытым, благополучным чадам. Пока гром не грянет, немногие перекрестятся.

Внутри школы существовали неформальные группировки, различающиеся по интересам и задачам. Были даже такие, кто брался за разрешение конфликтов по понятиям. Этакие боевики районного масштаба. Их тогда называли пацаны. Верховодил пацанами интересный паренёк по имени Олег. Он имел мятежную начинку и обворожительную внешность. Он успевал повсюду: играл в школьном ВИА на ритм-гитаре, слыл завзятым сердцеедом, изощрённо дерзил учителям, устраивал массовые каверзы, открыто курил болгарские сигареты.

Вот его-то и нанял злобствующий Артём для исполнения своих замыслов. Чем уж он расплачивался с боевиками, я не знаю. Возможно, сигаретами, пивом или просто деньгами. Была ещё одна ходовая валюта в школьной среде: жутко дефицитные импортные жевательные резинки! Их привозили из-за границы фарцовщики и распространяли по своим каналам. А ещё был способ – выпрашивать и выменивать эти мелочи у иностранцев около гостиниц. Риск, азарт, выдумка, сноровка! Занятие не для слабонервных деточек. Это трудно понять и оценить сейчас, когда пресловутых резинок полно в каждом ларьке. Могу допустить, что разборка со мной как раз оценивалась некоторым количеством жевательных резинок.

За мной шла настоящая слежка. Пацаны действовали отменно – ведь я ничего не подозревала! Мои обычные маршруты тщательно изучались. Для избиения готовили двух отчаянных девчонок. Были и такие – пацанки.

Как бы всё произошло, я так и не узнала. Вмешался мой одноклассник Жорка Новожёнов. Он сорвал все планы Артёма. Каждое утро этот добродушный мальчуган списывал у меня задачки по физике и математике, которые ему не давались, хоть убей. Он окончил школу, так и не поняв смысла интегралов с логарифмами, но неплохо устроился и без этого интеллектуального багажа.

Мы с ним дружили. Он носил мне по осени мои любимые яблоки, собранные на даче, делился кормом для аквариумных рыбок. Я спокойно доверяла ему свою черепаху, когда уезжала летом на отдых. Добрый Жорка выводил мою Тортиллу гулять в лесопарке. Такие друзья нужны всем, но не у всех бывают. Мне везло с окружением.

Так совпало, что Жорик жил с Олегом на одной площадке в доме, как и мы с Мариной. Естественно, что они часто ходили вместе в школу. Жорик пребывал под покровительством отчаянного соседа, но не пользовался возможностями. Он был миролюбив и покладист.

Олег решил уточнить у Новожёнова все подробности обо мне. Жорка рассказал, что мог, со всем простодушием.

– Она отличница! – с восхищением сообщил он Полозовскому.

– Терпеть таких девчонок не могу! – парировал Олег. – Все они зануды, ябеды и уродины. Всегда лезут не в своё дело. Артёмка прав. Бить таких надо!

– Ты что! Она списывать даёт и всем помогает! – вскипел Жорка. – Нашел, кого слушать – Артёмку! Он же псих недоделанный! Всех достал в классе! Ты меня послушай!

Далее Жорка выдал монолог, в который вложил юную честную душу и весь свой лексикон. Я позже слышала неточный пересказ, о чём всегда сожалела. Видно, Новожёнов был убедителен, потому что Олег решил познакомиться со мной ближе.

Школа наша была новой, недавно отстроенной. Ребят перевели из двух других школ района, и многие не были знакомы с первых лет обучения. Именно потому мы с Полозовским почти не пересекались. Наше знакомство организовал Жорка. Он сопровождал меня вместе со Славиком Литвинюком. Славка не мог допустить, чтоб я пошла одна. Мальчишки знали Олега хорошо, а я поверхностно.

Я вышла на высокое крыльцо нашей новенькой школы. Олег уже стоял на ступеньках. Ребята молча, по-мужски, пожали друг другу руки.

– Привет, Аня! – непринуждённо бросил мне Олег. – Ты всегда с такими рыцарями ходишь?

– Частенько, – ответила я. – А что?

– Тогда тебе нечего бояться! – задиристо ответил Олег.

– А я и не боюсь, – недоумённо сказала я. Мне не приходило в голову, что в родном микрорайоне со мной может приключиться беда.

– Давай познакомимся! – предложил Олег. – Я почему-то тебя не знаю. Как-то мы не пересекались до сих пор.

Сколько лет прошло, а мне помнится тот солнечный майский день и обезоруживающая улыбка Олега! Он протянул мне руку музыканта с длинными, как у пианиста, пальцами, и с характерными мозолями, как у всех гитаристов. Я доверчиво подала свою бледную кисть. От предчувствия скорых перемен быстро-быстро забилось моё сердечко. Скорее неотчётливо угадывая, чем понимая, что произойдёт дальше, я открыто посмотрела ему в глаза. Олег не отвёл своего проникновенного, вполне мужского взгляда. Так могла смотреть и улыбаться только воплощённая девчоночья мечта.

– Может, твои телохранители позволят нам немного поговорить с глазу на глаз? – вежливо спросил Олег.

Славка вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула ему.

– Встретимся на нашем месте, – сказал верный Литвинюк и пошёл вперёд вместе с Жориком.

Школа располагалась рядом с роскошным лесопарком. У каждой компании имелись излюбленные уголки. Ребята направились на наше насиженное место.

– Аня, Анечка, Анюта, – нараспев произнёс Олег, когда они удалились. – Так ты ничего не знаешь о причине нашей встречи? Что сказал тебе Жорик?

– Жорик сказал, что со мной давно хочет познакомиться Полозовский. Ведь это ты и есть? И всё. Так что ты сам объясняй, в чём дело.

– Так, так. А ни в чём! – вдруг весело заявил Олег. – Просто у тебя коса красивая. Давно хотелось её потрогать, подёргать немного, а если бы я сам подошёл и схватил тебя за косу в коридоре, то ты бы мне пощёчину влепила. Да ещё Славик Литвинюк надавал бы тумаков. У него кулаки здоровые!

– Зачем дёргать меня за косу?

– А чтоб убедиться, что она настоящая! – опять пошутил Олег. – Теперь вот вижу своими глазами. Могу спать спокойно! Давай портфель, он у тебя большой какой! И тяжеленный! Зачем столько учебников с собой таскать?