Она носила кольцо Соломона

***Мика проснулась, как от толчка. Темнота была липкой. Сердце бешено колотилось, воздуха не хватало. Любое движение было странным и очень неприятным. Тело не хотело двигаться. Старые надежные способы опоры не годились, а новых пока не было. Попыхтев, Мика наконец приняла почти вертикальное положение. Кое-как доковыляв до настольной лампы, оказавшейся теперь в тридевятом царстве, она зажгла свет. И разбудила забавную команду. Честик с собакой в обнимку спали у порога. Оба грязные и забытые. Мике, как, впрочем, всегда, даже после более благополучных отлучек, остро, до слез стало стыдно. Ну что еще женщине за тридцать нужно для полного счастья? Сиди дома, и сам цел, и братья меньшие довольны. Рука сама потянулась к огромному пакету с лекарствами от всех болезней. Вытащив необходимый набор пенталгина с валокордином, Мика на трясущихся ногах вернулась в постель. И, только взгромоздившись на подушки, поняла, что не взяла воду и не выключила свет. А так как проделать тот же путь второй раз было равносильно самоубийству, Мика, как все нормальные женщины, тихо заплакала. От всего вместе.

И тут же у нее перед сопливым носом оказалась распечатанная банка колы. Честик по-хозяйски сунул в банку трубочку.

– Где взял? – всхлипывая, спросила кающаяся мать.

– Подарили, – твердо ответил сын. – Да ты пей, не бойся. Дядя Антон дал. Велел за тобой присматривать.

– Ты с собакой гулял, а ел что?

– У меня все нормально. Мам, ну не реви.

– Ты очень испугался?

– Да ты что?! Дядя Антон сказал, ты теперь месяц в школу не пойдешь. Прикинь, да?

– Мечтатель! – вздохнула Мика.

С ковра, потягиваясь, уже поднялась собака. Не пропуская предоставленной возможности, подсунула свой длинный нос, чтобы почесали.

– Мам, давай свет не будем выключать, и спать я буду у тебя сегодня, ладно?

– Хорошо.

За окном уже светлело небо. Скоро дворник заширкает своей метлой. Мика не спала. Как все женщины, она думала: «Господи, ну почему это все со мной?».

Утро началось с мучительных водных процедур – приходилось обходиться одной рукой, каждое движение в ванной давалось с трудом. Завтрак на кухне, яичница Честика, чуть пригоревшая по краям, все равно казались светлой полосой после кошмарной ночи. Собака обижалась, на нее никто не обращал внимания. Без конца звонили знакомые и выражали сочувствие, обещая заехать и все привезти. Кажется, проблема питания решалась сама собой.

Приехала мама. И сказала, что именно так рано или поздно должно было случиться. Потому что нечего со всякими дело иметь и жить как придется. Но обед был готов, Честик отправлен в школу. Мике заплели французскую косу. Вместе с мамой они разрезали старые футболки и соорудили несколько распашонок. Вид был экзотично-неприличный, но вполне спортивный. Потом Мика выпила пару таблеток успокоительного и заснула. Ей снился сон. Она была на краю обрыва, а внизу, среди цветущей долины, стоял человек и махал ей рукой. В спину все время толкали, не так чтобы очень, но толкали. А долина была просто изумительна. Стоило сделать один шаг, всего один. «Я же тогда точно разобьюсь», – совсем не романтично подумала Мика. Толчки в спину стали сильнее, а лицо человека как будто стало узнаваемым. Ждал он ее.

Тут залаяла собака. Зло. С истеричными нотами. Толчки прекратились, но Мика все равно не могла шагнуть назад. Там так плохо. Вперед тоже не могла. Тогда она закричала, замахала тому человеку двумя руками. И начала падать. Уже падая, Мика заплакала, потому что знала, чем это кончится.

У нее сломается плечо, футболки разрежут, а Честик принесет колу. Но когда она уже почти долетела до долины, то удивилась. Полет не прекращался. Сама долина как-то превратилась в люминесцентно зеленую газовую массу. Мика все летела и летела, переворачиваясь. Легкость была удивительной. Скала, на которой она стояла вначале, осталась далеко вверху. А вокруг уже вообще ничего не было, только хрустальная чернота и зеленые сполохи снизу. Тогда Мика услышала. Это мог быть голос очень больного или безмерно уставшего человека. Голос без надежды и мольбы, как выдох. Он звал ее.

Мика вспомнила: Честик. Имя застучало в голове, сжало виски. И она, опять переворачиваясь, но уже вместе с кроватью, со всей комнатой, намертво вцепившись в простыню здоровой рукой, пискнула и не смогла подавить подступившую тошноту.

– Ну все, помогите ей.

Мика подняла голову от заплеванного пола. Прямо у ее кровати сидел толстый мужик в треснувших очках и белом халате. На журнальном столике стоял железный чемодан с красным крестом. Человек доедал яблоко и смотрел на Мику. Еще она поняла, что буквально висит на чьей-то руке. Во рту было сладковато-горько, болела голова. Очень хотелось опять подержаться за кровать. Она уже не переворачивалась – теперь и кровати нельзя было доверять.

– Да, дорогая, ДТП – это вам не детские игрушечки, – сказал человек в халате и начал что-то собирать в свой чемодан. – Родственникам вашим я уже объяснил. Теперь вот вам еще говорю. С головой-то шутить не приходится. В стационаре вы лечиться отказались? Отказались. Подписку дали? Дали. Так что теперь спасение утопающего в руках самого утопающего. Привыкайте не усложнять себе жизнь. Все что надо, выписано. Завтра по месту жительства подойдут, проверят. Пить, курить, волноваться, активно передвигаться не советую. Головой не трясти. Как известно, если больной хочет жить, медицина бессильна. Так что, когда будете себя жалеть, вспомните.

Человек встал и еще раз бочком посмотрел на Мику.

– А, к слову сказать, ничего интересненького из последних впечатлений не было?

– Нет, – почти с ненавистью просипела Мика.

– Вот и славненько, – успокоился доктор, – проводите меня.

Мика повела головой и опять увидела Антона. Тот проводил человека, закрыл дверь и вернулся. Выглядел он не очень. Присев на край кровати, заговорил, как с капризным ребенком.

– Мика, надо что-то делать. Плохо тебе. Если бы мама твоя не заметила, что синеешь, думаю, общались бы мы с тобой позже. Намного позже. И пойми меня. Хорошо, что эти дни какие-то пустые, но завтра я уже под завязку. Волка ноги кормят. Мама жить у тебя не сможет. Денег – нанять сиделку – у тебя нет. Честик так с тобой с ума сойдет. В общем, не один я. Мы тут посидели, подумали. Есть вариант. Где у тебя ключ запасной? Давай. В общем, завтра с утра жди в гости. И ты это… Гордость и достоинство плюс прошлые заслуги – дело хорошее, но жить-то как-то надо. Не ерепенься, в общем.

– Слушай, а когда вы тут все успели? Посидеть, подумать, решить? Что за паника?

– А я вот и говорю, не ерепенься! – чуть повысил голос Антон. – Хоть я за тебя пока спокоен буду. Дел у меня других нет, только тебя из страшных историй выколупывать. Про альтернативную службу слышала? Вот и услышишь.

Следующее утро началось ранним звонком в дверь. Честик поскакал открывать. Первым вошел Антон, за ним шло нечто человекообразное с огромной коробкой. Мика не могла не оценить крупногабаритного товарища. С ним даже перестроенная гостиная стала маленькой и тесной. Печать интеллекта не уродовала простое лицо.

– Не узнаешь? А ты присмотрись. Свидание у вас получилось кратким, но ярким.

Мика внимательнее пригляделась к вошедшему. Светлые короткие волосы, сломанный нос-картошка, большие руки… Руки, перебирающие золотишко.

Кисть из-под серой двигающейся массы… Мика прикусила губу, невольно откинувшись назад.

– Рекомендую. Сейчас не опасен, а полезен. Тебе нужен помощник, ему нужно немного изменить ритм жизни. Зовут человека Женя, можно Жека, можно Джек. Даму и пострадавшую – Мика, с остальными сам разберешься. Женя будет с тобой, Мика, столько, сколько это потребуется. Материальное обеспечение, лекарства, врачи, отвезти-привезти, по хозяйству – все с него. Я буду заходить так, чтобы не надоесть, – редко, но с удовольствием. Если что-то где-то не поделили – сообщите. Мы с Жекой обо всем поговорили, проблем не будет. Ну а в крайнем случае, телефоны никто не отменял.

– Подожди, подожди, – заволновалась Мика, – это кто придумал? Кто меня спросил? Ты привел ко мне постороннего человека, которого я даже в самых жутких снах видеть не хочу. И что? Ты его хочешь жить, что ли, здесь оставить?!

– Жить, Мика, жить. Причем как в армии. В шесть подъем, потом завтрак, и далее по расписанию. Извини, разберетесь постепенно, я ушел.

И ушел! Мика ошарашено посмотрела на свою новую няньку. Детина молча развернулся и пошел на кухню. Судя по звукам, он там разбирал коробку. Потом мыл руки. Затем что-то зашипело на сковороде. Мика с трудом сползла с кровати. Морщась, ругая на чем свет стоит Антона, похромала вслед за этим Джеком. Он сидел на табуретке, сутулясь, свесив руки между коленями, перегородив своими ногами не такое уж маленькое пространство. Мистер Шимпонзян. Услышав прискоки Мики, нехотя повернул большую голову.

– Собирайте свои манатки, – Мика покрепче ухватилась за стол здоровой рукой, – и будьте совершенно свободны. Я не сирота, у меня вполне хватит родных и близких. Всего доброго. Дверь захлопнете.

Джек отвернулся к плите и уставился на голубые язычки газа. В плоских зрачках блики.

– Что-то непонятно? Я сейчас… я не знаю, что сделаю! – Мика хватала ртом воздух и несла чушь. Пустить в свой дом чужака может каждая, но вот выгнать его – это искусство.

– Что ты кричишь? – голос у парня был глухой и какой-то безжизненный. – Мне что сказали, я то и делаю. Не могу я уйти, поняла?

– Черт-те что! – Мика круто развернулась и рванула к телефону. Ну сейчас она покажет Антону песни с плясками.

Однако рывок оказался слишком сильным. Тщательно выстроенное равновесие нарушилось, и Мика головой вперед попыталась выпасть в коридор. Именно попыталась, так как на полдороге была перехвачена и установлена в прежнее положение.

– Ты… вы бы лежала… ли, – мучаясь от вынужденной вежливости, сказало чудовище, – давай… те я вас провожу, ляжете.

Мика было дернулась, но пережитого на сегодня было вполне достаточно, она смирилась. Единственное, что ее радовало в данной ситуации, это вес. «Вот и пусть таскает, – мстительно подумала она, – не балерина».

Джек внес неожиданное разнообразие. Во-первых, он привез и установил посудомоечную машину, во-вторых, притащил кучу компьютерных игр, и теперь Честик всегда был занят. Верзила обладал одним бесценным качеством: он никуда не лез. Все, что он делал, подчинялось какому-то непонятному Мике ритму. Так хорошо отлаженная машина выполняет заданную ей программу. Никогда нельзя было сказать, доволен Джек или расстроен. Даже когда он улыбался, за невысоким лбом шла неведомая неторопливая работа. А улыбался он редко.

***

Мика к вечеру почувствовала себя хуже. Не проходил озноб, казалось, сломанная рука горит под гипсом. Приняла лекарства и забылась. Очнулась опять с колотящимся сердцем, задыхаясь, вся в поту. Горела настольная лампа, в кресле сидел Джек и играл в танчики. На столе стоял стакан с водой без газа и лимоном.

Увидев, что Мика не спит, молча протянул ей стакан. Давясь холодной минеральной, Мика сделала несколько глотков. Джек забрал стакан. Повертел его, поставил.

– Мне где лечь?

– Рядом, – съязвила Мика. – Тебе домой не пора бы?

– Не пора! – рука Джека невольно прихлопнула по столу. Звук получился громкий. Мика слегка подпрыгнула и решила, что иногда скромность лучше доблести.

– Хорошо. Диван в гостиной, – а про себя разозлилась, что теперь в туалет придется пробираться через мужскую спальню. – Белье на антресоли. Подушки, одеяла в диване. Вопросы есть? – а про себя снова добавила: «Полотенце пусть свое приносит».

Джек кивнул и вышел. Мика, скрежеща зубами, скоро услышала, как он плещется в ее ванной. В ее розовой итальянской ванной с золотыми краниками.

На следующий день Мика застала Честика за странным занятием: сын почему-то час чистил зубы. Многолетняя практика совместного проживания дала Мике урок: если ребенок тихо чем-то занят долгое время – жди неприятностей. Когда Честик был отправлен в школу, Мика проковыляла в ванную и начала поиски. Сигаретами не пахло, клеем (не дай бог!) тоже. Она обнаружила чужое полотенце, скромно повешенное в уголке, новую зубную пасту, которой ее семья не пользовалась, бритву и… О!

– Что это такое! – громко и гневно спросила Мика, открыв дверь.

Джек удивленно посмотрел на нее, потом на предмет в ее руках.

– Я же должен чем-то зубы чистить, – с обидой сказал он.

– Это! – потрясла Мика предметом. – Не щетка, а черт знает что! И чтобы в моем доме, где ребенок, ничего подобного не было. Ясно?

Джек поджал губы и холодно глянул на Мику. Очень холодно.

– Хорошо, я буду класть ее под подушку.

Алая зубная щетка, изображающая обнаженную женщину, доводящую себя до экстаза, перекочевала к законному владельцу. Инцидент был исчерпан.

Мика не могла не признать, что с появлением Джека все пришло в какой-то относительный порядок. Гости из числа сочувствующих приходили вовремя, как договаривались. Не шумели, мыли за собой посуду. Честик уходил в школу и неизменно вовремя возвращался. Даже собака перестала лазить на диван, оставляя повсюду клочья шерсти. Там теперь сидело другое существо.

Джек привозил откуда-то готовую еду, разогревал. Загружал посудомойку, честь разгрузить ее отвоевал Честик. Дважды уже привозил бойких веселых теток в сине-черных халатах, которые драили квартиру, перекрикиваясь и гоняя собаку. Грязные вещи исчезали, казалось бы, сами собой, а потом появлялись чистыми, отглаженными, а кое-что даже накрахмаленным. Чего у Мики отродясь не было. Сама она наконец-то более или менее освоилась со своим положением. Оно теперь уже не казалось таким отвратительным. В ее жизни впервые наступил период, когда не надо было ни о чем волноваться. Ничего решать. Зарабатывать. Думать, что делать. Оказывается, и так жить можно.

Хотя иллюзий Мика не строила. Отчего так легко и просто решаются финансовые проблемы, она догадывалась. Вика, прокравшись к ней чуть ли не в первый день, поведала истинную причину происшедшего. По ее версии, Мика стала жертвой обстоятельств и просто водки. Мальчики решили развеяться. Попили, попарились (зацепив и Микину компанию) решили традиционно продолжить. Вызвали девочек. В процессе обсуждения что-то не получилось. Девочки, не будь дурами, бежали в леса. Жаждущие – за ними. И вот тут…

– Что ты врешь! – возмутилась тогда Мика. – Никого они не перепутали. Тебя вообще узнали. Да и меня в комнате отдыха видели. Ерунда все это.

– Ну, ерунда, – живо согласилась Вика, – но это теперь официальная версия. А иначе вообще дело дрянь получается. Перепили парни. С кем не бывает? Мы тоже хороши – потащились тайными тропами. А они из бывших спортсменов, да не теннисистов. Вот планочка и упала. А там закрутилось, понеслось. Мы кинулись Антона поднимать (а кого еще, мама дорогая, полицию?). Тот, что тебя прихватил, уже соображать что-то начал. В общем, не влети этот Жека, все бы нормально закончилось.

– То есть то, что сотрясение мозга у меня, скорее всего, еще до аварии получилось, это нормально?

– Ну, разобрались бы.

– Как? Извинились бы?!

– Извинились бы деньгами! Да ладно тебе, тут такое… Вот пусть теперь этот и отдувается. Антон – мужик серьезный. Да и тот, что… ну, тебя приметил, тоже. Они переговорили, и вот результат. Ты у нас под присмотром, зло наказано.

– Вик, я понимаю, все довольны и смеются. А деньги? Бесплатный сыр только в мышеловке. Как я буду рассчитываться?

– Не будешь. Антон сказал, больничный за их счет. А где тебе всего набраться? В собесе, что ли, помогут? Ой, пользуйся моментом! Шикуй помаленьку, когда еще придется. Кстати, видела твою прежнюю начальницу. Говорят, она очень скоро станет о-о- очень влиятельным человеком. Спрашивала о тебе.

Мика безнадежно махнула здоровой рукой.

– Не верю уже, что буду ей нужна. Вот выкарабкаюсь, и надо что-то решать с работой, так как было – уже невозможно.

Надежда на новую работу – именно то, в чем Мика больше всего нуждалась. Если бы ей только пообещали! Только пообещали! Нет такого, чего бы она не сделала для этого. Не считать картофелины, не думать, что сегодня купить: пакет молока или две булочки. Быть человеком, с мнением которого считаются. С кем советуются и кого ценят. Только бы на работу! Мика всегда гордилась тем, что она трудоголик. Сколько она себя помнит, всегда работала. В ее семье многое из того, что Мика делала, подвергалось сомнению и осуждению, кроме одного: ее умения работать самой и заставить других.

Девичья фамилия у Мики была Скоростновская, и это само по себе уже многое объясняло. Но дело было не только в фамилии. Ее неугомонность, стремительность движений и молниеносно принятые решения сделали свое дело – все вокруг звали ее просто Скора. И это прозвище настолько плотно приклеилось к ней, что даже спустя годы оно оставалось частью жизни.

Мика всегда могла делать десять вещей одновременно, словно внутри нее работало сразу несколько механизмов, каждый из которых был нацелен на выполнение своей задачи. Например, в школе она могла решать контрольную сразу в двух вариантах – свою и соседа по парте, при этом болтать без умолку с подругой, листать учебник по следующему уроку и еще пихать ногой того самого соседа, который слишком откровенно списывал у нее. «Спалят же, дубина!» – шипела она, когда он нагло заглядывал в ее тетрадь. А потом, не успев закончить контрольную, уже бежала по коридору, перескакивая через две ступеньки, чтобы не опоздать на следующий урок.

Подошвы ее школьной обуви регулярно стирались почти до дыр, потому что Мика никогда не ходила спокойно. Она летала вверх-вниз по лестницам, а иногда даже наискосок, если ей казалось, что так быстрее. Учителям оставалось только вздыхать, глядя на ее бесконечное движение. Особенно доставалось пожилой учительнице физики, которую Микин громкий смех выводил из себя. «Скоростновская! В коридор!» – раздавалось чуть ли не каждую неделю. Но даже там, в коридоре, Мика не могла усидеть на месте. Она то рисовала каракули в тетради, то сочиняла записки подругам, то просто бегала туда-сюда, пока ее не возвращали в класс.

Кличка Скора так плотно вошла в ее жизнь, что даже после окончания школы никто не забыл о ней. В институте Мика осталась все той же: быстрой, решительной и немного хаотичной. Даже когда Мика первый раз сменила фамилию в результате скоропалительного замужества, для близких она все равно оставалась Скорой. «Новая фамилия? Ну и что? Ты же все равно наша Скора,» – говорили друзья, когда она пыталась козырнуть новой фамилией.

Скорость принятия решений иногда приводила к непредсказуемым результатам. Например, первое замужество случилось у Мики почти молниеносно. Познакомились, и через неделю он сделал предложение, а через месяц сыграли свадьбу. Конечно, этот брак продлился недолго, но Мика ничуть не жалела. Она вообще редко сожалела о прошлом, потому что всегда смотрела вперед. «Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть», – любила повторять она.

С годами ее прозвище стало настоящим символом ее характера. Скора-ураган – быстрая, непредсказуемая и всегда оставляющая после себя след. Иногда этот след был хаотичным, иногда – забавным, но никогда – скучным. И даже если кто-то пытался упрекнуть ее в излишней торопливости и импульсивности, Мика только пожимала плечами. «Знаете что? Зато я живу полной жизнью. А вы все думаете, думаете… Пока додумаетесь – жизнь пройдет!». И она проходила. Только вот Мика не менялась. Почти. Зато все вокруг стало другим.

***

По вечерам Честик и Джек играли в настолку. Распластавшись животами на полу в гостиной, пряча друг от друга бумажки. По воплям Мика понимала, что играли практически на равных. Примечателен был также совместный просмотр боевиков. Судя по комментариям, нравились им одни и те же фильмы.

Мику поражало, как два мужчины, большой и маленький, быстро нашли общий язык. Со вторым мужем Честик общался снисходительно, свысока. А здесь полное взаимопонимание.

– Да это потому, что они по развитию – ровесники, – разъясняла Мике Лизка, демонстративно поправляя золотую подвеску с Маген-Давидом на шее точными движениями холеных пальцев. Ее темно-карие, как кофе без молока, глаза пристально изучали окружающую обстановку. Контролировали. И не одобряли ее. – Ты послушай, что люди говорят про этого Человека-Гору. Совершенно жуткие истории. У него, как у всех бывших боксеров, после травм наблюдаются когнитивные нарушения. В ресторанах, когда видят, что он употребляет алкоголь в избыточном количестве, официанты прячутся. Иначе – стройся в две шеренги и на первый-второй рассчитайсь.

– А мы с тобой, если напились, – ангелы небесные. Он здесь не хулиганит.

– Вот еще, – произнесла Лизка, презрительно морщась, – боится, и совершенно правильную тактику выбрал. Как говорит мой отец Марк Соломонович: «Иерархия в медицине – это не просто дань традициям, это залог выживания». Так что с Антоном они явно не одного поля ягоды – этот экземпляр рангом пониже, но зубы у него, как видно, острые. А субординацию нарушать, сама понимаешь, чревато последствиями.

Лизка сделала многозначительную паузу, на губах появилась характерная асимметричная улыбка.

– И вообще, – продолжила она строгим тоном врача, который разъясняет пациенту диагноз, – нечего Честику с ним общаться. Ничего конструктивного из этого не выйдет, только лишние осложнения. Сегодня боевички, завтра порнушка – классическая эскалация симптомов. Знаешь, как в венерологии: если вовремя не остановить процесс, он переходит в хроническую форму.

– Он же не сумасшедший. Что, совсем мозгов нет?

– А уж это, как говорят патологоанатомы, вскрытие покажет. Да ты посмотри, как он держится! Прямо друг семьи на отдыхе! А его заставили, понимаешь, заставили за тобой ухаживать. И он действительно не может отсюда вырваться. У Антона и человека, с которым твой Джек очень дружит, свои отношения. В таких кругах неповиновения не простят. Не те люди.

– Хватит тебе наговаривать. Что у них там, крепостное право?

– Крепостное, не крепостное – не знаю. Но, думаю, если бы его не прижали к стенке, не стал бы он тут из себя домохозяйку изображать.

– Рассказывают, – продолжала Лизка, поправляя прядь вьющихся волос, – что после того, как он у тебя поселился, парнишка один (да ты должна его помнить, худой такой) сильно веселился по этому поводу. Жаль, недолго.

– Ты о Чикаго? Тебя, Лизка, послушай, раздели пополам, а потом еще половину вычти.

– Ну, ну, Фома неверующий. Поживем – посмотрим. Только не понимаю я Антона. Зачем такие сложности создавать, взял бы у него денег, наняли бы сиделку. Не-ет, все с педагогическим эффектом. Чтобы другие знали.

– Что знали-то? Меня в лицо, что ли?

– Да самое смешное, что ты почти ни при чем. Это он, Антон Батькович, – фигура. Покарал, да как. А вот отлучись он из города, что ты будешь делать? Думаешь, товарищ позабудет, как он на глазах всего города (а городок маленький) вынужден был дамские трусы стирать?

– Ничего он не стирает, это раз. Прекрати меня пугать, это два. Да ну тебя, Лизка. Завтра же поговорю с Антоном. А Честика к маме отправлю.

– Одно хорошо, – задумчиво подвела итог Лизавета, демонстративно хмурясь, – средний возраст у граждан данной опасной профессии от двадцати восьми до двадцати девяти лет, а твой уже переросток. Так что при самом плохом раскладе – вспоминать ему тебя осталось недолго. Знаю я тебя, особенно-то не привыкай. Ты, Скора, недотепа. Но ты моя недотепа

– Я подумаю, – ответила Мика.

– Думай, Мика, думай. Не верю я в благородные порывы. Как говорит мой отец Марк Соломонович: «В жизни все имеет свою цену, главное – правильно ее оценить».

– Ооо! – застонала Мика. – Тебя послушать, так Марк Соломонович только и делает, что говорит. Я вообще ни разу не слышала, чтобы он что-то вещал, кроме докладов и лекций.

Но Гольдман-младшую данная ремарка не смутила. Лизка выпрямила свою и без того ровную спину и продолжила нравоучения со строгостью:

– Помнишь, Мика, я тебе рассказывала про своего пациента, который тоже думал, что все вокруг бескорыстны? Два ланцета и вот это! Он до сих пор лечится от последствий своей наивности. А ведь я предупреждала его об маркерах, но он же умнее всех был!

Поняв, что профдеформация завела ее куда-то не туда, Лизка вернулась к исходной теме:

–Помнишь мою любимую цитату? «Не бывает неизлечимых болезней – бывают недоученные врачи». Так вот, в жизни то же самое: не бывает бескорыстных людей – бывают плохо диагностированные ситуации. Ты должна это понимать, как врач понимает природу заболевания. Повторюсь! Знаю я тебя, особенно-то не привыкай. Это у меня сердце крепкое. А у тебя не такое. Твое без клапанов и желудочков – хрустальное. адумайся в конце-то концов, пока тебе его не разбили!

– Я подумаю.

– Вот-вот. И думай, Мика, думай. И еще раз: не верю я в благородные порывы.