Сказители

Циньчжу лишь в гриме еще как-то трогала людей. Выходя на сцену, она пудрила лицо и красила губы. Брови ее были густыми и черными. Волосы завиты в локоны. Сейчас на ней не было грима, и лицо было мокрым от пота. Баоцин подумал: «А она страшненькая». Однако ее глаза, не отличаясь особой красотой, могли любого пригвоздить на месте, да так, что оторопь брала. На первый взгляд казалось, что глаза были карие, большие и блестящие, какие-то особенно лучистые. И только когда эта пара глаз начинала смотреть на вас неотрывно, они становились все черней и черней.

Голос у тетушки Тан был резким. Даже когда она молчала, слышалось ее тяжелое, с присвистом, дыхание.

– О! – вскричала тетушка. – А я-то думала, кто это пришел? Оказывается, Баоцин! – Она сидела на бамбуковом стуле, и ее зад так глубоко в нем застрял, что ей просто-напросто было его не оторвать, чтобы встретить Баоцина. Она держала в руке веер из бананового листа и исступленно им обмахивалась, продолжая кричать своим пронзительным голосом: – Вот это здорово! Теперь я могу быть спокойной. Теперь мы с голоду не умрем. Садитесь сюда, садитесь же. Сые, завари чаю!

Баоцин огляделся, сесть было некуда.

– Я постою, – сказал он вежливо. – Не беспокойтесь, Сые, я чай пить не буду. Тетушка Тан, как ваше здоровье?

– Здоровье?! – переспросила тетушка Тан сердито. – С тех пор как мы прибыли в это чертово место, я похудела на добрый десяток цзиней. – Она пощупала свои толстые руки и вздохнула.

– А вы, Циньчжу? – Баоцин улыбался, желая выразить добрые чувства.

Циньчжу сначала хихикнула и лишь потом нашлась, что ответить.

– О, дядюшка Фан, а голова у вас все так же блестит, – сказала она как бы в шутку.

Баоцин засмеялся. Циньчжу была одета очень просто, на лице не было косметики, и, возможно, подумал он, ей еще не пришлось заниматься побочным ремеслом. Баоцин никогда ее не любил и не хотел, чтобы Сюлянь с ней водилась. Если были деньги, Циньчжу могла вытворить что угодно. Баоцин не знал, какие у нее сейчас отношения с Сяо Лю. Он взял себя в руки и спросил:

– А где Сяо Лю?

– Сяо Лю! Сяо Лю! Выходи быстрее, пришел дядюшка Фан! – позвал Тан Сые.

Зевая и жмурясь от света, Сяо Лю лениво выполз из комнаты. Ему можно было дать лет тридцать. Он был настолько худ и слаб, что легкое дуновение ветерка, казалось, могло его унести.

Обычно лицо его было бледным, как полотно, и он смахивал на наркомана, но сейчас оно слегка порозовело со сна, и Сяо Лю казался моложе и проще.

Увидев Баоцина, Сяо Лю очень обрадовался. Улыбаясь, он произнес ласково:

– О, дядюшка Фан! – И, заметив, что Баоцин стоит, поспешил предложить: – Я схожу принесу вам стул?

– Не беспокойся, – сказал Баоцин вежливо. – Как живешь, Сяо Лю?

Тан Сые поторопился вставить слово:

– Давайте поговорим лучше о серьезных вещах. Что мы все вокруг да около?

– Верно. Господин Фан. – Тетушка Тан обратилась к Баоцину. – Если у вас имеются какие-то идеи, вы и начинайте. – Она изо всех сил обмахивалась веером.

Баоцин не стал кривить душой.

– Циньчжу! Сяо Лю! Я пришел просить вас о помощи. Я хочу организовать труппу.

– О чем тут говорить? – тетушка Тан засмеялась. – Раз вы хотите, чтобы мы вам помогли, выдайте нам предварительно немного денег.

Баоцин от неожиданности оторопел, но быстро совладал с собой и выдавил на лице улыбку:

– Моя добрая тетушка, вы хотите, чтобы я дал аванс? Ведь и мы и вы – беженцы, не так ли?

Тетушка Тан насупилась. Сяо Лю, вообще-то, хотел сказать, что он готов помочь, но проглотил чуть не сорвавшиеся с языка слова. Он достал пачку сигарет «Два пистолета» и решил всех угостить. Все, кроме Баоцина, взяли по одной.

– Без аванса мы работать не сможем, – сказал Тан Сые.

– Дружеские отношения и доверие ведь сильнее всего, верно? – Слова Баоцина прозвучали очень искренне и задушевно.

– А если вы не соберете труппу, а мы найдем работу где-нибудь в другом месте. Как быть тогда? – спросил Тан Сые. Он не так доверял дружеским отношениям и верности слову.

– Как же я смогу преградить вам, уважаемый, путь к богатству! – Иногда Баоцин бывал достаточно язвителен.

– Да? Прекрасно. Каждый из нас будет создавать свое благополучие на пустом месте. Ого! – Тетушка Тан наконец решила излить свой гнев и сошла на крик, уставившись глазами в потолок.

– Если говорить всерьез, – Баоцин говорил очень убедительно, – то после создания труппы разве смог бы я отнестись к вам несправедливо? Сколько получит моя приемная дочь Сюлянь, столько получит и Циньчжу. Что же касается Сяо Лю, то кому он будет аккомпанировать, от того он и будет получать свои двадцать процентов. Это старое правило. Годится?

– Я… – Сяо Лю стал заикаться и, не в силах высказать свои мысли, лишь покивал головой, выражая согласие.

Тан Сые с женой решили больше не разговаривать. Они уставились на Баоцина, надеясь тем самым поставить его в затруднительное положение и принудить к более благоприятным для них условиям. В действительности же они понимали, что и выдвинутые им условия, вообще-то, были недурны.

Наконец рот раскрыла Циньчжу:

– Дядюшка Фан, пусть будет по-вашему! – Тан Сые и тетушка вздохнули с облегчением.

– Ладно. Так и порешили. Ждите от меня весточку, – сказал Баоцин и распрощался.

Глава 4

Зал для исполнения сказов назывался «Мир и покой». Так же назывался и сам театр народного сказа, который Баоцин видел на гастролях в Бэйпине лет тридцать назад.

Он располагался на самой оживленной улице города и мог вместить человек двести. По расчетам Баоцина, сотня зрителей гарантировала ему возврат вложенных средств, сто пятьдесят человек уже давали некоторую прибыль, а полный зал позволял получить солидный доход.

Наступил день премьеры. Всю ночь Баоцину не спалось. Чуть забрезжил рассвет, как он уже был на ногах. Разыскав лист оберточной бумаги, Баоцин записал на нем все, что должен был сделать в течение дня. Затем он сложил его, спрятал в карман и вышел.

Сначала Баоцин отправился посмотреть, как был украшен вход в зал. Вывеска с названием театра была расцвечена красными, белыми и синими электрическими лампочками. В предутреннем тумане их тускловатый свет казался призрачным и волшебным. Под вывеской находилась стеклянная витрина, на которой черными иероглифами по красному фону были представлены имена исполнителей. В самом центре красовались три больших черных иероглифа: Фан Баоцин. По бокам золотом по красному были выведены имена Сюлянь и Циньчжу. А ниже – стандартный набор ярких броских эпитетов, списанных с кинематографических реклам и анонсов.

Баоцин, прищурив глаза и улыбаясь, глядел на свое имя. Не хуже, чем в былые времена! Есть чему радоваться. В прежние годы ему не раз приходилось входить в состав других трупп, да и самому их создавать. Однако по своему репертуару, по известности он не мог соперничать с коллегами. А теперь, впервые, он значился главным номером программы, и душа его была полна ликования.

Он долго с удовлетворением смотрел на рекламу и лишь затем неохотно, как бы сожалея о расставании, ушел. Он заглянул в чайную и велел подать чайник чаю.

Потом он направился к Сяо Лю, чтобы договориться о репетиции для Сюлянь. Самому ему репетиция не требовалась – он был старым, опытным актером. Если бы Сяо Лю случайно ошибся, Баоцин мог как ни в чем не бывало продолжать петь дальше. Однако с Сюлянь дело обстояло иначе. Ошибись Сяо Лю, и Сюлянь пошла бы за ним. Вот почему им нужна была репетиция – чтобы не оскандалиться в самый день премьеры.

Однако у Баоцина не хватало смелости просто так вбежать в гостиницу и вызвать Сяо Лю. Семейство Тан, заметив его, наверняка придумало бы, как помешать Сяо Лю провести репетицию.

Подойдя к конторке, он дал служащему несколько монет и попросил вызвать Сяо Лю на пару слов. Увидев его, Баоцин предупредил:

– Не бери трехструнку, я взял свою. Если брат услышит твою игру и станет что-нибудь говорить, не принимай близко к сердцу. Что бы там ни было, а кормить семью нужно.

Сяо Лю вяло усмехнулся и обещал после полудня порепетировать.

Два дня назад Баоцин посетил парикмахерскую, но сейчас снова постригся и побрился. После этого он достал из кармана тот самый листок и стал соображать. Нужно навестить всех, кто ему помогал, в особенности чиновников и главарей местных хулиганов, дать им контрамарки с просьбой посодействовать и помочь.

Он нашел время поговорить с каждым, кто имел отношение к сегодняшнему представлению: продавцами мелкой снеди, чая, сигарет и семечек, теми, кто раздает горячие полотенца, чтобы обтереть потное лицо и руки, билетерами, кассирами, смотрителями за порядком. Придя в четыре часа после полудня, все они должны были сначала совершить обряд поминовения предка-наставника и бога богатства, испрашивая у них благополучия.

Баоцин уже стал известным человеком в городе. Куда бы он ни пошел, везде его узнавали. В чайной, винной лавочке и в ресторане хозяева и служители-официанты знали, что он организовал труппу и что сегодня вечером у него премьера. Они его называли «хозяин Фан» и на все лады поздравляли, рассчитывая таким образом заполучить на сегодняшнюю премьеру пригласительный билет. Но Баоцин только складывал руки в благодарности и никак не реагировал на их намеки. Отойдя в сторону, он начинал про себя ворчать: «А когда это, интересно, я получал от вас приглашения? Когда это я не давал на чай?»

Было два часа, когда он вернулся в гостиницу. Все уже было готово. И Сяо Лю приходил репетировать с Сюлянь. Она успела одеться к представлению и сетовала на то, что у нее нет денег купить пару новых туфель.

– Сегодня уж как-нибудь сойдет, – сказал Баоцин. – Надень те атласные с вышитыми цветами. Как только у меня появятся деньги, куплю тебе новые. – (Она недовольно скривила рот, но все же вняла совету отца.)

Тетушка Фан надела на себя все самое лучшее и была трезва на удивление. Она помнила, что в четыре часа нужно совершить обряд поминовения, и все это время не смела прикасаться к вину, боясь оскорбить духов и навлечь беду. Как только закончится представление и в кассе появятся деньги, она выпьет пару бокальчиков, чтобы отметить успех.

Дафэн, казалось, не испытывала особой радости. Поминовение духов ее не очень-то трогало. К тому же, увидев, что сестра так принарядилась, она стала немножко ревновать.

Баоцин это почувствовал.

– Моя добрая Дафэн, не нужно этого ребячества! Вот я заработаю денег и куплю тебе пару новых туфель. Те красивые, что я сегодня видел в магазине.

Дафэн ничего не сказала.

– Мой добрый брат, – обратился далее Баоцин к Тюфяку. – Я хочу немного передохнуть, сегодня вечером я должен буду показать все, на что способен. Мой родной брат, сходи, пожалуйста, в театр и приготовь заранее все к церемонии поминовения. У тебя память лучше моей. Помоги мне, прошу тебя, возьми это дело в свои руки. Когда кончится представление, я приглашаю тебя выпить пару рюмочек.

Так, умоляя и похваливая, он уговорил Тюфяка помочь. Но от такого поворота дел ему пришлось выслушать бесконечные разглагольствования брата о том, как нужно обставить площадку во время ритуала поминовения. Тюфяк выказывал свою образованность.

– Ладно, мой добрый брат. – Баоцин без остановки кивал головой. – Буду слушать тебя, можно дальше не продолжать. Уже два часа, тебе пора трогаться.

Два часа пролетели как одно мгновение. Ритуал совершался за сценой. Тюфяк успел все приготовить в самом лучшем виде. На стене была наклеена красная бумага, на ней надпись: святое место – место предка всех наставников – чжоуского Чжуанвана. Перед святым местом стоял ритуальный столик, пара красных свечей и огромная оловянная чаша для благовоний. В качестве жертвоприношений стояло несколько тарелочек сухого печенья, свежие фрукты и три рюмки рисовой водки. Стол с четырех сторон был задрапирован специальной атласной скатертью с вышитыми на ней красными цветами. С трех сторон вдоль стен стояли скамьи, а посреди комнаты – длинный стол, покрытый белой скатертью, с чайником чая на нем, чашками, сладостями, семечками, сигаретами и вазочкой, в которой стояли свежесрезанные цветы.

Один за другим входили приглашенные на сегодняшнее представление местные актеры. Все они были очень бедно одеты, так как долгое время не имели работы. Одни курили длинные трубки, другие, обмахиваясь веерами из банановых листьев, потягивали сигареты.

Но вот дверь отворилась, и вошел Баоцин. Низко поклонившись и поворачивая бритую голову то влево, то вправо, он не переставая повторял: «Садитесь, пожалуйста, садитесь, пожалуйста», зная, что эта публика будет приветствовать его стоя. Он не очень-то уважал местных актеров, а те, в свою очередь, мало считались с «людьми из-за реки». Однако Баоцин не хотел, чтобы такого рода неравные отношения были слишком заметными.

Он выпрямился. Медленно вошла Сюлянь. Он с улыбкой представил ее всем:

– Это моя дочь Сюлянь.

Сюлянь лукаво улыбалась. Она слегка поклонилась, подошла к столу, сорвала цветок и приколола к одежде.

– Сюлянь, – попросил Баоцин. – Угости гостей семечками. – Он все еще оставался у входа, ожидая жену.

Сюлянь взяла блюдечко с семечками, хотела попробовать сама, но передумала.

– Это моя жена. – Баоцин стал всем представлять свою жену.

Тетушка Фан высоко держала марку; соблюдая манеры, она кивнула всем головой и села рядом с актерами, решив поболтать с ними на их сычуаньском диалекте, а те в свою очередь отвечали ей на ее родном северном диалекте. В конечном итоге никто никого не понял, но все почувствовали, что этикет был соблюден.

– Ну, брат, – поспешил Баоцин к Тюфяку. – Ты силен! Просто здорово! Я бы так все обставить не смог, – говорил он, поглядывая по сторонам.

Тюфяк не удержался и расплылся от удовольствия. Он демонстративно зевнул, потянулся, чтобы Баоцин видел, как он устал. Затем пришли и те, кто работал в театре: билетеры, кассиры, контролеры, музыканты. Они не были актерами и вообще могли не приходить. Но Баоцин пригласил всех, желая показать, что сказители соблюдают приличия и тоже имеют своего предка-наставника, который им покровительствует. Они не такие безродные и никчемные нищие, как многие полагают.

Семейство Тан пришло позже всех – того требовал престиж. Впереди всех шла тетушка Тан, за ней следовала Циньчжу, замыкал шествие Тан Сые. Где-то позади, с несчастным видом, словно сирота, плелся Сяо Лю.

Тетушка Тан была одета в широченный блестящий зеленый шелковый халат, в который можно было уместить четверых Тан Сые. Мясистое лицо с ярко накрашенными губами покрывал густой слой румян и пудры. Выглядела она роскошно: большие серьги, четыре перстня поблескивали на свету фальшивыми камнями.

Войдя в комнату, она, переваливаясь с ноги на ногу, направилась прямо к тетушке Фан и Сюлянь, приветствуя их как самых хороших друзей.

– Добрая сестрица… О, глядите-ка, какая Сюлянь красивая! – После этого она приветствовала братьев Фан. На остальных же и не взглянула. Затем она, не удостоив вниманием Баоцина, подозвала к себе Тан Сые.

– Зажгите благовония в честь предка-наставника! – Она хотела, чтобы он возглавил церемониал.

Баоцин быстро отвел Тан Сые в сторону и отрицательно покачал головой. Он хозяин труппы и не может допустить, чтобы другие возглавили церемониал. Подойдя к святому месту, он воскурил ароматные палочки. Как только заструился голубоватый дымок, Баоцин поставил их в чашу для благовоний и тут же зажег свечи. Сразу стало светло, всюду заиграли краски. Наступила тишина. Баоцин с почтением отбил земной поклон предку-наставнику, испрашивая у него благословения на процветание начатого дела, успеха у зрителей. Он стоял на коленях, повторяя про себя молитвы, в которых просил защитить Сюлянь, а его самого уберечь от козней тетушки Тан и ее мужа.

Глава 5

К половине восьмого зал был почти полон. Баоцин сиял от радости, глядя на плотные ряды зрителей. Вместе с тем его охватывало беспокойство, как бы не произошло чего у входа. Он пригласил двух местных вышибал и поставил их у дверей. Они были людьми опытными и могли отличить хорошего человека от плохого с одного взгляда. Однако Баоцину, естественно, не хотелось, чтобы им пришлось пускать в ход кулаки. Драка в день премьеры, что ни говори, а счастливым предзнаменованием служить никак не может. Если у входа разразится скандал, ничего хорошего не будет. Он должен был все учесть и все помнить, всюду побывать, не привлекая к себе внимания.

Находясь за кулисами, Баоцин следил за каждой мелочью. Делая замечания, он всякий раз вытягивал свою бритую, лоснящуюся от пота голову. Он кланялся, растягивал рот до ушей, здоровался за руку с каждым встречным. Глядя на него, никто не смог бы рассердиться, крупные проблемы становились мелкими, а мелкие разрешались сами собой.

Пудра и румяна всегда привлекают распутных парней, которые жаждут устроить какой-нибудь скандальчик. Баоцин все время отгонял таких, маячивших у входа на сцену. Они любили цепляться к девушкам. Решить эту проблему было трудно, так как кто-нибудь из них мог оказаться приятелем нужных ему людей. А коли так, ему тем более следовало пригласить их за кулисы попить чайку. И тогда наверняка появится человек, который сам выйдет на сцену и в присутствии всего зала подарит ему декоративный экран, поддерживая тем самым его начинание. Сколько же всевозможных забот у одного актера?!

К восьми часам свободных мест в зале не осталось. Зрителей было так много потому, что Баоцин раздал целую кипу пригласительных билетов и контрамарок. И все равно он был очень доволен. Полный зал – это счастливое предзнаменование. Баоцин сбегал в кассу, распорядился вывесить у входа табличку с надписью «Все билеты проданы». Ладони его увлажнились, и он поспешил за кулисы начинать представление.

Первым номером шел местный исполнитель поэтического сказа «цзиньцяньбань». Пел он пронзительным голосом, резковато и невыразительно, в общем – неважно. Слушатели не обращали на него особого внимания, продолжали разговаривать и попивать чай.

Зал для сказов был широким и коротким. Перед малюсенькой сценой стояли ряды деревянных скамеек. По обеим сторонам, вдоль стен, было расставлено множество квадратных столиков, вокруг каждого из них – четыре-пять стульев. На пологе, что прикрывал выход на сцену, были вышиты огромные красные пионы на фоне зеленых листьев и имя Баоцина. Ему этот полог сделали на заказ в Шанхае. На стенках висели декоративные экраны и свитки с картинами, подаренные Баоцину и Сюлянь знатными людьми из разных мест. Зал был хоть и маленький, а людей к себе притягивал. Перед сценой висела пара газовых ламп, которые излучали яркий белый с синевой свет, выхватывая из темного зала зрителей. Баоцин был доволен – ведь все это его достижения. На дверных пологах, на полотнище вокруг стола было вышито его имя. Каждая картина, каждый экран давали повод вспомнить эпизод из прошлого. Он бывал в Шанхае, Нанкине и многих других крупных городах страны, и повсюду у него было немало почитателей.

Он смотрел из-за кулис в зал. Первые два ряда занимали местные. Большинство же публики были «люди из-за реки». Да и местные прежде жили главным образом в других провинциях или выезжали туда по делам, работали там и вернулись в Чунцин из-за войны. Они пришли послушать Баоцина лишь для того, чтобы продемонстрировать всем, что повидали свет и разбираются в сказах под аккомпанемент большого барабана. Баоцин долго разглядывал тех, кто сидел по обеим сторонам от сцены. Это были профессионалы. С некоторыми из них он был знаком. Они пришли посмотреть программу, которую подготовил Баоцин и его труппа. Как и подобает специалистам, эти люди сидели спиной к сцене, они слушали, но не смотрели. Их не интересовали личики актрис. Баоцин, нахмурив брови, наблюдал за настроением своих коллег. Если песенные сказы сегодня прозвучат как полагается, они станут приходить часто. Постепенно слушатели приутихли. Значит, исполняемые сказы все больше вызывали у них интерес. Говорило это и о том, что слушатели уже вдоволь напились чаю и у них кончились семечки. Если уж сейчас не смотреть на сцену, то больше и делать-то нечего.