скачать книгу бесплатно
Часть вторая
1
У Хулучжэня не было истории. Или, если сказать точнее, у него не было письменно задокументированной истории. Это вовсе не означало, что былая жизнь городка походила на сплошное белое пятно. Помимо безымянных могил в каменном ущелье горы Сишань и выстроившихся в два ряда вдоль центральной улицы ветхих и убогих жилых домов, славное прошлое Хулучжэня хранили в воспоминаниях старики, а в фантазиях – молодежь.
Утратив историю, горожане жили очень вольготно. Они сосредоточились на современном положении вещей, а не влачили свое существование, задыхаясь под тяжелым бременем минувших лет. У местных не было склонности докапываться до сути вещей, и события, происходившие в далеком прошлом, их тоже совершенно не интересовали.
Проживающий в Хулучжэне простой люд в основном получал важную информацию о внешнем мире двумя путями. Первым были четыре установленных на крыше городского дома культуры (прежде его называли клубом) репродуктора, обращенные в разные стороны света. А вто рым – излучина реки, которая разделяла городок на две части и служила местом неофициальных встреч женщин городка.
Высокочастотные репродукторы, установленные на вершине дома культуры, были символом официальной пропаганды; ежедневно по расписанию они передавали разные новости, касавшиеся жизни в городке и за его пределами, в Китае и за рубежом. Многие, особенно мужчины, могли с легкостью озвучить имена некоторых иностранцев, с которыми никогда не были знакомы: например, Ли Сын Ман, Трумэн, Энвер Ходжа, Хрущев, а также король Сианук и премьер-министр Пенн Нут[10 - Здесь перечислены имена политических лидеров разных государств, враждебных или дружественных Китаю: Первый президент Южной Кореи, 33-й президент США, лидер коммунистического режима в Албании, советский генеральный секретарь, король и премьер-министр Камбоджи (прим ред.).]. Эти имена были известны не только детям и женщинам, но и были в ходу у таких дураков, как И Ши: их употребляли так же часто, как прозвища «Собачье Отродье», «Тухлое Яйцо», «Цун Большая Челюсть».
Благодаря репродукторам жители городка крепко уверовали в то, что «обогнать Англию и Америку можно менее чем за двадцать лет», и поняли, что на том участке планеты, где они живут, «редкостные по красоте пейзажи» и замечательная обстановка – «не просто хорошая, не очень хорошая, а замечательная». Американские империалисты, советские ревизионисты и другие враги день за днем хиреют, а у них всё постепенно налаживается, и все они пляшут от радости, хотя им и невдомек даже, в каком направлении от Хулучжэня живут эти бедствующие страны. Всё равно они искренне сочувствуют претерпевающим невыносимые страдания людям.
Чтобы «не терпеть страдания во второй раз» и «не сносить повторно муки», чтобы противостоять ревизионизму, «вечно защищать красный революционный Китай», чтобы стоять насмерть за «революционный курс Мао Цзэдуна», чтобы «быть готовыми к войне и голоду» – чтобы ответить на все призывы, раздающиеся из репродукторов, народ городка готов был отдать все свои душевные силы с переполняющим каждого энтузиазмом. Очищая ряды пролетариата, хулучжэнцы приняли участие во множестве критических собраний, присяг, мобилизационных митингов, а также разоблачили Цуна Большую Челюсть, коварно прикрывавшегося личиной учителя средних классов, Ню Цзогуаня, носившего до создания Нового Китая форму почтальона (чем заслужил прозвище Ню Униформа), Чудовище И, работавшего в городке счетоводом и мазавшего голову рапсовым маслом, начальника производственного отряда Ван Личжэна, который на каждый Новый год надевал привлекающие всеобщее внимание красные кожаные сапоги и обходил все дворы с поздравлениями, и прочих «помещиков, богачей, ревизионистов вместе с другими враждебными и правыми элементами». Они самостоятельно организовали маоистскую творческую агитбригаду, круглый год трудились и в доме культуры, и в поле, и даже голодными ходили от двора ко двору, давая представления. И революционные песни, и образцовые спектакли не обошли стороной этот провинциальный городок, затерявшийся на карте Китая. То разгорающиеся, то затухающие звуки песен, смеха, плача, барабанов и лозунгов непрестанно сопровождали повседневную жизнь простого народа в Хулучжэне.
Жители городка не только «ухватились за революцию», но и «стимулировали производство». Они строили плотины, отделяя землю для сельскохозяйственных угодий от морской воды, добывали горные богатства и проводили водопровод, всю плодородную почву с зерновых полей они без остатка бросили в море и срубили все без исключения фруктовые деревья в садах, создав на их месте террасированные поля дачжайского типа. А еще они, в соответствии со спущенными сверху директивами «углублять подземные ходы, увеличивать запасы продовольствия, не сдаваться гегемонии», днями и ночами без остановки рыли подземные убежища на случай авианалетов, чтобы защититься от внезапной агрессии империалистических государств… Практически вся их деятельность была связана с вещанием тех четырех больших репродукторов, установленных на крыше дома культуры.
Что же касается информации, исходящей из излучины реки, то ее «тайно» распространяли женщины во время стирки белья. Это были досужие домыслы, содержание которых ограничивалось всякими мелочами вроде частной жизни соседей и перемыванием косточек то одному, то другому: у одних ребенок животом мается, там мужик в окно залез, тут женщина в потаскухи подалась, у одной девушки грудь плоская, у другой живот надулся, а у того парня в штанах затвердело, и так далее; всё, что касалось самых интимных сфер жизни, здесь открыто обсуждалось и предавалось огласке. В излучине реки каждый день толпились женщины, и она превратилась в специальный уголок, куда приходили все желающие почесать языком.
Разные данные, распространявшиеся из больших репродукторов и из женского собрания в излучине реки, переплетались между собой, превращаясь в «общественное мнение», которое стало важнейшим элементом жизни Хулучжэня на протяжении нескольких десятилетий. Независимо от того, ложными или достоверными были эти сведения, как правило, люди верили во всё, что им рассказывали. Некоторые отщепенцы пытались найти себе третий источник информации, но в результате жестоко за это поплатились – как, например, Ань Гоминь, который играл в агитотряде на баяне. Из-за того, что он тайком «слушал вражескую радиостанцию», его судили и посадили. Это было крупным политическим событием городка.
2
Пятерых сыновей старого счетовода городка – Чудовища И – звали И Ши, И Бай, И Цянь, И Вань, И И. И Бай, И Цянь и И Вань в один год поступили в университет. Второй брат, И Бай, учился на факультете философии, университет его находился в Пекине. Третий брат, И Цянь выбрал для себя университет морского транспорта, а четвертый, И Вань, отправился в архитектурный университет в Ухань.
Было время, когда И Бай, обучаясь в университете, с головой погрузился в изучение прошлого Хулучжэня. Он просмотрел множество исторических документов, пытаясь докопаться до истоков и отыскать для городка заслуживающую гордости и уважения блестящую историю. А еще приснился ему странный сон, в котором какой-то выдающийся человек гладил его по голове и говорил, что он – потомок некоего знаменитого человека некоего рода в некоем колене. Этот сон смущал И Бая два с лишним года подряд. Он больше не верил в тот факт, что его дед, толкая тележку с навозом, упал в овраг и расшибся насмерть; в его представлении дед должен был как минимум в военном кафтане и верхом на гнедой лошади мчаться по полю битвы, размахивая шашкой. Некоторые однокурсники в университете всегда смотрели на И Бая с некоторой долей презрения, из-за чего его сердце то и дело сжималось от боли. У Хулучжэня не могло не быть истории, а там, где есть история, есть и великие люди, а у потомков великих людей есть наследственные преимущества, уверенность в общении и стимул для развития.
Но старания И Бая так и не увенчались успехом. Он просмотрел всё, начиная с «Исторических записок» Сыма Цяня и заканчивая составленной в годы республики «Исторической хроникой династии Цин», но нигде не было упоминаний о родившей и вскормившей его земле – Хулучжэне. Он был очень разочарован. Он казался себе подобранным на обочине сиротой, без рода и без племени: неизвестно ни то, откуда он взялся, ни то, куда идет.
И Бай вспоминал, как однажды в детстве его отец, Чудовище И, выгребая из свинарника навоз, обнаружил японский военный нож, что было сочтено доказательством преступления японцев, которые вторглись в Китай. Помимо этого, в городке из земли больше никогда не выкапывали ничего ценного, а изделия из камня эпохи палеолита, осколки керамики, бронзовые изделия и тому подобные вещи И Бай увидел в музее уже после того, как поступил в университет. Ни один из экспонатов музея не происходил из Хулучжэня.
Как рассказывал отец И Бая, Чудовище И, один выходец из городка был чиновником: в последние годы династии Цин он служил главой уголовного сыска в уезде. Вспоминая, с каким благоговением отец отзывался об этом служащем полиции, И Бай рассмеялся едва ли не до слез.
Примерно пятьдесят миллионов лет назад то ли засуха, то ли лютые морозы, то ли падение метеорита привело к полной гибели и без того немногочисленного населения городка – не осталось практически никаких следов чьего-либо существования. Позже И Бай точно определил, что древнее население Хулучжэня состояло в основном из иноземных переселенцев, которые, спасаясь от голода, по морю добрались до Хулучжэня.
И Бай отказался от углубленного изучения истории городка. Он помнил, как говорил его учитель средних классов Цун (также известный как Цун Большая Челюсть): «Мой дед жил в темном старом обществе. А мои прапрадед, прапрапрадед и прапрапрапрадед жили в первобытном обществе, рабовладельческом обществе и феодальном обществе». И этого было достаточно, всё-таки Цун Большая Челюсть имел авторитет. Впрочем, в конце концов он был убит: ради развлечения его насмерть забили собственные ученики.
По сей день археологи и историки не могут предоставить убедительные доказательства, подтверждающие предположения И Бая и выводы Цуна Большой Челюсти.
В памяти И Бая хранилось смутное воспоминание о том, что в тридцати ли от городка, на горе Дахэшан, стоял храм, величественный, словно императорский дворец, и когда ему было пять – шесть лет, бабушка тайком отвела его туда помолиться. Тогда он так испугался, что написал в штанишки, и несколько ночей подряд потом видел во сне кошмары. Статуи божеств того храма повергли маленького И Бая в панику. Бабушка стояла на коленях перед статуей Будды и что-то бормотала себе под нос, будто бы прося помощи в трудном деле. И Бай тогда до ужаса перепугался: маленькими ручонками он изо всех сил вцепился в бабушкин подол, его ноги всё время тряслись. Поток мочи журчал и вырывался на пол из-под штанин, а потом по неровному полу скользил под алтарь. Поднявшись с колен, бабушка с силой отвесила ему несколько шлепков и бросилась извиняться перед Буддой: «Великий Будда, спаси и помилуй! Прости, владыка. Этот сорванец не умеет себя вести, ты уж не сердись на ребенка, прояви свое огромное великодушие. Подожди, вот вернусь домой, непременно задам этому сорванцу хорошую трепку». Вот так, кланяясь и извиняясь, бабушка торопливо вывела внука за высокий порог храма. Не успели они выйти за ворота, как маленькие бинтованные ножки бабушки отвесили заднице И Бая десяток с лишним пинков. «Ах ты, никчемный маленький дикарь, мочевой пузырь у тебя, что ли, прорвало, как же ты смеешь в святой обители гадить?! Откуда только в тебе столько мочи, что она журчит, словно ручей? Когда надо было, ты не писал, нет бы выбрать для этого другое место и другое время…» Бабушка приходила потом просить у Будды за глупого старшего брата И Бая, И Ши, однако после этого И Ши стал только еще глупее. Бабушка считала, что молитва к Будде не сработала из-за того, что опозорился И Бай: это ж надо было прямо перед Буддой лужу напрудить.
Прежде чем покинуть Хулучжэнь и отправиться в университет, И Бай еще раз сходил на гору Дахэшан в одиночестве. От храма уже давно не осталось и следа, не сохранилось даже развалин. Люди с горы рассказали ему, что храм этот разрушили: сначала подожгли, а потом, когда всё сгорело и превратилось в пепел, забрали оставшиеся кирпичи, черепицу и камни и пустили их на строительство свинарника в производственной бригаде. Когда жгли храм, внутри оставался присматривавший обычно за ним монах. Он ни в какую не соглашался уходить и в результате сгинул вместе с теми статуями Будды и разных божеств.
После того как И Бай поступил в университет, он всё время сокрушался из-за этого сгоревшего без следа храма. Хотя храм находился в тридцати ли от городка, он всё же был единственным свидетелем истории тех мест. И Бай говорил, что это сооружение практически наверняка было воздвигнуто в эпоху Цзинь, то есть история городка может оказаться куда более древней, чем предполагают местные жители. Историческая память местного населения ограничивалась событиями, происходившими при жизни трех последних поколений, и даже долгожители с хорошей памятью могли припомнить лишь обстоятельства биографий своих дедов.
В общем, тщеславные археологические изыскания И Бая сошли на нет. Когда однокурсники спрашивали его о культуре, истории и особой продукции Хулучжэня, И Бай частенько с нарочитым сарказмом говорил: «История моей родины – чистый лист. У нас там в изобилии производят дураков, а также шутки про дураков».
На самом деле в этой шутке И Бая была доля правды, как минимум правдива была вторая ее часть. Практически в каждой семье Хулучжэня был дурак – из тех дураков, что не могут догадаться о том, чтобы укрыться под крышей в дождливый день.
3
За два года до того, как И Бай и двое его братьев поступили в университет, на жителей городка обрушилось страшное несчастье. В пору, когда лето переходит во вторую свою половину, в Хулучжэне, где каждые девять лет из десяти царила засуха, начались затяжные дожди, весь городок стал сырым и слякотным. Улицы утопали в грязи, стога сена во всех дворах от влаги заплесневели, и невозможно было даже лучину зажечь, чтобы приготовить в печи еду. Некоторые, не выдержав голода, просто снимали со своих домов дверные и оконные створки, рубили их на дрова и варили рис.
Жители городка, привыкшие круглогодично находиться под ясным небом, не могли терпеть долгое ненастье; один за другим они становились нервными и меланхоличными. В дождливые дни они принимались колотить детей: всё равно ведь нечем заняться. Больше не звучали в городке прежние песни и пляски: теперь их сменили душераздирающие завывания. Драки между супругами, ссоры между свекровями и невестками превратились в обычное дело; в каждом уголке Хулучжэня звучали крики, ругань и рыдания.
Внезапно в один погожий день из больших репродукторов на крыше дома культуры раздались скорбные звуки похоронного марша, которые заставляли сердце рваться на куски, хватали за горло, не давая перевести дух. Небеса рухнули! Горожане были потрясены, они обезумели от страха. Не поднимается уже больше на востоке Красное Солнышко! Во всём городке моментально установилась мертвая тишина, а затем раздался оглушительный плач.
Слезы перемежались с каплями дождя: никогда прежде Хулучжэнь не знал такого горя и скорби. Жителям казалось, что теперь всё окончательно рухнуло. Они могут взобраться на гору мечей, могут отправиться в огненное море, могут сорвать луну с небес, могут поймать черепаху в пяти морях, но они не могут жить без Солнца. Утратив Солнце, они утратили курс, утратили тепло, утратили свет… О небеса! Как же это страшно – сбиться с курса в холодной тьме!
Жители Хулучжэня были крайне подавлены, на них одновременно нахлынули скорбь и страх. Днями и ночами все горожане от мала до велика собирались у погребального зала, возведенного перед домом культуры, где то плакали, то кричали, умоляя небеса явить милосердие.
Кадровый костяк и народные ополченцы, а также народные представители из элиты городка были отобраны для несения дневной и ночной вахты в почетном карауле. Из больших репродукторов постоянно транслировали похоронный марш и «Обращение ко всей партии, всей армии, всему многонациональному народу страны». Горы замерли в торжественном молчании, реки Янцзы и Хуанхэ журчали со всхлипами, народ стенал, из репродукторов жители городка узнали, что небеса рухнули не только у них, но и в других местах.
Чудовищу И, Ню Цзогуаню, Ван Личжэну (по прозвищу Красные сапоги) и другим «вредным элементам» запрещено было рыдать открыто, потому что они этого не заслуживали – они не имели права разделить печаль революционного народа. В те дни Чудовище И, Ню Цзогуань, Ван Личжэн, а также вдова Бай и прочие «омерзительные чудища» прятались, трепеща в предчувствии беды, и каждый в своем темном углу тихонько утирал слезы. При любом неосторожном действии они рисковали оказаться виновными в страшном злодеянии – в том, что «воткнули нож в спину и посягнули на Красное Солнышко». Особенно волновался Чудовище И, который боялся, что сыновья заметят и разоблачат его поведение; поэтому он, сдерживая страдания, кусал кулаки, не осмеливаясь от души разрыдаться.
В качестве места проведения гражданской панихиды выбрали спортивную площадку средней школы в южной части городка. Площадь перед домом культуры казалась слишком тесной – она не могла вместить в себя всех жителей городка. Люди прикололи к груди белые цветы, повязали на руки черные повязки и под моросящим дождем с торжественным видом медленной поступью двигались в сторону средней школы в южной части городка. На спортивном стадионе собралась тьма тьмущая людей, помимо рыданий и кашля не было слышно ни единого звука. Даже дети, которых держали на руках женщины, имели серьезный вид и не издавали капризных криков, как обычно.
Похоронный марш прекратился. Из большого репродуктора послышался низкий мужской голос. Из-за его сильного акцента селяне не могли разобрать смысла слов и, понурив головы, лишь отвешивали поклоны вслед за стоящими в первых рядах кадровыми работниками коммуны – первый, второй, третий. Когда церемония закончилась, некоторые по инерции лишний раз поклонились, задрав задницы к небу – окружающие, глядя на них, и не знали, то ли плакать, то ли смеяться.
«Мама, я хочу какать!» – с настойчивым требованием обратился к маме ребенок лет четырех – пяти, и, хотя голос его не был особенно громким, его услышал практически весь стадион. Мать от испуга побледнела и поспешила накрепко зажать рукой ребенку рот. Эта женщина была вдовой паралитика Ваня, а маленький мальчик, который, увидев, как взрослые оттопырили зады, захотел какать, был названным сыном паралитика Ваня – Вань Жэньтэном (по прозвищу Всеобщее Наказание). На самом деле он был плотью и кровью старшего сына семьи И – дурака И Ши. Когда-то паралитик Вань в свою первую брачную ночь искупался в ледяной воде, в результате чего ему парализовало нижнюю часть тела и он утратил способность к деторождению. Ему так хотелось иметь сына, что он заставил жену соблазнить полного сил и энергии дурака И Ши, после чего она наконец-то забеременела. Речь идет о том сенсационном инциденте с «донорством». Наибольшую выгоду от тех событий получил паралитик Вань: он смог обрести сына, не потратив при этом семени. А самой главной жертвой случившегося стал дурак И Ши, который вынужденно пошел на аморальное хулиганство, а из-за того, что приплел к этому Великого Вождя, простой проступок превратился в непростительное политическое преступление. Его осудили на десять лет тюремного заключения.
Пока жена паралитика Ваня выбиралась из толпы, сжимая сына под мышкой, Вань Жэньтэн едва не задохнулся. У него даже лицо посинело. Позже он говорил, что это не из-за того, что он старался не обделаться, а из-за того, что мать своей крепкой рукой намертво запечатала ему рот – так, что он не мог сделать ни вздоха.
– Ах ты, негодник, нет бы раньше или позже посрать, так нет, ты именно этот момент выбрал. И чего ж ты не лопнул! Настоящее Всеобщее Наказание!
Вань Жэньтэн на корточках сидел под деревом на краю спортивного стадиона и, слушая, как отчитывает его мать, обиженно защищался:
– Клянусь председателем Мао, мне правда захотелось какать!
Надевая штаны, Вань Жэньтэн задал матери вопрос, который только что пришел ему на ум:
– Мама, а раз председатель Мао умер, то кем мне теперь клясться?
4
Вопрос, который пришел на ум малышу Вань Жэньтэну во время отправления нужды, являл собой важную проблему, с которой должен был столкнуться народ всего Хулучжэня и даже всей страны. Городок одной стороной примыкал к горам, другой – к морю, и был расположен на холмах. Широкая дорога перед домом культуры, тянувшаяся с запада на восток, расходилась на две улицы – переднюю и заднюю, а протекающая с юга на север большая река (на самом деле это был просто незаметный ручеек) естественным образом разделяла городок на две части – западную и восточную.
Дом культуры имел символическое значение для Хулучжэня: местные мастера старшего поколения самостоятельно его спроектировали и построили, поэтому он был гордостью двух поколений. Это место общественных сборов, воздвигнутое в 50-е годы XX века, благодаря своей высоте и габаритам казалось весьма величественным на фоне низеньких жилых домов. Сразу после постройки дом культуры называли клубом и в основном использовали для проведения выступлений, митингов и кинопоказов.
С восточной и западной сторон от дома культуры находились самый большой в городке снабженческо-сбытовой кооператив (позже его переименовали в универмаг), парикмахерская, лавка печеных лепешек, фотоателье и трактир. С запада к трактиру прилегал большой двор коммуны с двумя выстроившимися в ряд просторными домами с черепичными крышами. В центре той улицы, что была напротив дома культуры, находилось зернохранилище коммуны, а по обеим сторонам от него – станция агротехники и обшарпанная лавка, где ремонтировали обувь. Мастер Янь из ремонтной лавки был старым, со всевозможными уве чья ми – у него было косоглазие, кривой рот и горб на спине. Вдобавок он страдал тяжелой формой астмы и дышал тяжело, издавая при этом сипение, словно раздувающиеся меха.
Большой каменный мост соединял два берега ре ки – за падный и восточный. Поселковая больница была построена на западном берегу реки, на южной стороне большой дороги, а на северной стороне большой дороги, напротив больницы, находилась ветеринарная станция. Если в производственной бригаде заболевала скотина, то ее приводили на лечение на ветеринарную станцию. Ну а если пригнавший скот человек тоже чувствовал головную боль, жар и недомогание, то он, не откладывая ни одного из дел, мог поручить рабочий скот ветеринару, а потом перейти через дорогу и обратиться к врачу, чтобы тот выписал ему лекарство. Впоследствии жители городка обнаружили, что врачей с ветеринарной станции часто отряжают для ведения приема в больнице, и предложили просто объединить две больницы в одну, чтобы зря через дорогу не ходить, но правительство этой идеей так и не воспользовалось. Правда, одно время глава ветеринарной станции по совместительству исполнял и обязанности главврача поселковой больницы.
Дом культуры и площадь перед ним всегда выступали как политический и культурный центр городка. На протяжении двадцати с лишним лет в доме культуры и за его пределами часто разыгрывались различные жизненные трагикомедии. Это были и песни с плясками, эстрадные номера, музыкальная драма Люй, образцовые спектакли в исполнении драматического коллектива художественной самодеятельности городка (творческой агитбригады), и воспоминания о былых страданиях, критические митинги, семинары по практической работе и церемонии принесения присяги. На этой сцене прославляли многих передовиков, работников актива, отличников труда, отличников производства и активистов и критиковали многих помещиков, зажиточных крестьян, правых, контрреволюционеров и преступные элементы. Первые стояли на сцене с сияющими улыбками, украшенные красными цветами, с похвальными грамотами в руках. Вторые же стояли на коленях, на головах у них были высокие колпаки, на шеях висели деревянные таблички, руки их были связаны за спинами, а лица белы от ужаса. А еще были те, кому доводилось стоять и в красных цветах, и в высоких колпаках – им были знакомы оба этих ощущения. В спектаклях кто-то частенько изображал смерть, а на критических митингах людей временами забивали насмерть по-настоящему.
Горбатый старик Янь, который съежился в лавке по ремонту обуви неподалеку от дома культуры, был ярым фанатиком площадных выступлений. Иногда он с трудом выдавливал из своего кривого рта слова: «Черт возьми, и чего они там маются, лучше бы свои рваные башмаки подлатали!»
5
Погребальный зал перед домом культуры снесли. Жители городка постепенно оправлялись от своего безутешного горя. Дождливая погода простояла сорок с лишним суток, фундамент зданий и постели во многих домах поросли зеленой плесенью.
Небо стало чистым: осенний ветер принес с собой ясную погоду. В каждом дворе спешили просушить промокшие постели, одежду, обувь и всяческую хозяйственную мелочевку.
Весь Хулучжэнь приобрел вульгарный вид. На столбах электролиний вдоль большой дороги и между деревьями протянулись веревки, на которых под дуновениями ветра развевались разноцветные пододеяльники, тюфяки, пеленки, трусы в цветочек, рваные занавески. Дворовые ограды, навесы над курятниками и частокол вокруг свинарников были заставлены поношенными ботинками с прокисшими носками, ночными горшками, кадками с разносолами и подпорченной соленой рыбой. По улицам разносилась вонь, в нос били запахи затхлости и гниения, а люди, зажимая носы, убегали на окраины, чтобы насладиться давно не виданными теплыми солнечными лучами.
Урожай в том году пропал. Посевы сгнили на корню. Пока женщины хлопотали над сушкой белья, мужчины бросились в горы и тщательно собрали проросшее заплесневелое зерно – до последнего зернышка. Они притащили назад всё, чем можно набить пустые животы – кукурузу, гаолян, соевые бобы, батат, редьку, капусту, после чего принялись бранить и понукать женщин, чтобы те убрали изношенное тряпье и освободили место для просушки зерна и хвороста, который позже пойдет на разведение огня, приготовление еды и отопление.
Однажды утром И Бай и И Цянь сломя голову примчались домой и, тяжело переводя дыхание, громко закричали своему отцу, Чудовищу И:
– Плохо дело! На стене перед входом в больницу появился реакционный лозунг! Иероглифы во-от такой величины…
И Цянь нервно жестикулировал.
– Там написано «Долой антипартийные элементы – Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин, Яо Вэньюань»[11 - Речь идет о т. н. «Банде четырех» – левых радикалах из окружения Мао Цзэдуна, в числе которых была и его последняя жена Цзян Цин. После смерти Мао эти четыре высших партийных функционера были оттеснены своими политическими конкурентами: их арестовали и осудили за попытку государственного переворота, подделку завещания Мао и преступления против невиновных людей в ходе «культурной революции». Двое из них, Цзян Цин и Чжан Чуньцяо, были приговорены к смертной казни, но впоследствии наказание заменили на пожизненное заключение. В 1991 г. Цзян Цин осовободили по состоянию здоровья (из-за рака горла), но вскоре она повесилась в больнице (прим. ред.).].
Не успел И Цянь договорить, как раздался хлопок. Чудовище И со всей силы отвесил своему сыну звонкую пощечину:
– Болван! Прекрати нести эту околесицу!
Старик трясся всем телом от напряжения. Он накрепко запер двери и наглухо закрыл сыновей в комнате.
И Бай и И Цянь не врали. Накануне вечером они ворошили просушивающееся зерно во дворе производственной бригады, а утром, возвращаясь домой, чтобы позавтракать, проходили мимо ворот больницы и увидели этот жуткий лозунг. Чудовище И предупредил своих сыновей, чтобы они никому про этот лозунг не рассказывали, будто бы его и вовсе не было.
Но шила в мешке не утаишь. Бросающиеся в глаза огромные иероглифы были заранее написаны на красной бумаге, и уж потом их наклеили на стену. Лозунг быстро сорвали, и вскоре подоспела из уезда полицейская машина. На ней увезли нескольких людей – Чудовище И, Ван Личжэна, а также вдову Бай с западного берега и учителя рисования по имени Ван Дафэн из средней школы в южной части городка. И Бай и И Цянь не верили, что это совершил отец, но не могли его спасти. В ту ночь на городок опустилась мертвая тишина: не слышно было даже лая собак.
Прошел один день, и репродукторы на крыше дома культуры зазвучали особенно звонко, открыто сообщив то же самое, что можно было прочитать накануне на плакате, который сочли реакционным. Жители городка поначалу опасались покидать свои дома и уж тем более не осмеливались верить своим ушам. Уже ближе к сумеркам некоторые кадровые партийные работники городка и члены производственного отряда начали обходить дворы, сообщая о мобилизации: после ужина все жители должны были собраться на площади перед домом культуры для проведения торжественного собрания. А еще они заявили во всеуслышание, что тех, кто не придет, оштрафуют на трудодни.
Чудовище И вернулся из уездного города к полудню второго дня – уже после того, как торжественное собрание закончилось. Тот лозунг, очевидно, был не его рук делом: учитель рисования средней школы Ван Дафэн признался в содеянном. Оказывается, у него, как и у осужденного в свое время Ань Гоминя, была дурная привычка к прослушиванию «вражеских радиостанций». Эту новость он услышал на волне одной зарубежной радиостанции и сразу же слепо в нее уверовал, впав в эйфорию. Не сумев совладать со стучавшей в сердце радостью, учитель Ван поднялся с постели посреди ночи и, рискуя собственной жизнью, поспешил поведать эту новость в форме лозунга еще ни о чем не подозревавшим жителям городка. Он и не думал, что своим порывом навлечет беду на Чудовище И, вдову Бай, Ван Личжэна и еще десяток людей, у которых было пятно на репутации. Хорошо еще, что в городке вовремя зазвучали репродукторы, а то страдания этих людей не ограничились бы одним – двумя днями. Хотя под арестом их держали всего сутки с лишним, вдова Бай за это время испытала такой шок, что слетела с катушек и маялась еще более двух лет, прежде чем пришла в себя.
Ван Дафэн не удостоился похвалы и награды за то, что смело опередил события, но, с другой стороны, ему простили прослушивание «вражеских радиостанций». Как бы то ни было, он одновременно совершил и подвиг, и преступление, которые уравновесили друг друга. Он вернулся в школу и продолжил применять свои способности к художественному написанию больших иероглифов. Власти городка вдобавок к этому на время отрядили его в агитбригаду, чтобы он «разил пером как мечом и основательно раскритиковал “шайку четверых”». В результате у Ван Дафэна появилась возможность показать себя, и он в сверх урочном порядке писал лозунги и рисовал агитплакаты. Три месяца у него ушло на то, чтобы исписать все стены в городе, которые были для этого пригодны, лозунгами и призывами в черном и красном цветах. За спиной жители городка шутливо называли учителя Вана Большим Сумасшедшим или – в уважительной форме – Сумасшедшим Учителем. Прозвище Большой Сумасшедший было созвучно его имени, поэтому оно за ним и закрепилось.
6
Жителям Хулучжэня никогда и в голову не приходило, что их Вождь может умереть, и уж тем более они не предполагали, что жену их Великого Вождя могут арестовать и заклеймить. Когда это случилось, они снова погрузились в неописуемый ужас.
Не успел еще народ снять с груди белые цветы, а с предплечий – черные повязки, как снова праздновал победу, подняв красные флаги и стуча в барабаны. Эти резкие перепады настроения – переходы от горя к эйфории, спады и подъемы – многих обескураживали. К счастью, внезапных происшествий за эти годы происходило много, и у крестьян из городка сформировались способности к психологической адаптации к внезапным переменам. Они никогда не теряли присутствия духа. Голос из репродуктора – это голос партии, надо слушаться партию и идти с ней в ногу, тогда точно не ошибешься. Глава революционного комитета Гэ сказал на одном из народных митингов такие слова: «Мы должны слушаться партию, мы должны сохранять единство с ЦК. ЦК от нас слишком далеко, нельзя докладывать туда о каждом деле и ждать указаний. А раз так, то слушайтесь меня, считайте меня представителем партии. Я-то точно слушаюсь партию, и партия говорит через меня моими словами, то есть, слушаясь меня, вы слушаетесь партийных указаний. Поддерживая меня, вы поддерживаете ЦК…» Многие люди сочли, что глава Гэ говорит вполне резонно, и наперебой закричали, что обязательно будут поддерживать главу Гэ и действовать в соответствии с указаниями руководства революционного комитета.
Тремя годами ранее, после того как Ань Гоминя арестовали за тайное прослушивание вражеской радиостанции, подпольные политики Хулучжэня, у которых было одно с Ань Гоминем увлечение, сразу же притихли. Больше они не собирались втихомолку по ночам, как прежде, и не обменивались информацией из тайных источников, касающейся острых политических вопросов. А развернувшаяся полгода назад крупномасштабная разоблачительная кампания, целью которой было расследование распространения контрреволюционных слухов, тем более заставила этих людей дрожать от страха, не находя себе места. Центральными персонажами этого кружка были игравший в агитбригаде на эрху Гуань Большой Зад (настоящее имя – Гуань Чжэндэ), Ху Три Заряда со станции образованной молодежи на западном берегу (настоящее имя – Ху Сюэюн), присматривавший за фруктовыми садами Юй Баочжу, учитель средних классов Дин Чанчжи (по прозвищу Родимое Пятно На Заду) и еще несколько пареньков с машинно-тракторной станции городка.
Гуань Дэчжэн состоял в агитбригаде вместе с Ань Гоминем – они тесно общались. Когда Ань Гоминь попал в тюрьму, Гуань Дэчжэн тоже едва не угодил за ним следом. Хорошо еще, что Ань Гоминь умел держать язык за зубами и не стал выдавать Гуаня по прозвищу Большой Зад, в противном случае, каким бы большим этот зад ни был, не миновать ему беды. Гуань Дэчжэну хорошо удавался анализ положения; он умел поднять не связанные между собой пустяки на высоту, недоступную для понимания обычным людям. В свое время он предсказал точное время начала третьей мировой войны – полвторого ночи некоего дня некоего месяца не кое го года, да еще определил точное место высадки японских и советских захватчиков при их совместной атаке на Китай – им должна была стать речная коса у южного побережья городка. В разговоре он любил сгущать краски и мог настаивать на том, что большие стрекозы на кукурузных листьях – это новая разработка советских ревизионистов, представляющая собой миниатюрные разведочные вертолеты. И хотя его анализ, предположения и предсказания относительно политических, военных событий и бедствий никогда не оправдывались, в своем кругу он всё же обладал большим авторитетом, и все его очень уважали.
После того как звуки траурного марша и овации постепенно стихли, у Гуань Дэчжэна и некоторых других вновь началось обострение интереса к политике. После нескольких лет молчания они вновь начали собираться вместе и время от времени устраивали встречи в шалаше присматривавшего за фруктовым садом Юй Баочжу, анализируя государственную обстановку и события за рубежом. Они не только обсуждали вопрос о том, умер ли великий предводитель по-настоящему или нет, а если всё-таки умер, то по какой именно причине, но еще и уделяли особое внимание глубокой разнице межу понятиями «Великий Вождь» и «Мудрый Вождь». В результате нескольких ожесточенных споров все единодушно уверовали в идею Гуань Дэчжэна: Великий Вождь наверняка умер, потому что девятого сентября он собственными глазами видел, как с запада упал огромный огненный шар, оставив за собой длинный хвост, и это, несомненно, самое убедительное доказательство смерти великого человека. А остальные, вторя ему, дополнили эту историю разнообразными странными явлениями, которые они якобы видели своими глазами, и в итоге все пришли к единому мнению. Но вот относительно причин смерти у каждого было свое видение, и Гуань Дэчжэну так и не удалось выдвинуть убедительную для всех версию. Но кое-что Гуань Дэчжэн обозначил очень ясно: «Глава революционного комитета Гэ не может представлять ЦК. Представителем ЦК должен быть как минимум уездный кадровый работник первой категории». Все закивали, соглашаясь с этим.
7
Городская маоистская культурная агитбригада городка некоторое время из-за «приостановки всех развлекательных мероприятий» была не у дел, но теперь вновь пригодилась.
Чтобы всесторонне разоблачить и раскритиковать «банду четырех», агитбригада начала в сверхурочном порядке репетировать разные массовые развлекательные номера. От эрху Гуань Дэчжэна в этом деле проку не было, и руководство агитбригады велело ему надеть маску из проклеенной бумаги и изображать Чжан Чуньцяо, что и удручало, и воодушевляло его. Жители Хулучжэня от всей души ненавидели «банду четырех», и когда эта «шайка из трех мужчин и одной женщины» в масках выходила на улицы с представлениями, то частенько нарывалась на брань и даже побои. Их одежду и маски нередко украшали плевки. Однажды какой-то старик, перетаскивавший навоз, смотрел-смотрел на их представление, а потом внезапно взял свою бочку да и вылил навоз на них. Гуань Дэчжэна после этого еще несколько дней тошнило.
Единственное, что его радовало, – это то, что актрисой в роли Цзян Цин была та, что ранее играла тетушку А Цин в отрывке о «борьбе умов» из оперы Шацзябан. С изысканной внешностью и звонким мелодичным голосом, она была из тех женщин, что являются во снах всем мужчинам. Ее фамилия была Люй, полное имя – Люй Сяоюнь, и приехала она в Хулучжэнь из уезда вместе с отцом, который стал там разнорабочим. Одно время она работала диктором на радиостанции городка, и поговаривали, что глава революционного комитета Гэ испытывал к ней большую симпатию, но жена главы революционного комитета Гэ пресекла эти чувства на корню, и пришлось в итоге перевести красавицу в агитбригаду. Обычно Гуань Дэчжэн всеми способами искал предлог сблизиться с Люй Сяоюнь, но Люй Сяоюнь была очень разборчива и никогда не удостаивала Гуань Дэчжэна даже простым взглядом. Теперь же они вместе изображали «банду четырех», и для Гуань Дэчжэна это был шанс, дарованный свыше.
К сожалению, Люй Сяоюнь, одетую в обольстительные одежды, со свирепой и безобразной маской на лице, народ бранил и колотил чаще прочих. И в конце концов она, не в силах терпеть это, закатила истерику, отказавшись продолжать работу. Пришлось руководству агитбригады выбрать ей на замену одного паренька из носильщиков реквизита. Тут уже энтузиазм Гуань Дэчжэна иссяк окончательно, настроение его упало ниже плинтуса. Он тоже обратился к руководству с требованием, чтобы ему нашли замену, но получил от бригадира суровое внушение: «Это политическая задача! Тебе что, жить надоело?!» Этими словами он напугал Гуань Дэчжэна так, что тот больше не смел снимать с себя бумажный колпак.
Люй Сяоюнь больше не играла Цзян Цин и целыми днями распевала одну и ту же песенку:
Как же весело всем людям:
Банду четырех мы судим,
Проститутку, интригана,
С головой собачьей Чжана…
В порошок врагов сотрет
Веселящийся народ.
Под этот пылающий праведным гневом хэнаньский тембр Люй Сяоюнь Ван Хунвэнь, Чжан Чуньцяо, Цзян Цин и Яо Вэньюань молили о пощаде, пытаясь улизнуть от народного гнева. Каждый раз, когда страдающий вместо Чжан Чуньцяо козел отпущения Гуань Дэчжэн слышал, как Люй Сяоюнь распевает слова «С головой собачьей Чжана», в сердце его словно разливался мед, и от сладостного чувства размякало всё тело. В его голове «политическая задача» уж давно превратилась в «любовные грезы».
Никто, включая Люй Сяоюнь, не замечал этих перемен, происходящих во внутреннем мире Гуань Дэчжэна. И только И Бай сквозь проделанные в маске отверстия-глазницы обнаружил, что во взгляде Гуань Дэчжэна что-то переменилось. Он дважды был на их представлении на площади перед домом культуры, и ощущения у него при этом были странные. В выражении глаз Гуань Дэчжэна И Бай увидел как бы свое собственное отражение и невольно вспомнил, как у него перехватывало горло, когда год назад он был горячо влюблен в представительницу городской образованной молодежи Бай Вэйхун.
В те дни И Бай как раз читал «Старосту» – рассказ, вызывавший в его душе бурю чувств. Год назад он одолжил у Бай Вэйхун рукописные сборники «Пара расшитых туфелек» и «Второе рукопожатие», тайком читал их, тихонько плакал над ними и втайне представлял себе, как легонько гладит рукой её нежное белое личико…
8
В глазах отца И Бай всегда был оплотом надежды на процветание семьи И. Самым славным периодом в жизни Чудовища И были пркрасные деньки, когда он работал счетоводом коммуны. Вот только жаль, что счастье длилось недолго, и всего несколько дней ему довелось носить военный френч цвета хаки, который он заказал себе тайком от жены, а потом его уволили с должности счетовода, и с тех пор злой рок следовал за ним буквально по пятам.
Старший сын, И Ши, был самым настоящим дураком, но дурости своей при этом не признавал. Если бы жена паралитика Ваня не приложила всяческие усилия для того, чтобы его соблазнить, И Ши ни в коем случае не отправили бы в тюрьму. А так – из дурака он превратился в хулигана и в конце концов стал политическим преступником, после чего условия жизни семьи Чудовища И в городке стали еще менее благоприятными.
Жена паралитика Ваня была главной виновницей того, что И Ши несправедливо посадили в тюрьму. Семья И питала к ней лютую ненависть. Она забеременела, храня в душе свой постыдный секрет, и поэтому, когда И Ши схватили, она, выпятив свой большой живот, вмешалась в дело и рассказала Отделу специальных расследований о том, как они с мужем тщательно спланировали эту «донорскую» операцию. На бесстыдном допросе жена паралитика Ваня, краснея, выложила начистоту все детали того, как она соблазняла И Ши, и красочно описала по два и даже три раза позы соития, ритм фрикций, а также изобразила любовные стоны. Слушая такие рассказы, товарищи из отдела расследований широко раскрыли рты. Впрочем, откровения жены паралитика Ваня не смогли спасти И Ши от обвинения в преступлении, а лишь закрепили за ней самой репутацию «потаскухи». А всё потому, что И Ши совершил контрреволюционное преступление, то есть речь шла уже не просто о его моральном облике.
История плотских утех жены паралитика Ваня и дурака И Ши особенно часто обсуждалась в досужих разговорах мужчин и заслуженно считалась самой «пикантной» темой. Люди практически не подвергали сомнениям закономерность превращения дурака в политического преступника и с таким восторгом смаковали живописные картины того, как он с женой паралитика Ваня кувыркался на печи, будто бы присутствовали при этом лично. Очевидно, что иногда плотские утехи способны обнаружить в людях больше фантазии и страсти, нежели политика.
Второй брат, И Бай, тоже пострадал из-за пикантного политического инцидента, произошедшего с его старшим братом И Ши. Еще в начальных классах он проявлял способности к литературному творчеству, его сочинения всегда ставились всем в пример. На каждом уроке литературы учитель выходил вперед и прочитывал его сочинение вслух. В средних классах И Бая частенько привлекали к работе в производственной бригаде – он писал тексты выступлений для руководства, черновики массовой критики и биографические репортажи о передовиках. Односельчане даже хвалили его, называя звездой, сошедшей в суетный мир. То, что «желторотый птенец» десяти с лишним лет сумел с легкостью овладеть сдержанным и серьезным взрослым слогом, усвоить широко распространенную политическую терминологию и вникнуть в суть высоких директив Великого Вождя, не могло не заставить людей взглянуть на него новыми глазами. Его репортаж под названием «Лучше уж умереть на земле, чем на печи» был принят уездной радиостанцией. Он превратил отсталого крестьянина – Хромого Вана, ленивого до такой степени, что лишний раз штаны не подтянет, – в храбреца, который днями и ночами тяжело трудится на поприще ирригационного строительства. Хромой, который прежде даже ходить ровно не мог, услышав наставления председателя Мао, преисполнился неисчерпаемых сил, удивительным образом поднял груз весом в несколько сотен цзиней и «легкой поступью» зашагал по стройплощадке. А еще он исправил первоначальный вариант сочинения, заменив «горошины пота» на лице главного героя на «капли пота величиной с куриное яйцо», порядком всех изумив.
А еще И Бай придумал для агитбригады немало номеров – например, рифмованные диалоги, истории под аккомпанемент, истории для групповой декламации, истории под аккомпанемент на тяньцзиньский манер, шаньдунские скороговорки, комедийные истории сяншэн[12 - Сяншэн – традиционный китайский жанр комедийного представления с преобладанием разговорных форм. Для сяншэн характерны каламбуры и аллюзии; текст произносится в быстром комедийном темпе. Жанр происходит из города Тяньцзиня (прим. ред.).] и стихотворные частушки. В самом знаменитом своем представлении на местном диалекте в рифму и под ритм-аккомпанемент на тяньцзиньский манер он подвергал жесточайшей критике свергнутых государственных деятелей, разнося их в пух и прах. Этот номер был успешно представлен на уездном театральном фестивале и прославил Хулучжэнь.
Чудовище И до того уверовал, что его сын обладает выдающимся талантом, что у него голова кругом пошла; он был убежден, что у человека, который владеет пером, потенциал куда больше, чем у человека, который умеет орудовать лопатой. Он считал И Бая «маленькой счастливой звездой» семьи И.
Но старший брат И Бая – И Ши – окончательно разрушил все искренние надежды Чудовища И на младшего сына. После того как И Ши совершил свое преступление, революционный комитет и агитбригада городка уже больше никогда не просили И Бая что-то для них написать. И Бай уныло отсиживался дома, читая «Золотую дорогу» и «Ясный день», и лишь иногда участвовал в шумных событиях в доме культуры.
В те дни на Хулучжэнь снизошла «большая отрада», и повсюду царило радостное волнение. И Баю показалось, что и его настрой тоже стал бодрым, а дыхание – ровным. Он жаждал в один из ясных дней широкими шагами пройти по золотой дороге.
9
Все жители городка потратили два с лишним года на то, чтобы полностью разоблачить и раскритиковать «банду четырех», а также ликвидировать их пагубное влияние на массы. Для этого они, не изобретая ничего нового, прибегли к таким проверенным способам, как митинги, манифестации, расклейка и выкрикивание лозунгов, хождение на ходулях, танцы янгэ[13 - Янгэ – традиционный китайский танец, один из самых популярных в Китае. Существуют две основные разновидности этого танца: янгэ на ходулях «гаоцяо янгэ») и обычный («диянгэ»). Танец янгэ исполняют группы, в составе которых может быть от нескольких десятков до сотни участников. В янгэ есть и парные танцы, танцы втроем и вчетвером. Исполнители используют платки, зонтики, палки, барабаны и хлысты. Танец сопровождается оглушительным барабанным боем (прим. ред.).], театральные и танцевальные представления, игра на гонгах и барабанах.
Конечно, это движение принесло богатые плоды. И на провинциальном, и на городском, и на уездном уровнях удалось разоблачить приспешников «банды четырех», а глава Гэ из Хулучжэня подверг сам себя критике[14 - Обычная практика во времена культурной революции – подвергать самого себя «критике», чтобы предупредить суровое наказание (прим. ред.).].
В Хулучжэне все от мала до велика уже утомились от постоянной переменчивости судьбы: они с тяжелыми вздохами и мрачными лицами драли глотки, выкрикивая призывы защитить Мудрого Вождя, но по сравнению с тем, как в свое время они желали Великому Вождю многая лета, эти призывы заметно проигрывали и по громкости, и по мелодичности, и по искренности, и по энтузиазму. На стройплощадке во время зимней кампании по строительству трассированных полей дачжайского типа видны были только реющие на ветру красные флаги, а вот людского сборища не наблюдалось. А у чванливого Хромого Вана, который поклялся умереть на земле, случился рецидив старой болезни, и он лежал на печи, опасаясь даже лишний раз перевернуться на другой бок.
Больше всего народ радовало то, что реформу под названием «Большая ярмарка Хаэртао» упразднили. Хулучжэнцам не нужно больше было, потуже затягивая пояса, доставать из закромов «лишние» вещи и «продавать» их на ярмарке государству. Во время празднования Нового года некоторые семьи даже стали позволять себе пачками запускать петарды. Всё больше и больше крестьянских дворов в городке осмеливались в открытую резать к Новому году свиней. Как раз в первый месяц того года Хулучжэнь плотно накрыло редким большим снегопадом.
Снег начал идти двадцать восьмого числа двенадцатого месяца по лунному календарю и валил три дня подряд. Утром первого дня Нового года многие дома в городке были так завалены снегом, что невозможно было даже отворить двери. Оказавшимся взаперти людям так не терпелось выбраться наружу, что приходилось выпрыгивать из окон. Все семьи, не тратя времени на очистку дверей от снежных завалов, радостно разбежались в разные стороны наносить новогодние визиты. И стар и млад, и мужчины и женщины переходили от одного окна к другому и через оконную раму запрыгивали прямо к хозяевам на печку. Ребятишки гурьбой носились по соседским дворам, падали на колени перед каждым окном и с хихиканьем кланялись сидящим на печи старикам, выпрашивая себе разноцветное драже.
