Дорога мертвеца. Руками гнева

– Хорошая стрельба, – сказал Дэвид. – Но больно медленно.

– Я учу, как правильно стрелять, а не как быстро доставать револьвер.

– Но я и этому хочу научиться.

– Тогда воткни новые прутики.

Дэвид отправился исполнять поручение. Пока он был занят, Эбби и Преподобный молча смотрели друг на друга. Не было нужды говорить, когда им просто было хорошо.

Дэвид вернулся к Преподобному.

– Моя очередь?

– Почти. – Преподобный зарядил револьвер и заткнул его за кушак.

А потом выхватил. Дэвид едва успел разглядеть движение. Рука Преподобного словно расплылась в воздухе – и вот револьвер уже нацелен, взведен и грянул первый выстрел – и первый прутик исчез; курок снова взведен – второй выстрел, потом еще и еще, пока в воздухе не повисло облако едкого дыма. Все прутики были скошены под корень.

– Господи Боже! – сказал Дэвид.

– Сынок, следи за языком. В отличие от нас, Господь не такой уж любитель меткой стрельбы.

– Черт, вы не хуже, чем Дикий Билл Хикок.

– Пожалуй, лучше, – серьезно сказал Преподобный.

– А можно теперь я? Хочу попробовать.

– Пока только стрелять, без лихого выхватывания.

Дэвид кивнул. Тем временем Преподобный зарядил револьвер.

– А как же кобура? Наверное, она пригодилась бы, чтобы быстрее доставать? – спросил Дэвид.

– Это всё бульварные книжки. Хикок, например, носил кушак. Когда мушка спилена, – Преподобный продемонстрировал, что мушка плавно сглажена, – можно не бояться зацепа. Кобура имеет свойство захватывать револьвер. Кушак или просто ремень лучше – пойди приготовь новые прутики.

Дэвид помчался за новыми мишенями. На сей раз он набрал целую горсть и воткнул прутики в ряд. Он пересчитал их – одиннадцать.

Бегом вернулся к Преподобному.

Преподобный протянул ему револьвер.

– Когда будешь готов, возьми покрепче и направляй точно палец. Целиться не нужно. Представь, как ты выпрямляешь палец и наводишь на мишень. Так ты вернее попадешь. Мягко нажимай на курок.

Дэвид поднял револьвер, взвел курок и выстрелил. Пуля попала в край дороги.

– Ты слишком старательно целишься. Нужно как бы слиться с револьвером. Он должен стать частью тебя, твоим железным пальцем.

– Можно засунуть его за ремень и выхватить?

– Разве что хочешь лишиться мужского достоинства.

Дэвид обдумал услышанное.

– Намекаете, я могу отстрелить себе хер?

– Вот именно.

Эбби прыснула.

– Простите, мэм, – сказал Дэвид. – Я совсем про вас забыл.

– Всё в порядке, – сказала Эбби.

Дэвид снова направил револьвер через дорогу, взвел и выстрелил. Он повторял это, пока барабан не опустел. Ни один из выстрелов не поразил цель, но они ложились все ближе.

Дэвид отдал разряженный револьвер Преподобному, добавив:

– Черт.

– Нужно время и терпение, – сказал Преподобный. – Раз за разом, взводя курок, ты привыкаешь к весу и тренируешь мускулы предплечья, пока револьвер не становится продолжением руки. – Он прицелился. – И пули вылетают будто из тебя, а не из дула.

Он перезарядил револьвер и засунул за кушак. Пусть наставляя Дэвида, Преподобный сознавал, что устроил демонстрацию отчасти для Эбби.

Он выхватил револьвер, на сей раз левой рукой, взвел – и выстрелил шесть раз подряд. Шесть прутиков исчезли.

– Ух ты! Вы лучше Дикого Била Хикока.

– Я же говорил, – подтвердил Преподобный.

Еще раз перезарядив, он сунул револьвер за кушак. Теперь он выхватил правой, выстрелил, перекинул револьвер в левую руку, выстрелил, вновь перекинул – и так, пока не скосил еще шесть прутиков.

Итак, двенадцать выстрелов – шесть с левой руки, шесть попеременно – и ни одного промаха.

Эбби захлопала в ладоши.

– Благодарю, мэм, – сказал Преподобный и обратился к Дэвиду: – Глянь-ка, как близко к земле я их срезал.

Дэвид помчался через дорогу.

Все двенадцать прутиков были ровно срезаны у самой земли.

Двенадцать?

Он отчетливо помнил, как воткнул одиннадцать.

Не беда, Преподобный сам отыскал двенадцатый. Но, нагнувшись рассмотреть прутик поближе, Дэвид обнаружил, что тот сильно отличается.

Он разгреб землю и, поняв, что это такое, завопил:

– Преподобный! Скорее сюда.

(9)

Убрав револьвер, Преподобный быстро пересек тенистую лесную дорогу. Эбби спешила следом. Оказавшись рядом с Дэвидом, он присел на корточки, разглядывая прутик.

Это оказался совсем не прутик.

А грязный человеческий палец, отстреленный у первого сустава.

Преподобный разрыл землю вокруг, и вскоре показалась рука. Он стал рыть дальше.

Еще немного – и открылось грязное обезображенное лицо с повязкой на глазу. Повязка, впрочем, сползла: пустая глазница была забита грязью и мхом, где извивался червяк.

– Билл Нолан! – воскликнул Дэвид. – Пропавший кучер.

Преподобный продолжал откапывать.

Когда все тело оказалось на виду, он попросил:

– Дэвид, принеси из повозки одеяло.

Дэвид пошел.

Эбби присела рядом с Преподобным. От трупа волнами расходилась вонь.

– Везет нам сегодня на мертвецов. Что с ним стряслось?

– Не знаю. Но кто-то хотел спрятать тело.

Вернулся Дэвид с одеялом. Преподобный расстелил его рядом с Ноланом, потом они с Дэвидом взяли труп с двух сторон и переложили, завернув края так, чтобы ничего не торчало наружу.

– Ладно, Дэвид, – сказал Преподобный, – давай отнесем его в повозку.

Тело оттащили и положили с краю, поверх кольев для палатки, после чего оно с Дэвидом по соседству, а Эбби с Преподобным впереди двинулись обратно в Мад-Крик.

Рука трупа выскользнула из-под одеяла под солнечные лучи. От мертвой плоти заструился дымок. рука медленно заползла обратно.

Никто из живых этого не заметил.

(10)

Нолана отвезли к гробовщику и вызвали доктора.

– Счастлив видеть вас снова, – сказал Док Преподобному. Тот кивнул.

– Па, тебе понадобится моя помощь? – спросила Эбби.

– Управлюсь сам. Побудь с Преподобным и Дэвидом.

Оставив компанию в передней, Док вместе с Мерцем пошли осматривать тело. Оно лежало на столе, рядом с начисто обмытым и уложенным в лохань со льдом банкиром.

Док покосился на лохань.

– Чтобы не портился, – пояснил Мерц. – Для похорон придется ждать завтрашнего вечера: мало желающих прийти, некоторым нужно заплатить.

– Думаю, он может себе это позволить, – сказал Док.

Он осмотрел Нолана. У того была расплющена кисть и на шее – отметина от укуса. Док нахмурился.

– Глянь, совсем как у Ната, верно?

– Вроде того, – сказал Док.

Он обошел тело, по пути удаляя остатки одежды. Закончив, вымыл и насухо вытер руки.

– Итак, – спросил Мерц, – причина смерти?

– Потеря крови.

– От этой раны? Она, конечно, серьезная, но не настолько.

– Тем не менее. – Док надел сюртук и вышел. Мерц по-приятельски похлопал Нолана.

– Стареет Док, – заметил он.

Мерц подобрал с пола одежду Нолана и проверил на предмет оставшихся ценностей. С Натом он неплохо поживился, раздобыв кольцо и серебряный доллар. А еще бумажник – пустой, но очень хороший. Не иначе, Калеб успел опустошить бумажник раньше него.

Что ж, кто-то теряет, а кто-то находит.

Мерц приступил к работе.

(11)

Док вошел со словами:

– Понимаю, после осмотра мертвого тела прозвучит странно, но я проголодался. Отправимся домой перекусить. Дэвид, идешь с нами?

– Нет, сэр, мне пора драпать. Как бы папаша недосчитался меня в конюшне к концу дня. Преподобный, я отнесу колья в лавку.

– Папаша не будет против? – спросил Преподобный.

– Нет, если вы заплатите за хранение.

– Логично, – сказал Преподобный. – Ладно, так и быть.

У дверей Дэвид обернулся:

– Преподобный, можно вас на минуту?

Они вышли на улицу.

– Я только хотел сказать, – замялся Дэвид. – Сегодня я очень здорово провел время.

– Как и я.

– Без мисс Эбби все было бы не так здорово. Вам бы ее зацепить.

– Дэвид, она не рыба.

– Вы понимаете, о чем я.

– Ладно, подумаю. Но решать ей.

– Спасибо за урок стрельбы.

– К твоим услугам. Хорошо, что мы не стали пробовать Эбби как мишень, верно?

– Ага, – ухмыльнулся Дэвид. – Правда, мне по размеру она сгодилась бы лучше, чем прутик.

– Все дело в тренировке.

Они обменялись рукопожатием.

Дэвид забрался в повозку, присвистнул и покатил к кузнице.

(12)

Жилье Дока и Эбби примыкало к лечебнице. Дом был простой, но милый.

Эбби подала бобы, лепешки и кофе. Поев, они перебрались в кабинет Дока. Кабинет, который соединялся непосредственно с лечебницей, был битком набит книгами и пропах сигарным дымом.

Все расселись вокруг письменного стола, и Док начал:

– Не знаю, хочу ли это рассказывать, но после целого дня размышлений и обращения к книгам я должен с кем-то посоветоваться. Вы, Преподобный, как служитель Божий, имеющий дело с бессмертной душой, подходите, по-моему, как нельзя лучше. Возможно, стоило пригласить и Кэлхауна – только он идиот. Так что пусть все останется между нами тремя. Дочь моя решила, что я рехнулся, но, так или иначе, ей приходится с этим мириться. Но вы, Преподобный, человек особенный. Служитель Божий и в то же время реалист. – Док кивнул на револьвер. – А мне сейчас нужен именно такой – сведущий не только в людских душах, но и в житейских реалиях. Преподобный, вы верите, что мертвецы могут ходить?

– Что? – воскликнула Эбби.

Док не отреагировал. Его взгляд был прикован к Преподобному. Застигнутый врасплох, тот наконец ответил:

– Как правило – нет.

– Я серьезно, – сказал Док.

– А я было… Хорошо. Полагаю, мертвые могут ходить. В определенных обстоятельствах. Лазарь пошел, будучи умершим. Умершим и погребенным. – Я говорю об оживших мертвецах. Не о воскрешенных.

– Па? – сказала Эбби. – Ты совсем сбрендил?

– Возможно.

– Так вы о Носферату? – сказал Преподобный. – Упырях? Зомби?

– Значит, вы поняли, куда я клоню?

– Не совсем, но мне случалось читать предания.

– Хорошо, пойдем напрямик. Человек, упавший на улице, умер раньше, чем это случилось.

Тишина повисла словно гиря.

– Папа, – произнесла Эбби. – Это невозможно.

– Я полдня твержу себе о том же. Но, исследовав тело – останки – под микроскопом и взяв несколько проб… Мертвая гниющая плоть. На солнце гниение ускорилось, но, говорю вам, тот человек уже был мертв. Это подтвердило и обследование внутренних органов.

– Мертв. А солнце ускорило гниение. Должен признаться, Док, верится с трудом.

– Преподобный, я не шарлатан, и в своем уме. Парень был мертв до того, как упал. Солнце растопило его плоть будто масло. Подобных болезней просто нет.

– Возможно, это первый случай, – сказала Эбби.

– Если считать оживление мертвеца болезнью, то конечно. Выслушайте меня оба. Преподобный, я читаю в ваших глазах, что мои слова для вас не пустой звук. В этом городе творится что-то, пронизывающее насквозь, как холодный зимний ветер. Попробуйте возразить.

– Не могу, – сказал Преподобный. – Здесь вправду что-то назревает, и я как-то к этому причастен. Господь направил меня сюда, но не знаю зачем. Однако живые мертвецы, упыри? Вампиры?

– Позвольте, Преподобный, я кое-что расскажу о Мад-Крике. Город проклят, и боюсь, все и вся здесь погибнут, как изъеденный жуком помидор.

– Едва увидев вас, Преподобный, я тут же понял, что вы часть того, что происходит. Не знаю как – просто понял. Вы точно последний ингредиент в похлебке, стручок жгучего перца. Город обращается в тлен, а виной тому – индеец и его женщина.

– Па, – сказала Эбби. – Забудь.

– Нет. Я не могу забыть. Вот послушайте. Я расскажу, что знаю, а судить вам. Если, выслушав, вы сочтете меня безумцем и захотите поскорее отделаться от меня – я пойму. Если же, поверив мне, Преподобный, вы решите оседлать коня и скакать отсюда без оглядки – я и это пойму. Но дайте прежде рассказать. И если потом рассудите, что в моей голове конский навоз, и убедите меня в этом, – так я, по правде сказать, ничего не желал бы сильнее.

Открыв ящик письменного стола, Док достал бутылку виски и три стопки. Эбби и Преподобный отказались. Док кивнул и налил себе.

– Поможет развязать язык, – сказал он и начал.

Глава пятая

История доктора

С месяц назад в город прикатила эта повозка, вся расписанная яркими красками. Красные, желто-синие и зеленые змеи сплетались в кольца по бокам. А сверху черным шла надпись: «ЗНАХАРСКАЯ ПОВОЗКА». Правил индеец, возможно метис, с примесью негритянской крови, трудно судить. Подобных ему я прежде не видел. В плечах он был шире любого известного мне человека, а ростом – под семь футов.

С ним была женщина. Цветная, а сказать точнее, зазывала. Надо заметить, очень привлекательная. Но индеец и цветная в этих краях вмиг настроили против себя многих. Не будь они такой диковинной парой, а жизнь в городе – такой унылой, им пришлось бы сбежать в первый же день.

Негритянка читала судьбу по ладони и все такое. Индеец делал снадобья – не те, что бывают у странствующих шарлатанов, а как настоящий целитель. Как бывает, когда человек, берущий ваши деньги, старается дать что-то взамен. Ну и продавали вдобавок всякую ерунду – вроде любовных эликсиров и амулетов. Но главным образом – лечебные снадобья. Они здорово расходились, и скажу почему. Не по той причине, что вы думаете, как если бы разбавлять виски толикой уксуса и сахара. Эти снадобья действительно исцеляли.

Не стыжусь признаться, что я был раздосадован. Я опытный доктор. Конечно, лишь сельский костоправ, но далеко не новичок. А индейцу удавалось такое, о чем я и подумать не мог.

Старая миссис Джеймисон годами страдала от недуга: ее узловатые руки походили на старую борозду, суставы воспалялись и распухали, иногда до такой степени, что кожа трескалась. Я испробовал все известные средства, но в лучшем случае удавалось облегчить боль на короткое время, чтобы совладать с приступом, пока не случится новый. Со временем приступы случались все чаще, и бедная женщина едва могла распрямить пальцы. Они стали напоминать скрюченные птичьи когти.

Когда в городе появился индеец и разнесся слух о его чудодейственных снадобьях, лечивших все – от прыщей до хрипов в груди, – она отправилась к нему и приобрела какую-то целебную мазь. До сей поры некоторые случаи исцеления вызывали мое удивление, но я ни разу не был свидетелем чуда. Бедная миссис Джеймисон натерла целебной мазью свои старые руки, и боль ушла. Тогда она явилась ко мне продемонстрировать результаты. Полагаю, заодно позлорадствовать и ославить меня как врача. Однако крыть мне было нечем. Болезнь не только остановилась, но повернула вспять, и рукам начали возвращаться прежние свойства. За неделю втирания состава, полученного у индейца, они стали подобны рукам двадцатилетней девушки. Абсолютно здоровые, гибкие, мягкие и красивые. Если бы Эбби и миссис Джеймисон положили руки рядом, то старухины оказались бы привлекательнее.

Короче говоря, индеец и его негритянка вскоре сделались едва ли не святыми, и общественное мнение к цветным сильно смягчилось. Разве что Калеб с прежним пылом ненавидел всех, кто не принадлежал к белой расе. Он, впрочем, не страдал от каких-либо недугов. Всегда был здоров как осел, а мозги под стать.

Остальным парочка с каждым днем казалась все белее, никто не возражал против стоявшей на окраине повозки.

Поскольку почти всегда у кого-нибудь что-нибудь да болело, их дела шли в гору. Ко мне уже обращались только с разной ерундой, вроде занозы в пальце, а в серьезных случаях шли к индейцу. Меня это сильно злило. Прожив всю жизнь в таком городишке, где принимаешь роды, видишь смерть стариков и постоянно лечишь людей, – временами начинаешь кое-что о себе мнить.

Я отправился поговорить с ними и поблагодарить за все, сделанное для города, но индеец видел меня насквозь. Он догадался, что я пришел из любопытства и, возможно, надеясь проникнуть в его знахарские секреты. Конечно, так оно и было.

От того, как он говорил со мной и улыбался, я чувствовал себя униженным и полным болваном. Ну а женщина – признаться, мне немного стыдно говорить об этом в присутствии Эбби – я чувствовал к ней влечение. Она была не просто смазливой, а неповторимой. Высокая, с кожей цвета кофе со сливками и волосами, заплетенными в индейские косички. С пронзительно-голубыми глазами, каких мне не доводилось видеть. Они притягивали будто магнит. А фигура такая, что даже в мои годы я почувствовал зуд – прости, Эбби, – который уже не чаял испытать. Меня это встревожило. Видимо, из-за вины перед памятью твоей матери. Я ушел и больше туда не ходил. Не хотел, чтобы индеец разглядывал меня с превосходством, не хотел видеть холеную негритянку и сознавать, что она никогда не будет моей.

В ту ночь она не переставала мне сниться, и можете представить, в каких снах. Я любил ее с таким пылом – Эбби, прости мне эти подробности, но я должен полностью выговориться, – что сердце готово было лопнуть в ее объятиях. Я проснулся, обливаясь потом, с чувством стыда перед покойной женой – благослови Господь ее душу.

Вам я все рассказываю для того, чтобы объяснить, какой они были впечатляющей парой.

В общем, они пробыли здесь неделю или чуть больше, когда пошел дождь. Из тех, что могут зарядить на много дней. Поначалу все радовались. Посевы нуждались в дожде, да и ночи стали гораздо прохладнее. Однако скоро это обернулось напастью. Улицы превратились в грязные потоки, а дождь все не переставал. Люди стали подхватывать всякую летнюю хворь и, разумеется, кидались за помощью к индейцу, который никому не отказывал, – и тут заболела девочка Уэбба.

Я помню, как впервые услышал об этом. Тогда я почти забросил практику. Эбби околачивалась здесь на случай, если кому-то потребуется вынуть занозу или вроде того, а я стал все чаще наведываться в салун опрокинуть стопку. Куда чаще, чем раньше. Скажу вам, я чувствовал, как превратился из маленького бога с черным саквояжем в бесполезного старика, не способного предложить замену самому варварскому лечению. Считайте, что я спятил, не раз снимал с крючка на стене дробовик, прикладывал дуло к подбородку и думал нажать курок пальцем ноги. Когда человек становится никому не нужен, тем более состарившись и лишившись надежды начать новое дело, в голову приходят мысли избавиться от лишних хлопот.

Однако здравый смысл, надо думать, победил, и, разумеется, я не мог забыть Эбби. И потом, они должны когда-то уехать, рассуждал я, а там люди вернутся ко мне, и я постепенно восстановлю статус маленького полубога.

Я выпивал у стойки, когда явился Дэвид Уэбб, на которого было жутко смотреть. Весь заляпанный грязью, лицо осунулось. Казалось, он вот-вот рухнет.

От привычек семейного доктора избавляться не просто, и я поспешил заметить, что выглядит он неважно. Он ответил, что все из-за Гленды, которая заболела, и ей становится все хуже.

Я, понятно, предложил осмотреть ее, но в ответ на его лице появилось странное выражение: он напомнил собаку, которой дали пинка, и она забилась под крыльцо.

– Знаете, Док, – сказал он, – я прикинул, что индеец лучше с этим справится. – Тут он увидел кого-то, с кем срочно хотел поговорить, а я вернулся к своему занятию.

Той же ночью, вскоре после двенадцати, в мою дверь забарабанили; я вышел и увидел Дэвида с женой, на руках он держал маленькую Гленду, висевшую словно кухонная тряпка. Повидав достаточно мертвецов, я с первого взгляда понял, что помощь опоздала, но впустил их и попытался что-то сделать, хотя все было бесполезно. О той ночи я лучше всего помню, как он рыдал.

Выходило, он понес индейцу ребенка с инфекцией в легких, вероятно пневмонией, а тот продал снадобье, приняв которое там же, девочка вскоре, когда вернулась домой, умерла. Тогда они кинулись ко мне. Как я определил, смерть наступила около двух часов назад: время, которое понадобилось, чтобы добраться до города от места, где они жили.

В общем, Уэбб потерял рассудок. От меня он метнулся в салун, а там хватало пьяных и полупьяных, которым не надо было много, чтобы завестись. Как по волшебству возник Калеб, и сразу завопил о заговоре цветных; стала собираться толпа. Все хорошее, что было сделано, вмиг было забыто. Все чудеса исцеления одна мертвая белая девочка для толпы обратила во зло.

И, хуже всего, именно той ночью индеец собрался уехать. Получалось, девочку отравили намеренно и теперь заметали следы. Так, по крайней мере, представлялось обезумевшей толпе. Пару догнали и вытащили из повозки – после того, как индеец сломал шею Кейну Лейвелу и челюсть Баку Уилсону. Как я слышал, чтобы совладать с ним, потребовалась дюжина мужчин, с дубинками, пистолетами и прочим. Женщину избили, а повозку сожгли.

Но тут вмешался Мэтт. Узнав, что собирается толпа, он поскакал следом и выстрелом в воздух заставил себя слушать. На время ему удалось всех образумить и отвезти пленников в тюрьму, под защиту закона.

Только Калеб легко не отступался, а Уэббу закон был не указ – он жаждал ока за око, так что толпа собралась заново и двинулась к тюрьме за индейцем и негритянкой.

Мэтт пробовал защитить их, но духу не хватило. Не знаю как, но Калеб имеет над ним власть. В итоге Мэтт сдался, и индейца с женщиной увели. Бросили в повозку и отвезли за город.

Прошу заметить, я рассказываю с чужих слов, в этом месте история становится особенно туманной – по-моему, многие стыдятся содеянного и предпочли бы все скорее забыть, но не могут. Вот и я думаю: знай точно, что происходит, взял бы со стены дробовик и побежал туда, чтобы остановить их. Так я себя, по крайней мере, убеждаю.

Калеб с прочими оттащили женщину в кусты и надругались над ней, отрезали груди и уши; пытали, чтобы кричала громче, а индеец в телеге, связанный по рукам и ногам, всё слышал. Поверьте, не все жители хотели бы этого, но те, кто был там, уже ввязались, и никто пальцем не шевельнул, чтобы удержать Калеба. Их увлек ураган толпы.

Когда женщина умерла, настал черед индейца. Что осталось от нее, швырнули к нему в повозку, и Хайрем Вейланд – от кого я узнал большую часть истории – говорил, тот даже не зажмурился. Просто смотрел на тело и толпу, будто превратился в лед.

Его оттащили к большому дубу, посадили на лошадь и накинули на шею петлю. Он только смотрел. – Мы не сделали вам зла, – сказал индеец.

Тут Уэбб зашелся о своей дочери и как ее отравили, а индеец:

– Она не умерла. Моя женщина умерла, твоя дочь – нет.

Уэбб, уверенный в обратном, проклинал его на все лады, а индеец в ответ проклял Мад-Крик со всеми обитателями. Как сказал Хайрем, когда он начал, все затихли, кроме сверчков, которые стрекотали все громче, будто хор за его голосом. А индеец сказал, что обладает силой и покончил с их бледной стороной, а сейчас взывает к темной. Город, сказал он, будет страдать, его слова тому порукой.

Затем индеец стал читать заклинания. Хайрем говорил, что ни слова не понял, даже зная несколько индейских наречий и креольский, но тот язык был другим. Как он посчитал – африканским или еще каким. Но он запомнил несколько слов и передал их мне, надеясь, как он сказал, что я знаю их смысл, поскольку слова засели у него в голове. И еще он помнил, что, едва индеец произнес эти слова, поднялся ветер, дождь полил сильнее и ударил гром.

Слова не были индейскими. Мне не известен их источник, но я их узнал. Они встречались в нескольких книгах, из тех, что собраны здесь. «НЕКРОНОМИКОН», «ТАЙНЫ ЧЕРВЯ» и «БЕЗЫМЯННЫЕ КУЛЬТЫ». По сути, все относятся к созданию, известному как Вендиго – нечто вроде живого мертвеца, вампира или упыря. Или их помесь. В книгах сказано, что заклинания призывают в тело умершего колдуна демона, единственная цель которого – месть. Демон живет лишь ради мести. И мертвое тело, куда он вселился, обретает невиданные для человека силы, тогда как душа отправляется прямиком в ад.

Потом, сказал Хайрем, заклятие распалось. Уэбб подскочил и хлестнул лошадь, та рванулась вперед, а индеец повис. Он даже не корчился – в один удар сердца был мертв. Сверчки разом смолкли, и буря утихла. Но мгновение спустя налетела снова. Ветер ломал сучья, срывал листья, дождь хлестал будто картечь. Молния ударила с небес прямо в тело индейца – и все стало белым.

Когда зрение вернулось ослепшим глазам, индейца не было – молния унесла его в ад. Только дымилась веревка, ветер колыхал петлю, и здоровый паук или что-то вроде него взобрался по веревке в крону и пропал.

Тут Хайрем смекнул, что перед ними – не просто сумасшедший. Тот паук был совсем как нарост на теле, замеченный Хайремом, когда он тащил индейца из повозки. В первый момент он решил, что на груди у того здоровенный паук, а потом разглядел, что это большое родимое пятно – волосатое, с очертаниями паука. Вернее, со слов Хайрема: «…существа, по виду схожего с пауком».

Когда все кончилось, Хайрем прибежал ко мне. Он был сам не свой от раскаяния. Говорил, что напился и поддался порыву толпы. После другие говорили мне о том же. Разумеется, это не оправдание, но хоть что-то.