скачать книгу бесплатно
– Голубчик, это моя супруга. Я буду очень признателен, если ты закроешь нас минут на тридцать, сорок или час. Словом, я постучу, когда нужно будет открыть. Ты понял?
– Всенепременно, – отвечал швейцар, кивнув острым бритым подбородком, стараясь не смотреть в синие глаза Кольцова. – Я вас закрою и дождусь, пока вы меня не позовете. Тогда и открою-с. Там есть колокольчик, вы можете и позвонить.
– Получишь еще столько же, если станешь охранять наш покой от всех случайных посетителей.
– Здесь есть еще несколько дамских комнат и уборных. Вас никто не потревожит. Можете не сомневаться. Хоть до утра-с. У нас закрывается в шесть.
– Спасибо, – кивнул Кольцов и распахнул дамскую комнату.
За окном смеркалось, яркий апрельский день катился к закату. Плотные шелковые портьеры закрывали окна от посторонних глаз со стороны улицы. В комнате приятно пахло настоящим «Chypre» от Coty, с оттенком бергамота, и легкими дамскими пахитосками. Мягкий карамельный свет неярких ламп струился по углам. Возле стены стоял роскошный диван с витой золоченой спинкой, комод и банкетка. Светлана, сняв одну из туфелек, поставила ногу на банкетку и поправляла шов на шелковом чулке.
Позади раздался скрип двери, она оглянулась. Заложив руки в карманы брюк, к ней приближался Андрей.
– Андрюша, это же дамская комната, – она сделала испуганные глаза. – Сюда нельзя. Могут войти другие женщины.
– Никто не войдет, – спокойно возразил он и плюхнулся на диван.
В замочной скважине повернулся ключ.
– Нас что, закрыли?
– Да, нас закрыли, – беспечно ответил он и улыбнулся немного волчьей и обворожительной улыбкой. – Нас откроют только тогда, когда я дам знать швейцару.
– Но зачем?
– Зачем?
– Скажи, ты возбудилась, когда танцевала фокстрот?
– Что ты такое говоришь?
– Снимай платье и бельё.
– Нет. Мы не станем это делать здесь. Это неудобно. Что подумают твои коллеги?
– Плевать мне на коллег. Медики – народ бесстыжий. Кому есть дело до того, что супруг желает воспользоваться своим законным правом? А? Скажи, цветочек, разве может мне кто-то это запретить?
– Поехали тогда домой и там…
– Дома – это само собой. Но, для начала, я выебу тебя здесь.
– Андрей, ты точно сошел с ума.
– Я? Нет… Этот щенок, с которым ты танцевала, следил за тобой как коршун. Он видел, как ты вошла в эту комнату. А потом он увидел, как в нее вошел я. Бьюсь об заклад, у этого мальчугана сейчас болят яйца, и встал колом хуй. Но он пойдет дрочить в соседний клозет. А я займусь любовью прямо тут. С тобой. Ты поняла? Я отъебу тебя сегодня так, что ты не сможешь с утра подняться с постели.
Светлана закрыла глаза, грудь вздымалась от прерывистого дыхания.
– Вот, я же вижу, что ты уже хочешь? Да, моя киса?
Он потянул ее за руку и усадил рядом. Наклонившись, он впился в ее губы сильным и страстным поцелуем. Пальцы потянули из волос заколку. Густые русые волосы водопадом рассыпались по пленительным плечам Светланы.
– Я порву и разопру тебе сегодня всю твою пизду. Ты поняла меня?
– Да, – ответила она, не открывая глаза.
– Да… Чтобы моя девочка еще раз как следует поняла, кто у нее муж, господин, ее хозяин и султан.
После этих слов она уже плохо соображала. Очень давно, почти с самого начала их семейной жизни, так повелось, что в интимных встречах он вел себя, как господин, всячески подавляя ее волю. Он чувствовал себя с нею повелителем – ласковым, но, чьи требования она должна была исполнять ровно всякий раз, как он этого желал. Раз и навсегда он потребовал того, что любое его желание должно быть удовлетворено – в любом месте, в любое время суток и при любых обстоятельствах. Она и не возражала. Имея от природы бурный темперамент, она с радостью отдавалась ему ровно так, как он этого хотел. Более того, ей казалось, что если бы он вел себя с ней мягче, а не подобным, властным и настойчивым образом, то между ними утратилась бы часть огненной страсти, делавшей ее жизнь с ним настолько счастливой. Она безумно любила этого мужчину и более всего на свете боялась его потерять.
Сейчас она сама понимала, что повела себя необдуманно, пойдя танцевать с юным врачом. Но где-то, в глубине души, она знала, что провоцирует его специально. И что за всем этим ее будет ждать "суровое наказание" от мыслей о котором, она начинала немилосердно течь.
– Снимай платье, иначе я его порву, – командовал он. – И куплю тебе на Сухаревском рынке такую же хламиду, что была сегодня надета на Петровой. А?
– Нет, не хочу я платье с Сухаревского рынка.
– А придется, милая, его носить. Ибо платья из Парижа и Вены ты не заслужила.
Она сделала вид, что обиделась.
– Прости, Андрюша, я больше так не буду… Прости меня, любимый.
– Я знаю, что не будешь, но сначала ты будешь наказана.
Через минуту она сняла с себя платье и кружевные батистовые трусики. Лиф в новом платье держал вшитый корсет. И потому ее большие груди с торчащими в стороны розовыми сосками тяжело колыхнулись и уперлись ему в грудь. Он давно снял пиджак и расстегнул пуговицы на рубашке. Она села на диван и прильнула к его волосатому животу. Под брюками железным колом стоял внушительный член.
Кольцов медленно расстегнул пуговицы на ширинке и стянул с себя брюки, короткие мужские кальсоны и рубашку. Он был абсолютно голым. Его прекрасный торс так нравился Светлане, что она сама встала с дивана и обняла его двумя жаркими руками. Она принялась осыпать его лицо, шею и плечи мелкими страстными поцелуями, шепча слова любви. Она торопилась, будто боялась, что это сокровище у нее кто-то может отнять.
– Чулки можешь не снимать, – задыхаясь, охрипшим голосом сказал он. – Только чулки…
Она терлась о его волосатую грудь, прижималась щекой к животу, пальцы привычно тянулись к твердому стволу роскошного члена. Он снова поцеловал ее в губы. Она застонала. Его правая рука схватила Светлану за волосы и с силой оттянула затылок. Он смотрел ей прямо в глаза. Она редко выносила такого прямого взгляда его синих, каких-то скифских, очень сильных, немного безумных глаз. Темные ресницы опустились на ее карие глаза. Он удержал ее с минуту и снова принялся целовать. Другая, свободная рука, нырнула к устью ее расставленных ног.
– Уже течешь… Уже хочешь меня? Да? Ты ведь хочешь меня, моя девочка?
– Да, – выдохнула она, дрожа всем телом.
– Ты же всегда хочешь меня, правда, киса? – при этом он почти рыкнул каким-то тигриным рыком.
Когда он так рычал, ее начинала бить крупная дрожь, и вставали все волоски на теле.
– Андрюша, – шептала она. – Возьми меня скорее, любимый… Возьми.
– Я ведь буду сейчас долго тебя ебать и снова разопру у тебя всю твою сладкую пиздочку. Ее надо рвать нещадно. Каждый раз снова и снова, доставая до матки.
– Да, – прошептала она. – Да! Я… очень хо-чу… Я лю-блю. Я…
* * *
Как прав был коллега Кольцова, Антон Иванович Сидорчук, когда предположил, что его жена была носительницей "буржуйской породы". Светлана Георгиевна Быкова, двадцати лет от роду, действительно имела в своей родословной дворянские и княжеские корни. Но ныне в графе "происхождение", в собственной биографии, Светлана всегда писала "из рабочих". Но, кровь не вода, – ее трудно чем-то разбавить или изменить ее состав. Как часто ей приходилось скрывать в себе все те привычки, все те манеры, которые были заложены в нее с самого рождения – в семье и институте благородных девиц, неполный курс которого она закончила в Смольном. В 1917-ом ей было тринадцать лет. А далее ее образованием занимался отец, который увез дочь подальше от лихих событий, спрятав всю семью в Крыму, в Коктебеле. У ее отца, инженера Быкова, была в Коктебеле скромная, но уютная дача. Но, не смотря на все вышеперечисленное, бывшая дворянка, бывшая институтка, утонченная и капризная порой штучка, совсем не чуралась крепких и матерных словечек, исходящих из уст ее любимого супруга. Мало того, именно их она находила максимально органичными в страсти. И кто знает, испытала бы она вообще возбуждение, если бы ее страстному и обожаемому Андрюше пришло в голову сказать ей: "Пойдем, займемся любовью", вместо привычного и ласкающего слух: "Пойдем, я тебя выебу".
* * *
Он развернул ее спиной и легонько толкнул к дивану.
– Вставай попочкой, прогнись, – командовал он. – Иди на мой хуй.
Сильные руки легли на широкие бедра. Почти сразу, не лаская ее пальцами или головкой члена, он вогнал раскаленный ствол глубоко, до самого конца. Она застонала.
– Терпи, кошка. Терпи… Сегодня я тебя порву так, что ты будешь просить пощады.
– Да-аа-аа… Я…
– Ты-ты. Чувствуй его, чувствуй…
Его бедра ритмично задвигались над ее склоненной, покорной фигурой. Он с наслаждением натягивал ее навстречу себе. Светлана стонала уже не от боли, а от безумного наслаждения. Его пальцы легли на ее губы. В безотчетном сладострастии она принялась нежно покусывать его руку, а после сосать один из пальцев.
– Ты хочешь сосать, моя девочка? – он развернул ее к себе и заставил сесть.
Она сама скатилась вниз по шелковой обивке дивана и встала на колени. Он немного помедлил, будто дразня ее и раздумывая, давать ли член в ее маленький и горячий рот.
– На, на, пососи его. Я знаю, что ты любишь это делать, – он тяжело дышал.
– Андрюша, я обожаю твой хуй, – шептала она, обхватив его бедра и раскрывая рот. – Дай, мне его.
– На, кошка…
Она всегда делала это очень нежно и почти виртуозно. Ее горячий, острый язычок привычно скользил по натянутому стволу, проникая в такие нервные точки, от которых он вздрагивал и стонал. Наслаждение мягкой кошачьей лапкой царапало ему его главный нерв. Светлана двигала головой то медленно, то быстрее, распаляя еще больше его желание. Он снова схватил ее за волосы и оттянул на мгновение голову. Она выдохнула так, будто ее лишили чего-то самого вкусного.
– Светка, ты сумасшедшая, – шептал он. – Ты его проглотишь.
– Угу, – с жаром стонала она.
– Ну, хватит, а то я кончу тебе в рот. А у меня были иные планы. Ложись, я засажу тебе сверху.
Он положил ее на диван. Привычным движением она широко развела ноги. Он с наслаждением увидел, что все ее сокровище блестит от огромного количества влаги. Как он любил эти моменты. Он испытывал ни с чем несравнимое наслаждение, когда в итоге, после долгих любовных марафонов, его живот, пах, ноги и даже часть волосатой груди были мокры от обильно текущих соков его маленькой нимфоманки.
В этот раз он чуть отклонился в сторону и стал двигаться в ней дразнящими легкими движениями, то уходя на всю длину, то водя головкой по поверхности распухшей вульвы. Большой палец правой руки лег на обнаженную и чуть приподнятую головку клитора. Жена вся подалась навстречу. Каждое свое движение он сопровождал ритмичным надавливанием на ее алчный до ласк секель. По ее дыханию он понял, что еще минута, и она бурно кончит. В острый пик ее безумной разрядки он загонял член так глубоко, что она начинала дрожать, крича при этом нечто несвязанное, часто хриплое. Что-то татарское. Смесь тарабарщины на каком-то диком, нечеловеческом языке, сопровождая этот крик почти змеиным шипением. И кричала так громко, что обычно их слышали соседи. Он знал, что она была громкой в эти минуты, и потому предпочитал перехватывать ее крик сильным и длительным поцелуем. Это было необыкновенное наслаждение. Ее крик врывался в его горло, словно крик пойманной птицы. Туда же улетала на мгновение ее душа, туманя всякий раз его разум. В эти минуты ему казалось, что все ее телесные конвульсии должны непременно закончиться смертью. Она будто трепетала на его члене в предсмертной агонии, сжимаясь так, что его крепкий друг оказывался на мгновение зажатым, словно в тисках. Влажный живот, ее милый круглый животик с втянутым пупком, дрожал в такт конвульсиям, исходящим из матки.
Но, в этот раз он не захотел скрывать этот крик. Он хотел, чтобы где-то на периферии танцпола, среди пьяного шума банкета, звона хрустальных бокалов, кто-то услышал бы его и изумился его силе. Чтобы все перестали жевать и прислушались к этому продолжительному и странному звуку.
В этот раз Светка кричала именно так, с удивлением глядя на него. Ведь она так привыкла отдавать эти звуки его горлу, что даже не догадывалась о мощи собственных голосовых связок.
– Я отдам тебя на курсы вокала, – усмехнулся он и лишь спустя минуту нежно поцеловал ее в губы.
А после он еще долго вертел ее в этот вечер, заставляя менять позы, тискал ее большие груди, с наслаждением засасывая и нежно покусывая розовые соски. Светка стонала и вскрикивала, пока горячая, словно лава сперма, не расперла широким потоком его собственное жерло. Он кончил глубоко в нее, издав короткий полустон-полурык со своими обычными словами.
Всякий раз, как он вливал в нее семя, он неизменно кричал слово "На!", тем самым показывая свою готовность отдать ее матке все, что накопилось в его теле.
– На! – снова и снова хрипел он, закатывая глаза от страсти.
Ему казалось, что ее пизда, вечно жадная до ласк, словно огромная змея, изнутри высасывала его досуха, как должное присваивая себе всю его силу и мужскую энергию. Он почти физически ощущал эту отдачу и ее, Светланино, принятие его жизненной праны.
А после она еще долго лежала на диване с раздвинутыми ногами, смотря остановившимся взором в чужой, покрытый лепниной потолок.
Ему и самому надоела эта ресторанная комната. В эти минуты комната показалась ему нелепой и чуточку вульгарной.
– Одевайся, – тихо сказал он.
– Андрюша, дай мне, пожалуйста, полотенце или салфетку. Там должны быть чистые в комодном ящике.
– Полотенце? Нет, его ты не получишь. Это тоже входит в мое сегодняшнее наказание.
– Но, я же вся мокрая, – прошептала она.
– Да, ты мокрая, с текущей пиздой. А еще ты растрепана, и на твоей шее красуются два засоса. А еще я заберу твои трусики и отдам их только дома.
С этими словами он подхватил батистовые кружевные трусики Светланы, поднес их носу, с наслаждением вдохнул аромат и быстро засунул их себе в карман пиджака. Он был уже полностью одет, тонкая расческа прошлась по коротким волнистым волосам. Он рассматривал себя в зеркало, и, казалось, был вполне доволен своей импозантной внешностью, мужским обаянием и силой. Она все еще продолжала лежать обнаженной, с раздвинутыми в стороны ногами. И из ее главного сокровища струилась белая влага. Ему нравилась ее беспомощность и полное подчинение.
– Андрюша, дай полотенце, – еще раз жалобно попросила она.
– Нет, – решительно возразил он. – Хочу, чтобы все видели, что тебя выеб муж. А особенно пусть на это полюбуется тот вьюноша прекрасный.
Она хотела было заплакать, но даже на это у нее не было сил. Она, наконец, свела вместе полные ляжки. Внутри нее что-то хлюпнуло. Медленно поднялась на ноги, пошатнулась, ухватившись руками за край комода. А затем она расчесала распущенные волосы и надела на себя мятое платье. Он внимательно следил за ее плавными движениями. Руки и ноги не слушались ее. Она казалась бледной и, видимо, сильно хотела спать. Когда она накрасила губы и припудрила носик, в ее лице проявилось нечто гордое и обиженное. Подбородок дрогнул. Она плотнее сдвинула ноги – на паркетном полу, возле зеркала, из нее выпали две пухлые светлые капли. Она наступила на них ногами, обтянутыми шелком тонких чулок, а после прижала рукой крепдешиновый подол платья к лобку. На темном, украшенном стразами подоле, тут же выступило обильное мокрое пятно. Оно просочилось и на ее попке.
Она с обидой смотрела в его глаза, в то время как в ее собственных закипали слезы.
– Ты хочешь моего позора? – с вызовом спросила она.
– Немного хочу… Я хочу, чтобы тот щенок увидел доказательства того, что я тебя отменно выеб.
– Ну что ж, пусть будет по-твоему, – она надела туфли на каблуке и решительно двинулась к выходу. – Звони своему швейцару, я пройду в таком виде через весь банкетный зал, а потом встану посередине танцпола. А заодно покажу всем твоим коллегам и эти великолепные засосы. Пусть все полюбуются, какой ты у нас самец.
Она раскраснелась, зацелованные губы горели пунцовым цветом, проступая сквозь нежный тон розовой помады, влажные глаза сверкали от блеска подступающих слез.
– Сядь, – скомандовал он в последнюю минуту. – Сиди тут и жди меня. Я схожу в гардероб за твоим пальто и вызову из гаража таксомотор.
* * *
«Яр» находился на Петроградском шоссе[3 - Петроградское шоссе (с 1915–1924) – нынешний Ленинградский проспект. (Примеч. автора)], и им надо было ехать сначала по нему, а после по Тверской, прямо к своей квартире, которая располагалась недалеко от Садового кольца, на Цветном бульваре.
Прошел ровно год, как талантливому и подающему большие надежды хирургу Кольцову Андрею Николаевичу выделили отдельную пятикомнатную квартиру на втором этаже старинного особняка на Цветном бульваре. Произошло это потому, что благодаря своему мастерству, проведя исключительно сложную, почти ювелирную операцию, он спас жену одного высокого партийного чина из Кремля.
Квартира эта находилась в тихом и уютном месте и располагалась в двадцати минутах ходьбы до новой работы Андрея. Будучи еще молодым хирургом, Андрей успел поработать сначала в военном госпитале им Н.Н. Бурденко. Именно там он и приобрел большую часть своей медицинской практики. Когда с фронта везли раненных, он не покидал операционную сутками. А выходя, падал, забываясь тяжелым сном. Все это было еще до его женитьбы на Светлане.
В 1921 году его пригласили работать в Шереметевскую больницу. В 1923 году на ее базе был организован Институт неотложной помощи[4 - В 1923 году институт был назван именем Николая Склифосовского. (Примеч. автора)]. Там он и продолжал работать до нынешних дней.
Почти три года до этого семья Кольцовых снимала разные комнаты в огромных коммуналках и испытала на собственной шкуре все прелести социалистического общежития. Светлана, будучи по характеру очень спокойной и неконфликтной, как называл ее муж, "дамой из прошлого века", всегда очень сложно находила общий язык с соседками по коммунальному хозяйству. Именно тогда Кольцов вынужден был нанять немолодую, но крепкую и расторопную Дарью Ивановну из Подмосковья, а проще говоря, Дарью, которая была безмерно благодарна чете Кольцовых за то, что те ее приютили в собственной семье и дали ей ночлег и пропитание. Кольцов нашел ее случайно – она сидела на Сухаревском рынке – растрепанная и заплаканная, несчастная баба. В тот день ее ограбили, украв все наличные от проданного кабанчика своего свекра. Дарья была вдовой-солдаткой и проживала в Коломне с семьей погибшего мужа. Житье-бытье ее было несладким. Свекор часто ругал ее, попрекал каждым куском, бывало, бил и насиловал. Она даже была беременна от этого черноволосого старика, но тайно сделала аборт. С тех пор не могла более забеременеть. Вернуться домой без денег – означало бы, по ее словам, "верную смертушку". Андрей в тот день покупал на Сухаревском пшено и стал невольным свидетелем несчастья этой деревенской бабы. Она отчего-то понравилась ему своим круглым, бесхитростным и добрым лицом, на котором сияли огромные, голубые, распухшие от слез, глаза.
– А что, девица, может, тебе нужна работа? – весело спросил ее Андрей.
