Самый короткий день и самая длинная ночь

Было это в начале-середине декабря. Метель была на дворе несусветная, уже стемнело. Мы уже давно сделали все дела по дому, по двору, скотина вся наелась и успокоилась, дров нанесли на́долго, печь топилась – сидели мы под окошком с морозными узорами пили чай горяченький и резались в подкидного на щелбаны. Тут наше вечернее веселье прервал шорох в сенцах. Затем дверь заскрипела и в избу нагнали морозу несколько деревенских баб, все в снегу, запыхавшиеся, укутавшиеся во сто шуб. Мы пригласили их сесть и спросили, что их привело сюда в такой поздний час. Бабы сели кто куда и заговорили. Тяжело им живется, жаловались они, мы то, мол без мужиков обходимся, счастливые, а их звери уже до того их своим пьянством задушили, что мочи совсем никакой жить не стало. Третьего дня Фомич, Кузьмич и Петрович, так нарезались, что по́-темну выли на луну, да причем, не на полную, а на молодой месяц. Вчера Глеб Николаич с пьяну пытался выкопать свою землянку, чтоб повыше была. А сегодня Александр Иваныч ездил верхом на поросенке по заснеженному полю, а Спиридон Дормидонтович ел с котом сырую рыбу и играл с ним в зерни, а кот и правда будто ему подыгрывал, прибирая лапой кости к себе после каждого спиридонычева броска. И такая катавасия продолжается уже очень давно. Уже сколько лет на Руси-матушке всё спокойно: вот добры молодцы-то наши и пьют безбожно. Что нам с ними делать? Только вы, девки, незамужние, может, что и новое диковинное предложите? Вы всё ж ки, травы да коренья знаете, может, что им подмешать такое отворотное от зеленого змея. Мы переглянулись. Неужели настолько всё плохо на селе было, что прям так все мужики пили беспробудно и белели горячкою? Мы то с вами только знаемся, а с другими то по делу, но за вами никогда не замечали буйства или помешательства с перепою. Гриша вон тот вообще-то кроме кагора своего ничего в рот не берет. Но что делать, бабам отчаявшимся помогать надо было. Мы прикупили, чего не хватало у Болтунихи, чего в лесу не сыщешь и стали настаивать самогонку для них. Конечно, надо двадцать один день для пущего эффекта, но можно и неделю. И вот мужики начали потихоньку подпивать этот самогон, что бабы им наливали. Так и дома стали больше находиться, только вот пить то меньше пока не становились. А бабы им всё подливали и подливали – ну а они пили и пили. Как-то всё это оказало обратный эффект, как нам показалось. Но, поначалу, вроде и все хорошо было. Вроде и напивались мужики тем, что им жены наливали, в корчму стали меньше ходить, на самом деле, меньше. Но вот как дня три-четыре назад увидали мы, как за нашим домом, огородами, Александр Иваныч бежал в одной рубахе, а зимой же, пригнувшись, а на голове у него была лосиная голова с рогами. По одному только голосу его, клянувшему Наталью свою Кузьминишну, мы то и поняли, что это он. А на следующий день староста к Грише прибежал. Наши травы такого эффекта не должны по-идее были давать; мы, по меньшей мере, такого никак не ждали.

Сестры собрались и теперь мы все пошли обратно к питейной. Грушенька не отходила от меня ни на шаг, постоянно косясь на Сестер. На пятаке было теперь тихо. Ни души не было здесь, зато разного рода звуки доносились из корчмы. Мы зашли внутрь, на нас никто не обратил внимания. Вся шинка была заполнена сидящими то тут, то там мужиками, некоторые полусидели на соломе, кто облокотился на стену, иные оперлись на столы, другие смотрели в окно. Их жены стояли подле них, что-то им говорили, многие всхлипывали, текли слезы, как у тех, так и у других, какие-то бабы даже и рыдали. По-видимому, все уже всё знали. Сестры ходили и спрашивали у женщин что-то. Через несколько минут они вернулись к нам, мы все еще стояли у входа. Казалось, всё закончилось, но сестры сказали, мол выяснили, что бабы уже почти неделю мужикам своего самогону и не наливали. Не успевали, где-то они умудрялись нарезаться и сами. Мы все переглянулись и одновременно перевели взгляды на длинный низкий стол в углу, где обычно сидела Болтуниха – сейчас ее там не было. В хате уже шептались о хозяйке питейной, и стало нарастать какое-то недовольство. Быстро уже все забыли о том, что бабы хотели отравить своих суженых, и теперь искали Болтуниху на суд и расправу. Гул начинал нарастать, мужики, да и бабы тоже, стали рыскать по углам, пошли за ее стол, в чуланы, за дом, в амбар, в сарай, на скотный двор, в закуты, где же Болтуниха ведьма? Где? Уже начали громить корчму, но тут толпа расступилась и из ниоткуда бабка Болтуниха медленно, но, верно, прошла к центру хаты и, сев на первый попавшийся стул, потупила глаза в пол.

Бывает так, что человек, который с виду веселый всегда и никогда не унывает, ни над чем не думает, ему всё по боку метель; а в душе у него пустота, тоска, он все в себе держит. Проблемы свои никому не говорит, настроения своего хмурого никому не показывает. Доченька росла у нее веселая красивая жизнерадостная. Уже как ей не мало годочков то было и полюбила она паренька одного видного на деревне. И так сильно влюбилася, что вопреки приличиям всем за ним бегала без устали, помогала, чем могла, души в нем не чаяла, ночами не спала, им одним жила. Но случается так, что любовь эта злая жестокая до хорошего и не доводит. Нельзя так чтобы было в жизни, ни в коем случае, всегда нужно не унывать и только вперед и с песней по жизни идти, широко шагая с гордо поднятой головой. Да вот не получается. Не полюбил он сильно ее, мотало его по всем дворам да закоулкам – ни рюмки, ни юбки не мог пропустить. А она горемычная до того себя извела, что пошла к омуту глубокому и утопилася там из-за этой любви безответной. Говорила она и на того парня глядела со слезами на глазах, а он здесь был впереди всех стоял, но ничего она не сказала, что мол он это был – простила. Батюшка ее, больше жизни любивший, от этого горя так упиваться стал, что не долго времени проходя до того нахлестался, что зимою лютою в метель в сугробе завалился и околел. Одна баба осталась, без дитя без мужа, со своим женским горем. Забылась, забегалась, заработалась, закрылась душа многострадальная от света белого. А люди быстро чужое горе позабыли, будто и не было его вовсе; как ели, так и ели, как пили, так и пили. Продавала баба мужикам выпивку, бабам приправы да пряности; про себя, про былое забыла. Зачем думать про то, чего не воротишь? Сколько-то прошло времени, пролетело. И вот придумалось ей, а что мужиков от пьянства отучить, бабам-то помочь как-то. И стала отвар делать в самогонку, не то на мухоморах, не то на зверобоях, подливала в самогон и наливала мужикам. Вот бросят пить и не случится такого боле, как с ее семьей. «Не со зла я опаивала вас, хорошие вы мои, от гадости этой отвести вас хотела, которая мне жизнь сломала, бабонькам вашим помочь, деточкам вашим на радость. Не знала я про то, что жены ваши с Сестрами то же затеяли, что и мне на ум пришло. Не знала я что смесь эта такое диво даст, что черти вам чудиться начнут, а догадалась поди сама вот только давче. Простите меня, если можете, окаянную!»

Бабы стали подходить к ней обнимать ее, успокаивать, говорить, что хорошо все закончилось. Мужики прощали, плечами пожимали, зла не держали. Не будем больше пить! – зарекались, – Насмотрелись чертовщины всякой!

Солнце показалось первыми лучами над горизонтом. Стояло ясное морозное утро. Самая длинная ночь в году закончилась.