Шизофрения. Том 1

– Мне уже успели доложить, что Вы любезно согласились встретиться с нашей главной продажной тварью, как я его называю, и тем лишили смысла всю дальнейшую суету вокруг собственной персоны, отправив в отставку даже Инну, что и вовсе удивительно и, позволю себе предположить, несколько преждевременно. Впрочем, это хорошо с одной определённо стороны – своё дело как клиент Вы уже сделали, так что мы можем спокойно необременительно поболтать как два познакомившихся на скучнейшем сборище человека и не чувствовать при этом давление возложенных на нас, так сказать, обязанностей или даже ролей. Как Вам такое предложение? – закруглил Сергей, снова обольстительно показав два ряда качественных зубных имплантантов.

Весь этот напор и речь напоминали нежное обольщение понравившейся девушки, которую вдруг и непременно сегодня захотелось поселить ненадолго к себе в постель, и Михаилу пришло на ум, что его собеседник, наверное, гораздо чаще шептал на ушко юным прелестницам пошлые нежности, чем разговаривал о деле с клиентами или хотя бы просто с мужчинами. Даже сейчас он по привычке как бы демонстрировал себя Михаилу со всех сторон, давая возможность насладиться его притягательной внешностью и занимательной, как ему, похоже, искренне казалось, беседой. Одно неприятное подозрение тут же поразило Михаила, и он совершенно невпопад, с грубой какой-то солдатской прямотой спросил в ответ:

– Раз уж мы решили сразу и с ходу расставить все точки над i, можно поинтересоваться, Вы, часом, не гей?

– Нет, к сожалению, совершенный натурал, – ответил Сергей и рассмеялся. Его прервали, подавая второй бокал с виски, и он счёл нужным добавить, – поскольку мы столь быстро перешли на такие личности, предлагаю продолжить и, во-первых, перейти на ты, а то ведь, ей-богу, неудобно выкать, когда спрашиваешь пятиминутного знакомца, не педик ли он, и, во-вторых, закрепить этот переход брудершафтом, только, прошу извинить, без поцелуя по означенным выше причинам.

– Гуд, тогда давай за знакомство, – подытожил Михаил, и они громко, привлекая даже излишнее внимание, чокнулись, но по какому-то обоюдному чутью обошлись без обязательного в таком случае скрещивания рук.

Когда они затем слегка по-разному отпили свой виски: Сергей сделал один глоток, а Михаил на радостях осушил половину бокала, хозяин вечера счёл своей почётной обязанностью продолжить беседу:

– Меня, честно признаюсь, самого достают эти сборища. Тебе ещё, поверь, хорошо: все вокруг на цыпочках, красивая девушка только что в зад не целует – знай себе развлекайся в меру условностей корпоративной культуры, а мне так просто беда. Контора отцовская, который всё хочет пристроить меня к какому-нибудь делу, да и чтобы я заодно не тянул из него деньги, вот и приходится мне крутиться, чтобы не разочаровать любимого папА и вообще не лишиться средств к существованию – он у меня мужик жёсткий, как сейчас модно говорить, старой закалки.

Подёрнутым приятной алкогольной дымкой взглядом Михаил подозрительно посмотрел сначала на свой полупустой бокал, затем на полный своего собеседника и, безуспешно попытавшись сопоставить происходящее, ответил, прервав говорящего на полуслове:

– Я прошу прощения, но, учитывая степень опьянения и как-никак субординацию клиент-подрядчик, это я должен был сейчас с места в карьер исповедоваться первому встречному и жаловаться на жизнь – причём мне-то как раз есть, на что жаловаться в отличие от отпрыска голубых кровей, лениво, из-под палки управляющего папашиным капиталом. То есть это я так, больше к слову, продолжай, но справедливости ради нашёл нужным упомянуть.

– Благодарю искренне. У меня устойчивое ощущение, что мы двое только и понимаем здесь друг друга, находимся, что называется, на одной волне. Как тебе идея не задерживаться здесь слишком и потом гульнуть где-нибудь дальше, естественно, за счёт моей конторы – должен же я надлежащим образом обхаживать новых потенциальных клиентов. Сразу оговорюсь, можешь потом послать нас к чёртовой матери, чтобы ты не чувствовал себя как-то обязанным, потому что, ей-богу, просто хочу провести время с близким по духу человеком.

– Стесняюсь спросить, с чего ты так уверен в нашей, так сказать, близости после десяти минут знакомства?

Сергей ждал этого вопроса, ответ на который, по его мнению, должен был разом убедить его нового товарища, и потому победоносно даже не проговорил – продекламировал почти по слогам:

– Из-за стула.

Михаил уже понял, что покорён этим отвратительным на самом деле баловнем судьбы, но тем не менее захотел-таки выслушать немного приятной лести в свой адрес, тем более, что того, видимо, распирало от желания её высказать и, запоздало ломаясь как девушка по дороге домой к новому знакомому, он игриво – а подвыпившим голосом вышло и вовсе с оттенком лёгкого педерастического флирта – произнёс:

– С этого места поподробнее.

Его новый конфидент, радуясь, как удачно уловил настроение, охотно продолжил:

– Знаешь, как только ты потребовал стул, я сразу понял, что ты во многом такой же, как я. Конечно, у нас разное воспитание и материальное положение – не столько в плане количества денег, поверь, у меня их ненамного больше твоего, сколько в части трудности их получения, и ещё много мы чем отличаемся, но в главном мы похожи: каждый в меру своей власти и положения имеет собственный небольшой мирок, кокон, из которого он не выходит, но уж в нём-то всё и всегда делается так, как мы захотим, и плевать на всякие условности там и приличия. Вот захотелось тебе стул – и положить ты хотел на то, что это фуршет – раз, что ты будешь выглядеть полным идиотом, сидя один среди стоящей публики – два, и даже больше скажу – ты будешь настолько в себе уверен, что постепенно остальные примут, так сказать, твою точку зрения и мало того что перестанут коситься, так ещё, может, и себе стулья потребуют – три. Ну как, угадал?

Папин любимец улыбался с обольстительностью заправского жиголо и, не уточни десять минут назад Михаил насчёт его сексуальной ориентации, он был бы твёрдо уверен, что является сейчас объектом соблазнения, что на самом деле было сущей правдой, с той лишь разницей, что стоявшему напротив честнейшему натуралу давно уже прискучило общество приятных, но в целом пустых женщин: его мужское эго вкупе с физиологией были удовлетворены абсолютно, и он просто искал приятной компании, собеседника, с которым действительно было бы интересно поговорить. Безусловно, он предпочёл бы вести этот интересный разговор с интеллектуально развитой, обольстительной и по возможности молодой девушкой, чтобы потом логично завершить его не менее интересной игрой в постели, но это было уже из области научной фантастики, тем более, что, будучи не только реалистом, но и прагматиком, хорошо понимал, что мог легко провести вечер за разговором с мужчиной, попутно подцепив и женщину для завершающей стадии.

Сергей. Сука. Повелитель морей. Весьма убогая рифма. Историю на самом деле делают те, кто её записывает, и отпечаток псевдопролетарской ненависти сопровождал Михаила всегда, когда он общался с этим человеком. Конечно, это была не ненависть, а просто зависть. Конечно, он не признался бы в этом, даже произнеся вслух сто раз подряд. Есть люди, которых сама судьба, кажется, произвела на свет, чтобы отравить жизнь другим, а именно большинству, вышеозначенной судьбой не избалованных. Было бы ничего, если бы в сочетании с отцовским богатством Сергей был красивым, избалованным деньгами мальчиком, который всегда жил на всём готовом и посему считал себя белой костью, или напротив, имея довольно-таки посредственную внешность, мог бы всё равно рассчитывать на симпатию женщин уже в силу папиного состояния, но он рано занялся плаванием, выбран был не самый плебейский спорт, вытянулся, приобрёл спортивную, отдающую привлекательной аристократической худобой фигуру, отрастил длинные волосы вопреки увещеваниям тренера (впрочем, не очень-то настойчивым, ибо резкий взлёт питомца не входил в расчётливые планы опытного наставника) и довершил свой внешний вид смесью лёгкой пресыщенности и непритязательной наблюдательности, отразившейся в некогда простом, как из-под штампа, лице. Можно было бы сказать, что он получил блестящее образование в Англии, но уместнее сказать – хорошее, поскольку в Англии уже давно никто не получает образование, но заводит связи среди будущих сильных мира сего; уже поэтому свободно говорил на английском, неплохо на французском (какой же порядочный бритт не ездит на лето во Францию), прочитал несколько десятков неплохих книг, выучил с дюжину цитат из Шекспира и Цезаря, естественно, на языке оригинала, и на этом закончил, разумно рассудив, что более ему для карьеры в компании собственного отца вряд ли что-либо ещё пригодится.

Михаилу, особенно в начальный период их знакомства, отчаянно хотелось выслушать историю падения избалованного барчука, пресыщенного женщинами и остальными удовольствиями (именно в такой последовательности) и обратившегося при помощи менее состоятельных льстивых друзей к наркотикам – столь привычному бичу современного поколения золотой молодёжи. Он даже позволил бы ему опуститься на самое дно, быть оставленным отцом, друзьями и, пусть так, выйти с честью из испытания, сломать себя, свои привычки и сущность наркомана – лишь бы знать, чувствовать, предполагать, что он был на этом дне. Но, как рождённый ползать не предназначен летать, так и небожителю нечего делать на земле грешной посредственности. Сергей был достаточно рассудителен, чтобы избегать ненужных соблазнов, благо жизнь и так дарила их ему во множестве. Спокойное, если не сказать холодное отношение к наркотикам, алкоголю и излишествам вообще довершило его байронический образ, и весь окружающий пусть и не мир, а только мирок, но зато-таки свалился как подкошенный к его развитым плаванием бедрам. Этот мир, большей частью представленный женским полом, смотрел на него подобострастно, по-собачьи и готов был плясать на одной ноге, лишь только хозяин недовольно поведёт бровью. Тем не менее, он так и не познал любовь, ибо любовь есть страдание; любить значит отдавать и не думать о том, получишь ли что-нибудь взамен; это тоска, одиночество и боль – в целом странное наслаждение, доступное лишь посвящённым, но Сергей, очевидно, не был из их числа. Слишком быстро всё валилось как подкошенное от одного его скучающего взгляда, чересчур поспешно расставались немногие избранные со столь опекаемой до этого невинностью, очень докучала эта их не знающая разумных границ привязанность, слепая, как дряхлая старуха, смерть, которой даже очки с диоптрией не помогут уже прозреть и разобрать, на кого она занесла свою подточенную ржавчиной косу.

К чести Сергея стоит отметить, что, в отличие от своего литературного дежавю Печорина, он умел наслаждаться данным ему провидением, радовался жизни, не сходил с ума от праздности, плавал, путешествовал и наверняка со временем нарожал бы каких-нибудь таких же улыбающихся, оторванных от мира придурочных детей, дожил бы на прогрессивной диете до ста лет и, перевалив вековой рубеж, спокойно и с достоинством покинул бы этот мир, окружённый толпой детей-внуков-правнуков, готовых разнести его позитивное ДНК по всей территории нашей планеты, и чего там – по всей вселенной, дай только добраться, а уж мы за себя постоим… Но, хотя мы и живём в век изобилия, в целом свободного от войн и прочих неприятностей общечеловеческого масштаба, судьба до сих пор не лишилась ещё чувства юмора, а потому любит иногда потешить себя всяческими необычными метаморфозами, одна из которых – в виде некоторого не очень колючего, но всё же тернового венца – досталась Сергею.

Ему было двадцать восемь лет, и его отец сделал приличное состояние в девяностых, которые почему-то модно сейчас называть лихими – какой же тогда эпитет заслуживают лихие конники Будённого времён Гражданской? Сумма была достаточной, чтобы не засветиться в первой сотне русского Forbes и не привлечь внимание совсем уж власть имущих, но всё же принадлежать к кругу избранных родиной счастливцев, которым благодаря уму и решительности удалось урвать свой скромный кусочек пирога отечественной промышленности, который на рубеже двухтысячных весил, по рассказам отпрыска, что-то около полумиллиарда уж точно не рублей. Отец Сергея, Павел, к этому рубежу, будучи человеком рассудительным и не жадным, – черты, унаследованные и сыном, – уже покинул прямое управление бизнесом и наслаждался плодами своих трудов, за которые его как минимум трижды пытались убить и один раз почти успешно. Он был похож на русского купца начала двадцатого века: прижимистый, но не жадный, жестокий, но лишь в той мере, в какой этого требовала от него «профессия», чадолюбивый, хотя, вырасти единственный наследник бесхарактерным идиотом, папА переступил бы через молодого Палыча не поморщившись. В жизни этого мини-Третьякова наших дней достаточно уже было эмоций, а потому он удалился на заслуженный покой, развлекая себя подстриганием газона перед домом размером с приличное шато и уделяя изрядное количество времени самой что ни на есть прикладной благотворительности: помогал детским домам, больницам, сам проверял, ездил, радел о деле. И пусть бы даже двигала им при этом мысль о вечном и о том, что неплохо бы подстраховаться на ниве благих дел, но покинутым детям и больным было глубочайшим образом начхать на мотивы дающего – важно было то, что он давал.

В декабре 2003-го он, однако, попал под волну лёгкого передела собственности, затеянного командой нового столпа демократии в России, провозгласившего лозунг «пора делиться». Строптивых, вроде Ходора, лишали имущества и свободы, тех, что были на виду и в первой тридцатке, малость только пощипали, взяв обязательство не лезть в политику, обещая в этом случае поддержку, зато середняк, который был в тени и никак не тянул на показатель инвестиционной привлекательности страны, прижали посерьёзней уже верные псы государевы – не всеми же президенту заниматься лично. И вот именно в последнем факте и затаился подвох, ибо сам властитель всё-таки, люби его или нет, но, надо признаться, был личностью до некоторой степени масштабной, и, в целом, пока ещё не испорченный, разумный Цезарь не сходил с ума в агониях собственного всевластия, тогда как его окружение, набранное по предсказуемому, но не всегда оправданному принципу «знал-доверяю-свой», требовало к себе прямо-таки раболепного отношения. Любой предприниматель в любой стране всегда готов к смене правил игры и, если понадобится, отдаст часть, как говорил г-н Бендер, чтобы сохранить целое, но не всякий человек, сделавший себя сам и рисковавший при этом жизнью, сможет поднять лапки и лечь под бездарного выдвиженца, которому к тому же придется регулярно вылизывать зад.

Подставляя свои уши потокам нежно ласкающей лести, Михаил медленно, растягивая удовольствие, потягивал виски из бокала, и не успел он даже посетовать на его пустоту, как неожиданно расторопная Инна с грациозностью кошки забрала его, легко и будто случайно коснувшись его ладони, чтобы затем вложить ему в руку новый, завершив операцию нежной, почти не фальшивой улыбкой.

Столь горячо обхаживаемый клиент на мгновение почувствовал любимое ощущение расплывающихся контуров реальности, которое до этого момента появлялось у него лишь благодаря многократно превышающей сегодняшнюю дозе алкоголя, но так приятно и, главное, уместно было это сочетание искреннего мужского интереса и женской, хотя и наигранной, но всё же симпатии, что он ненадолго позволил себе «поплыть» – то есть поддаться немного и затем последовать за слегка раздвигающимся границами действительности и, ухватившись за последний обрывок разговора, почти ласково и, всё ещё находясь в приятном полугипнозе, с лёгким официозом ответил:

– Мысль покинуть преждевременно сиё замечательное собрание мне очень даже импонирует. Не пугайтесь, милая Инна, это не от слова импотенция, хотя, не исключаю, что этот факт нисколько бы Вас не расстроил. Я не очень люблю пафосные московские заведения, но в компании успешного богатого бизнесмена мне, полагаю, будет вполне комфортно.

– И в компании красивой спутницы тоже. Вы не против, Сергей Павлович?

Сергея Павловича передёрнуло от игривого тона его сотрудницы, и больше всего он хотел сейчас послать её за новым стулом или ещё куда подальше, но если второй вопрос и был адресован ему, то первый, основной, предназначался всё-таки Михаилу, и, так или иначе, но приходилось несколько поддаться ситуации. Он терпеть не мог, когда что-то шло не по его, и даже часто бывало, что мгновенно охладевал к тому, чем ещё секунду назад страстно болел, лишь только одна мелочь вставала поперёк, но сейчас почему-то покорился происходящему и даже готов был смириться с компанией этой дуры, лишь бы только его новый знакомый не «соскочил», испортив ему весёлый вечер. К тому же, утешал он себя, ничто так не помогает раскрыться полностью натуре мужчины, как хорошая женщина в сочетании с хорошим пойлом, так что вечер обещал быть занимательным, и он примирительно ответил, передавая эстафету решения своему в некотором роде партнёру:

– Это решать не мне, а уважаемому Михаилу – ты как, позволишь Инне скрасить тебе вечер?

– Не пойму, на кой ляд ей это и откуда такая настойчивость, но трудно отказать обаятельной девушке, – вздохнул тот покорно.

– Тогда идите спускайтесь на лифте и подождите меня в лобби буквально пять минут: я распрощаюсь здесь со всеми и спущусь к вам, а пока как раз подгонят ко входу машину, – сообщил Сергей и, непринужденно развернувшись на сильных ногах, дематериализовался в группе гостей.

Михаил был не то чтобы мастак общаться с девушками, да и его извечный запущенный внешний вид не способствовал ему в этом. Он был из тех мужчин, которые привлекают женщину лишь после длительного знакомства, когда становятся заметны его не такие уж многочисленные, но зато существенные достоинства: порядочная эрудиция, чувство юмора – средненькое, но зато вкупе с умением искренне посмеяться и над самим собой, спокойный уравновешенный характер – все эти качества делали его желанным лекарством после бурных страстных переживаний, безудержного секса, измен с предательствами, лёгким мордобоем и всем тем, что именуется у женщин настоящей любовью, нахлебавшись которой, они, как побитые собаки, скуля устраиваются в ногах доброго друга, которому иногда даже искренне отдаются, но в целом в глубине души считают его ничтожеством, тайно вздыхая по ушедшим страстям. Роль, безусловно, унизительная, но лишь для того, кто не способен отбросить своё мужское эго во имя удобства таких отношений, что Михаил с успехом и проделывал, находя даже некоторую эротическую остроту в этих натянутых любовных признаниях раз за разом уходящих обратно в омут страсти подруг, их подчас лёгком отвращении к нему во время секса и непременном апломбе при воспоминании о прошлом. Иногда в изрядном подпитии они даже признавались ему искренне в своих чувствах, открывали, так сказать, несчастному глаза, рассказывали, какой он хороший и положительный, и как им стыдно, несмотря на все попытки не любить такого и прочее в том же духе, всегда одинаковое не только по содержанию и форме, но даже последовательностью открытий напоминающее сотню раз игранную настольную игру. И если раньше минутами он раздражался на них и даже позволял сам себе жаловаться на убогую роль, то последнее время, обдумывая свою идею, смотрел на остальное исключительно с утилитарной точки зрения, возможно, познав истину настоящего мужского достоинства – отдаваясь чему-то действительно стоящему, рассматривать женщин исключительно как средство физиологического удовлетворения и, соответственно, выстраивать любые связи и уж тем паче отношения исключительно с точки зрения удобства. Благодаря же повышению и принципиально новой зарплате, он и вовсе теперь мог позволить себе не забивать голову, иногда разбавляя одинокие алкогольные вечера компанией проституток, снимая с себя, таким образом, бремя физиологии.

В случае же с Инной всё было и того проще, потому что он трезво оценивал свои шансы и должен был с чувством некоторого даже удовлетворения признать, что это птица не его полёта, поскольку это давало возможность расслабиться и не задумываться о производимом впечатлении, манерах и прочей мишуре, постоянно отвлекающей мужчину от чего-нибудь интересного.

Они снова ехали в лифте, на этот раз вниз, но только новоявленный джентльмен уже не шутил, находясь в приятном, что называется, подпитии и концентрируясь исключительно на своём медленном опьянении, умышленно приняв слегка извиняющийся вид, как бы говорившей его обольстительной спутнице: «Всё понимаю, работа у Вас не сахар, но что же я могу с собой поделать. Ничего», – соглашался он сам с собой, пытаясь на этой ноте примирения дотянуть до лобби, потому что лифт, подвластный его изменяющимся контурам пространства и особенно времени, полз вниз удивительно медленно, так что казалось, будто какая-то неведомая, но зато уж очень решительная сила тянет его вверх. Михаил даже посмотрел инстинктивно на потолок в попытке прояснить для своего мутнеющего сознания эту загадку, но, хотя и не обнаружил там ничего сколько-нибудь приоткрывающего для него завесу тайны, зато, видимо, сумел изрядно напугать их капсулу времени, потому что двери тут же открылись, но, как бы в виде насмешки, лишь на третьем этаже. Страждущий новый пассажир спросил: «Вы вниз?» и, видимо, Инна кивнула ему или ещё как-то прояснила направление их движения, потому что мужчина тут же присоединился с твёрдым намерением составить им компанию до конечной станции следования. Зеркало на потолке, в которое Михаил продолжал, не отрывая взгляда, смотреть, издевательски представило его вниманию полную противоположность собственной персоны: элегантно одетый, молодой, уверенный в себе индивид во все свои отполированные, как хороший дубовый стол, тридцать два здоровых зуба улыбался их теперь уже казалось общей подруге, попутно недоумевая, как её угораздило даже оказаться в лифте с таким ничтожеством. Инна неожиданно для обоих мужчин сначала ответила первому многообещающей лучезарной улыбкой, а затем покорно и нежно взяла под руку второго, наблюдавшего эту сцену через зеркало в потолке.

Этот момент станет во многом переломным для их мимолетного знакомого, который, несмотря на все попытки и логику многолетнего опыта, так и не сможет себе объяснить, почему эта красавица так несомненно предпочла ему уставившегося в потолок пьяного кретина: то, с какой трепетной любовью взяла она его под руку, даже не пытаясь отвлечь от по меньшей мере странного занятия, перевернёт с ног на голову его представление о мире, в котором, как он до этого предполагал, задают тон и почти царствуют красивые успешные мужчины, оставляя на обочине жизни своих менее привлекательных собратьев.

«Типичная ошибка очередного баловня судьбы, – продолжал размышлять Михаил, высказывая, к счастью, про себя, потолочному зеркалу соображения на этот случайно подвернувшийся счёт, – выбрать мерилом успеха женщину. Если ты готов всерьёз положить жизнь, зарабатывая деньги и ухаживая за собой, лишь для того, чтобы быть любимым или хотя бы желанным женщинами, если стремишься сделать её целью своего существования, то стоит ли удивляться, что она будет презирать такое ничтожество; и пусть отдельные представители этой инопланетной расы будут отдаваться во имя денег и тщеславия, всё равно ему не разорвать порочного круга убогого существования ради самого яркого воплощения грубой бездушной материи – женщины».

Открывшиеся, по счастью на этот раз на первом этаже, двери лифта вернули Михаила в состояние относительной реальности, потому что Инна потянула его податливое тело на выход, зеркало сменилось грубо, с претензией на стиль, отделанным потолком лобби, стало неинтересно, и он, закрыв даже рот, опустился на грешную землю, чтобы как назло упереться в только что трижды проклятую материю женской обтянутой изрядно декольтированным платьем груди.

На этот раз он стоял так близко, что его дыхание, казалось, колыхало две прекрасные на вид доброго второго размера… он судорожно пытался выбрать подходящее произведённому на него впечатлению слово… перси?

– Вот подумайте, Инна, насколько убог наш язык: я вот вперился в Вашу грудь и поймал себя на мысли, что существует от силы два-три синонима этого слова, и все неприличные. А если я хочу назвать их как-то нежно, с оттенком эротизма, но всё же не грубо, не подразумевая их лишь сексуальным объектом и вторичными половыми признаками, но жажду передать то волнение, которое чувствую, когда они поднимаются с каждым Вашим вдохом. «Грудь» не подходит, это символ материнства, ей кормят новорожденных детей; «сиськи» или «батоны» мало того, что пошло, но ещё и отдаёт пролетарским вонючим сленгом, «перси» – безнадёжно устарело, так как?

Он поднял голову выше до её лица и вопросительно посмотрел в недоумевающие глаза.

– Это ещё ладно грудь, а если мне посчастливилось бы восхититься чем-нибудь пониже, то и вовсе осталось бы только матом ругаться, не декларировать же медицинский справочник. Нет, Вы не подумайте, что я всерьёз рассчитываю на подобное окончание вечера, – поспешил зачем-то успокоить Михаил, – но как всё-таки бедно наше воображение, если не смогло придумать красочных эпитетов того, вокруг чего, в общем-то, вращается жизнь абсолютного большинства мужчин. Что это: ханжество или такой непонятный сорт морали, который заставляет нас быть немыми, когда как раз и стоило бы говорить, не всё же, ей-богу, только делать, это же не физкультура, как-никак…