Вера без любви

Разговор с Мартой не потушил пожара моих сомнений. Я вернулся к книгам, но читать теперь у меня не выходило вовсе. Люди лгут, клевещут друг на друга, и на костер идут невинные души. Почему об этом не написал преподобный Бернар? Почему никогда не рассказывал отец Араносо? Мудрые святые отцы молчат, дабы мы, слабые духом, могли избежать искушения. Так просто прельститься, обмануться и оправдать колдунью. А сколько бед потянет за собой малодушие инквизитора…

Я упал на кровать и прикрыл глаза. Хотя бы самому себе надо признаться в том, что очарован ею. Ведьма, ведьма…

Глава 4. История Бьянки

Вторник подарил мне возможность поговорить с братом, но Филипп упорно отказывался обсуждать со мной свои дела. На вопрос, не приезжали ли к нам гости, он насторожился и ощерился, будто дикий зверек.

– Не твоего ума дела! Раз отец Араносо не рассказал о визитерах, значит, и знать тебе нечего! Ступай, у тебя поручения есть!

Я не стал напоминать про его обещание помочь мне, да и когда уже? Первая половина дня куда лучше подходит для визита в тюрьму, я смогу хоть что-то разобрать из своих же записей в той полутьме, что царит в камере. Надо торопиться.

И все же на Филиппа я злился. Какими бы ни были его дела, он мог рассказать мне. Мы всегда и всем делились друг с другом.

Настроение стало из рук вон плохим. Как назло, погода решила вспомнить, что в конце марта пора порадовать добрых христиан теплом, и солнце светило вовсю на чистом голубом небе. Под яркими лучами преображалась влажная земля, стирая с себя зимнюю серость. Кое-где проклевывались острые зеленые травинки, в воздухе пахло корой – значит, деревья просыпаются.

Сегодня тюремные казематы не казались такими удручающими. Даже островки мха, свидетельствующие о вечной сырости на стенах камер, выглядели нарядно. Длинные коридоры подземелий посветлели, а камера моей заключенной больше не казалась темной. Из полукруглого окошка под потолком лились потоки чистого золота. В них пленница выглядела очаровательно, но в этот раз я был готов противостоять соблазну и не замечал ни единой прекрасной черты. За пазухой притаился пузырек со святой водой, которую я набрал после воскресной службы, а кресло с широкими подлокотниками, которое внесли в камеру, было сродни мощной крепостной стене – в этот раз ведьме до меня не добраться.

По тому, как расторопно исполнял все необходимое начальник стражи, я понял, что у него состоялся разговор с отцом Араносо, в котором тот напомнил о правилах проведения допроса и уважении к служителю церкви – пусть даже еще нерукоположенному.

Сидевшая во мне угрюмость стала моим щитом и мечом в беседе с заключенной. Вновь повторив стандартные вопросы, мы перешли к сути дела. В этот раз предстояло прояснить, в чем заключалось ее колдовство, и как она решилась на это.

– Знаете ли вы, в чем обвиняет вас святая церковь?

– В колдовстве, святой отец. Но я отрицаю эти обвинения.

– Расскажите, после каких событий вас обвинили.

– Я отказалась от замужества, святой отец. И мой несостоявшийся жених… Скажем так, попал в неприятности. Но я уверена, что он был в сговоре с дядюшкой, ведь именно тот подал на меня жалобу инквизиции.

– Расскажите все, что знаете об этом, Бьянка.

– Я жила у дядюшки с прошлого лета. Родом я не отсюда, а из Саламанки. Я как раз оканчивала курс при университете, когда узнала, что мои родители погибли. Возвращаться мне было некуда – дом сгорел, счета завещаны брату. Дядюшка прислал со слугой письмо, что ждет меня в своем доме и готов принять отеческое участие в моей судьбе. Это был единственный выход, ведь других родных у меня не осталось. Мой брат, Марко, командирован во Фландрию, последние месяцы от него не приходило писем, и я даже не знаю, жив ли он. А дядюшка поначалу был очень любезен со мной. Выписывал мне книги из списка, что рекомендовали нам преподаватели, сопровождал на воскресные службы и на прогулки по городу. К концу лета стал знакомить меня с людьми своего круга, собирать званые обеда и приглашать первых лиц города. Архиепископ Араносо бывал у нас в гостях, и другое духовенство. Но ставка была сделана не на них… Дядюшка приглашал знатных холостяков и требовал, чтобы я проводила с ними время за разговорами и игрой на фортепьяно. Все закончилось тем, что Альберто Коско, молодой кабальеро, квартировавшийся неподалеку, с легкой руки дядюшки сделал мне предложение.

Я поморщился. Я знал, про кого рассказывает Бьянка – встречался с этим воякой на городских праздниках и пару раз в доме отца Араносо, куда его отрядили нести службу. Молодой кабальеро был образцом всего, что я ненавидел в людской природе: и даже пьянство не главный пункт моих обвинений. Я не раз видел, как он непристойно выражался в адрес добропорядочных торговок и служек, спровоцировал драки на ярмарочных гуляниях и позволял распутное поведение по отношению к девушкам. Прошлым летом он состоял в карауле у резиденции отца Араносо и столовался у нас в доме. Не знаю уж, чем не угодила ему наша старая кухарка, но он позволял себе довольно крепкие словца по поводу ее расторопности и кулинарных способностей. Унижение Марта перенесла довольно стойко, это я весь вечер распалялся у кухонного очага. О ее страданиях свидетельствовали только опухшие на утро глаза. Увидев это, я сорвался после завтрака за город и принес ей букет полевых цветов.

Филипп же рассказывал, что Коско замучил до смерти несколько лошадей. “Но в армии это дело привычное” – добавлял мой брат, словно пытаясь оправдать кабальеро, хотя сам питает глубокую привязанность к животным.

– Мне была глубоко противна мысль о связи с таким человеком, о чем я немедленно сообщила дядюшке, – продолжила Бьянка. – К моему удивлению, он жутко разозлился и сообщил, что “оскверненную девку” больше никто не захочет взять в жены. Что имел в виду дядюшка я узнала только на следующий день – моя служанка рассказала мне, что в светских кругах нашего города ходят нелестные слухи об университетках. Мол, мы не держим девство, а книги изучаем не самые безобидные. И латынь нам не для чтения Святого писания, а для темного служения.

Это был конец осени. С того момента дядюшка отменил мое содержание, и мне пришлось продать кое-что из родительских подарков. Я крепко задумалась над своим будущим, несколько раз писала брату в Брюгге, но все без ответа.

Кабальеро продолжал появляться в доме, но все больше запирался с дядюшкой в кабинете. В канун Рождества он пришел поздравить нас и впервые с момента моего отказа попросил личной беседы со мной. Он извинялся за все треволнения, которые причинил мне и был очень любезен. Мы расстались почти друзьями. И дядюшка оттаял, подарил мне эту шаль… Но уже через пару недель я попала в переделку хуже прежней. Спустя два дня после визита к нам Коско упал с коня и сломал ногу. Говорят, из-за горячки он был совсем плох, к нему пригласили священника. На таинстве исповеди Коско рассказал, что попал под колдовское влияние, и что болезнь его – ведьминские проказы. А единственной, кто мог наслать на меня порчу, оказалась я, так как была последней женщиной, чьей руки он коснулся, и имела личный интерес навредить ему.

Слова Бьянки звучали правдиво. Я не раз читал в доносах, что ведьмы насылают порчу через телесный контакт, а святые отцы говорят, что достаточно даже длительного взгляда на впечатлительную душу – и печать проклятья ложится на бедолагу.

– Сослуживцы Коско подтвердили, что с другими женщинами кабальеро не общался в последние дни, а личное оскорбление – серьезный повод. Дядюшка тут же присоединился к травле. И спустя несколько дней за мной пришли.

Бьянка умолкла. Я видел, как непросто дались ей эти воспоминания: кровь отлила от лица, в глазах стояли непролитые слезы. В воздухе витала горечь слов, еще более заметная в мягких интонациях ее голоса. Я, никогда не знавший своих родителей, не был оставлен заботами отца Араносо и Марты, а она… Лишиться семьи и остаться остаться совсем одной против этого мира.