Китайская ваза. Длинная пьеса для чтения

скачать книгу бесплатно

И вот… ваза разбивается. Процитирую описание реакции Мышкина: «…о, что было с князем, то трудно да почти и не надо изображать! Но не можем не упомянуть об одном странном ощущении, поразившем его именно в это самое мгновение и вдруг ему выяснившемся из толпы всех других смутных и странных ощущений: не стыд, не скандал, не страх, не внезапность поразили его больше всего, а сбывшееся пророчество!». Да! Сбывшееся пророчество. Так вот: слово – материально!

АДВОКАТ. Случайность!

ПРОКУРОР. Случайность? А в деле имеется и другой эпизод, когда толкователь Апокалипсиса Лебедев напророчил Нилу Алексеевичу, который вскорости богу душу и отдал: «Из коляски упали после обеда… височком о тумбочку, и, как ребеночек, как ребеночек, тут же и отошли».

Повторяю: слово – материально, мысль – материальна! И Мышкин, подозревая другого человека в наличии злого умысла, подозревая, быть может, не со зла, по сути, кодирует, обрекает его на воплощение этого самого умысла. Так вот, не кто иной как Мышкин отравляет мятежную, но… чистую натуру Парфена Рогожина антихристовым соблазном!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Ишь ты, как.

ПРОКУРОР. Именно так! Мысль об убийстве Рогожиным Барашковой то и дело оживает в голове Мышкина, озаряет его сознание. Но если убийство привечают столь усердным образом, оно не может не свершиться, как не может не разбиться злополучная китайская ваза.

Из материалов дела следует, что гражданин Мышкин время от времени наговаривает на гражданина Рогожина за глаза. Утверждает себя и окружающих в способности Рогожина совершить тягчайшее преступление. Вот, что Мышкин отвечает на расспросы генерала Епанчина и гражданина Иволгина о Рогожине и его намерениях относительно Настасьи Филипповны, цитирую, «мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти». А теперь самое интересное: «А Рогожин женился бы? Как вы думаете?», – спрашивает Иволгин. «Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее», – заявляет подсудимый.

ПАРФЕН РОГОЖИН. Ишь оно как…

ПРОКУРОР. Мышкин злословит, очерняя Барашкову и Рогожина, настраивая их отношения на разлад, на драму. Вот, что он говорит Рогожину, уподобляя себя Господу Богу: «…всегда говорил, что за тобою ей непременная гибель. Тебе тоже погибель… может быть, еще пуще, чем ей».

И ведь Мышкин признается себе в этом своем грехе! Третья глава части второй материалов дела – сеанс саморазоблачения подсудимого. «Что же, разве я виноват во всем этом?», вопрошает себя Мышкин, исторгая чувство вины. Он в себе копается и находит эту свою вину. Сознается в том, что обманывает Рогожина, а, возможно, и самого себя в отношении к Настасье Филипповне. Раскаивается в том, что буквально внушает себе убеждение в намерении Рогожина убить и его, Мышкина. Подсудимый называет это самовнушение «внезапной своей идеей», «своим демоном». Но ведь говорят о воздаянии по вере! Если веришь в демона, призываешь демона, то демона и накликаешь.

Так вот, размышляя о покушении Рогожина на его, Мышкина, жизнь в трактире, подсудимый говорит, что подозревал Рогожина в злонамеренном умысле: «Не подыми ты руку тогда на меня (которую бог отвел), чем бы я теперь пред тобой оказался? Ведь я ж тебя все равно в этом подозревал, один наш грех, в одно слово!». Цитирую: «Один наш грех, в одно слово!».

А вот еще один эпизод. Мышкин, в порыве… самоанализа, говорит себе: «О, как он непростительно и бесчестно виноват пред Рогожиным! Нет, не „русская душа потемки“, а у него самого на душе потемки, если он мог вообразить такой ужас». Речь опять-таки идет об убийстве, которого все, с подачи Мышкина, и Мышкин первый, просто ждут от Рогожина!

Я много думал о вас, подсудимый Мышкин. Вот вы неплохой, вроде бы, человек. На первый взгляд, безвредный. Этакий «божий одуванчик». А на поверку вреда от вас много больше, чем от иного конченого негодяя или злодея. Вот смотрю я на вас и во мне почему-то просыпается желание вас… убить! Даже не знаю, как такое возможно! Настолько вы… неуместны.

МЫШКИН. Да как же так?

ПРОКУРОР. Да вот так…

В минуты раздумий Мышкин говорит себе: «Впрочем, если Рогожин убьет, то по крайней мере не так беспорядочно убьет». И тут же: «…разве решено, что Рогожин убьет?!». «„Не преступление ли, не низость ли с моей стороны так цинически-откровенно сделать такое предположение!“, – вскричал он, и краска стыда залила разом лицо его».

Между прочим, подобные измышления подпадают под действие пункта первого статьи 128 Уголовного кодекса Российской Федерации «Клевета».

АДВОКАТ. Ваша честь! Конституционное право на свободу мысли никто не отменял. Подзащитный делает… предположения относительно намерений гражданина Рогожина с чистым сердцем, печалясь и за Рогожина, и за Настасью Филипповну… стараясь… э-э-э… оградить… предупредить… разубедить себя… Да и не всегда он за глаза о Рогожине говорит. Он и в лицо говорит, что думает: «Всякого, кроме тебя, лучше, потому что ты и впрямь, пожалуй, зарежешь, и она уж это слишком, может быть, теперь понимает». Так и говорит Рогожину!

ПАРФЕН РОГОЖИН. Да, так и сказал.

ПРОКУРОР. Как же – оградить, предупредить, разубедить… Разубедить в том, в чем сам себя и убедил! И потом, какая же это свобода мысли? О мысли – никто не знает. А эти мысли внесены в материалы дела, а, значит, высказаны и вынесены в публичное пространство!

Мышкин отождествляет впервые виденного им племянника Лебедева с убийцей шести человек! Этих… как их… Жемариных! Отождествляет всецело на том основании, что племянник Лебедева ему не понравился: «И какой же, однако, гадкий и вседовольный прыщик этот давешний племянник Лебедева!», – говорит себе Мышкин. И тут же бичует себя за эти помыслы, попрекает, вопрошая, «что же он взялся их так окончательно судить, он, сегодня явившийся, что же это он произносит такие приговоры?».

Недобрые мысли Мышкина не являются «достоянием» гражданина Рогожина или племянника Лебедева. Вот Мышкин на даче Лебедева впервые видит Евгения Павловича Радомского, в компании генерала Епанчина. Мышкин начинает подозревать абсолютно незнакомого человека в искрометном коварстве в контексте истории о так называемом «рыцаре бедном», в насмешливости и недобрых намерениях. Потом меняет подозрение на расположение, а потом вновь начинает подозревать гражданина Радомского.

АДВОКАТ. Обычная человеческая черта. Слабость, прихоть, если хотите. Нет, ну мало ли что мой подзащитный подозревал. И правильно подозревал… как выясняется. Естественная психологическая реакция – защитная реакция! А если мой подзащитный считает себя виновным, то это его право, но к делу чувство вины Мышкина не пришьешь.

ПРОКУРОР. Еще как пришьешь. Я же говорю: сеешь ветер – пожнешь бурю!

АДВОКАТ. А при чем здесь Мышкин и буря?! Нет, ну мало ли, о чем может сказать мой подзащитный в экзальтации! Он, может, возьмет на себя все грехи мира. Что ж нам его, распинать! Мышкин во всем виноват, так получается? Знаете, есть материи, в которые один только Господь и может вникнуть, и не нам судить на основе признаний Мышкина…

ПРОКУРОР. Господь, говорите… вникнуть может… А что, если каждый человек и есть себе Господь Бог, и сам себя после смерти судит. Следовательно, виновным получается только тот человек, который сам считает себя виновным. А, так сказать, «свято» верящий в собственную безнаказанность – неподсуден. В том-то и фокус!

Каждому достанется по вере его: слыхали, наверное. «Тварь ли я дрожащая или право имею…». Вопрос вопросов. Так вот, если человек решит, что правомочен, а потом, старуху-то процентщицу порешив, поймет, что никаких прав не имеет, а является тварью дрожащей: вот тут-то он в капкан и попадает, вот тут-то он и виноват. И ничего с этим поделать нельзя, как ни крути…

АДВОКАТ. Ваша, господин прокурор, теория вины перед Господом, отождествляемым с божественной человеческой совестью, занимательна, хотя и не оригинальна. Но вот на выходе получается полная несуразность: мой подзащитный виноват, а какой-нибудь Фердыщенко и все скопище подобных ему… людей ни в чем не виноваты, ибо никакой вины за собой не видят, а видят только свое «угнетенное», в кавычках, положение и без зазрения совести, которой у них нет, стремятся извлечь выгоду, обманывая Мышкина.

Получается, что Ставрогин, дело «Бесов», – виноват, ибо сам признал за собой вину и не выдержал мук совести, а Верховенский – не виноват. Ибо ни в чем не раскаивается и, значит, не наказуем и ТАМ (указывает вверх), ибо никакого внешнего, объективного рассмотрения жизненного пути подсудимого не предвидится, а Страшный суд есть проекция представлений человека о своих поступках, и вопрос его собственного восприятия этих поступков и намерений, и прощения непотребств самому себе?!

ПРОКУРОР. Получается так! Помните, речь адвоката… Другого. Из рассматриваемого нами дела. О том, что, цитирую, «ничего нет естественнее, чем по бедности шесть человек укокошить». Так вот, если по совести укокошить и не раскаяться потом в малодушии, то, быть может, и не будет в том никакой последующей кары! И, кстати говоря, вера и смертоубийству не помеха. Гражданин Рогожин так, кажется, говорил: «Один совсем в бога не верует, а другой уж до того верует, что и людей режет по молитве…».

К чему я все это говорю? Может, потому, мы и судим Мышкина? Может, потому именно он и остался на заклание, что сам, САМ (!), как магнит, притягивает карающий меч правосудия?

Тоцкого мы уже судили. С него как с гуся вода! На «страшном суде» своей совести скажет: «Сластолюбец! Сластолюбец закоренелый и в себе не властен!», и… оправдается! А Мышкин – не скажет. Он станет винить себя и подтвердит собственную виновность и наш приговор. И не мы Мышкина обвиняем, он сам себя многократно обвинил и приговорил. Приговорил совершенно не как Ганя Иволгин. У того приговор иного рода. От бессилия достичь желаемого, от невозможности утолить голод тщеславия. Нутро Мышкина взрывает острое ощущение собственной вины!

АДВОКАТ. Господин прокурор, но нельзя же судить человека на основании его впечатлительности! Ну, считает человек, что всегда и во всем виноват! И что теперь, это его мнение – царица доказательств? Да, Мышкин имеет привычку во всем себя винить. Вспомните сцену его бесцельных хождений по городу, его бормотание, упомянутое вами, господин прокурор: «Что же, разве я виноват во всем этом?». Переливы настроения, острая потребность в уединении, сменяющаяся ощущением невыносимости этого уединения… Мышкин ни в чем не отдает отчета…

И, кстати, чувство вины Мышкина не является стабильным. В известном разговоре с Елизаветой Прокофьевной Епанчиной на весьма резкий вопрос: «Виноват или нет?», с требованием признания вины, Лев Николаевич отвечает обдуманно: «Столько же, сколько и вы. Впрочем, ни я, ни вы, мы оба ни в чем не виноваты умышленно. Я третьего дня себя виноватым считал, а теперь рассудил, что это не так».

ПРОКУРОР. Да, господин адвокат: разумные, разумные доводы… Но, может, вы все-таки путаете причину и следствие? Почему, собственно, вы считаете, что чувство вины следует за душевной неустроенностью Мышкина? Быть может, осознание вины является источником этой неустроенности? Возможно, то обстоятельство, что иные бессовестные люди не видят за собой ни в чем вины, не отменяет правомочности выводов Мышкина о его собственной вине? Быть может, что-то гложет совестливого Мышкина? А нестабильность чувства вины… является, цитирую господина адвоката, «естественной психологической реакцией – защитной реакцией».

АДВОКАТ. Хорошо! И в чем же источник чувства вины Мышкина?

ПАРФЕН РОГОЖИН. А Мышкин, что, испарился? Лев Николаевич, в чем источник твоего чувства вины?

АДВОКАТ, ПРОКУРОР (говорят одновременно). Он не знает.

МЫШКИН. Я… я… и правда не знаю, Парфен.

ПРОКУРОР. Смотрите, вот ведь приходят подсудимому здравые мысли, цитирую: «…ему ужасно вдруг захотелось оставить всё это здесь, а самому уехать назад, откуда приехал, куда-нибудь подальше, в глушь, уехать сейчас же и даже ни с кем не простившись. Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще на несколько дней, то непременно втянется в этот мир безвозвратно, и этот же мир и выпадет ему впредь на долю».

А потом что-то тянет его на дно мертвым грузом, какие-то глупые и лицемерные самовнушения, увещевания: «Но он не рассуждал и десяти минут и тотчас решил, что бежать „невозможно“, что это будет почти малодушие, что пред ним стоят такие задачи, что не разрешить или по крайней мере не употребить всех сил к разрешению их он не имеет теперь никакого даже и права».

Так что же вменяет себе в вину Мышкин, в чем себя обвиняет? Едва ли Мышкин думает о малодушии или стоящих перед ним задачах по спасению отечества. Это не то. Это всё отговорки, самооправдание…

Наш человеколюбец думает… о СЕБЕ, о своем личном счастье. Он ищет его! На мой вопрос: «А что вы потащились на день рождения Настасьи Филипповны?», Мышкин ответил, что единственно хотел подвигнуть Настасью Филипповну не выходить замуж за Иволгина, который желает исключительно ее приданого! Вот только единственным ли желанием добра Барашковой руководствовался подсудимый? Может, и для себя чего-то хотели, подсудимый Мышкин? Зачем Настасье Филипповне выходить за Иволгина, если можно выйти… за вас! Вы же ее… возлюбили и деньги у вас имеются. «В вас все совершенство», трепетно говорит добрый князь Мышкин Настасье Филипповне. Нет, здесь доброта безграничная!

Итак, гражданин Мышкин ищет земного счастья и, как это часто случается в жизни, получает это счастье за счет неустроенности других людей. При этом Мышкин остро реагирует на лиц, мешающих его счастью. Вот Коля Иволгин признается Мышкину, что изменил отношение к брату, что увидел в нем хорошее… И что же гуманист Мышкин? А Мышкин говорит Коле: «Вы напрасно слишком жалеете брата». Что же стоит за этими словами? Ревность! Ревность! «Вы адски ревнуете Ганю к известной гордой девице!», – смеется Коля. Адски ревнует, адски!

А вот незадолго до разговора с Колей гражданин Келлер, намедни оплевавший Мышкина в известном фельетоне, смешавший его с грязью, приходивший выбивать с него деньги, с радостным пылом живописует перед Мышкиным свои низости, чуть ли не похваляясь ими. А Мышкин «занимает», по сути, дарит Келлеру деньги, и разве что в уста не целует, ибо Келлер счастью Мышкина с «известной гордой девицей» не мешает.

А Келлер еще и потешается над Мышкиным: «О, князь, как вы еще светло и невинно, даже, можно сказать, пастушески смотрите на жизнь!»; «О, князь, до какой степени вы еще, так сказать, по-швейцарски понимаете человека». Получив деньги, изгаляется: «Раньше двух недель за деньгами не приду». И ничего!

Когда Мышкин отвадил Настасью Филипповну от брака с Иволгиным, когда клеветал на Рогожина, делая безответственные заявления относительно будущих событий с участием этого человека, то, конечно же, руководствовался не только своими так называемыми идеалами. Скажу более: идеалами там и не пахло!

Мышкин говорит Аглае Епанчиной о Барашковой и Рогожине: «Я не верю в ее счастье с Рогожиным, хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь, но я приехал». Какое твое дело до счастья Настасьи Филипповны с Рогожиным? Может, без тебя-то все и образуется… Или очередное лукавство? Ведь ценит же Мышкин свое счастье. И не просто свое счастье. А свое счастье на весах с несчастьем ближнего своего.

Подсудимый говорит Аглае Ивановне, что уже не может любить Настасью Филипповну, которая, по словам собеседницы Мышкина, в него влюблена. А теперь – внимание! Аглая Ивановна взывает Мышкина пожертвовать собой: «Так пожертвуйте собой, это же так к вам идет! Вы ведь такой великий благотворитель». Мышкин благоразумно отвечает: «Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее». Дальнейший ход дела позволяет нам уличить гражданина Мышкина в двойной лжи. Во-первых, он врет Аглае Ивановне насчет своей неспособности любить Настасью Филипповну. Во-вторых, он врет, что оставляет ее. Черта с два он ее оставляет!

Мышкин в сердцах говорит Рогожину о своем возвращении в Петербург: «Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать!». Ехать – не хотел. Забыть – хотел. Что же ты приехал, друг ситный? Что ты все у людей под ногами путаешься? Что ты все ползаешь промеж них?

Мышкину время от времени приходит здравая мысль о том, что в обществе он, вечно виноватый, – человек лишний: «… я сейчас уйду. Я знаю, что я… обижен природой. … Я сейчас уйду, сейчас, будьте уверены… в обществе я лишний…». «И пусть, пусть здесь совсем забудут его. О, это даже нужно, даже лучше, если б и совсем не знали его и всё это видение было бы в одном только сне. Да и не всё ли равно, что во сне, что наяву!». Уйду, да уйду, и при этом никуда не уходит! Пусть забудут, да забудут, но при этом все время о себе напоминает! Мысли здравые – налицо, а толку от этих мыслей – ноль.

А почему не уходит, а? Почему? Who is mister Myshkin? Вот в чем вопрос!

АДВОКАТ. Не уходит из-за простительного здорового эгоизма, которым Мышкин руководствуется в поисках простого человеческого счастья.

ПРОКУРОР. Именно! Исключительно из эгоизма, который сводится к поиску простого человеческого счастья за счет бед, выпадающих другим искателям этого самого счастья. Ибо счастья, так уж оно устроено, на всех не хватает!

Вы, гражданин Рогожин, изволили заметить, что мы много о Мышкине говорим, как если бы его здесь не было. Что ж, давайте узнаем мнение подсудимого по одному такому… незначительному… эпизоду с Ипполитом Терентьевым. Эпизод этот как раз и связан с пресловутым счастьем. Вы, подсудимый, кажется, жалели Терентьева? Что это вы так о нем пеклись? Какой ваш интерес в этом попечении?

МЫШКИН. Никакого… никакого интереса. Кроме простого участия. Ведь ясно, что Терентьев очень нуждался в сочувствии, в доброжелательном внимании.

ПРОКУРОР. И вам, конечно же, больше всех надо!

МЫШКИН. Как вы можете так говорить! Ведь этот молодой человек умирал от чахотки. Он… глубоко несчастен.

ПРОКУРОР. Да… Видимо, я говорю так о вашем участии к Терентьеву в силу душевной черствости. Ведь в отличие от подсудимого я не готов принимать беды ближнего своего как свои. Да и какой он мне ближний! Да и вам, гражданин Мышкин…

МЫШКИН. Нет-нет, именно ближний! Самый что ни на есть ближний. Каждый человек является друг другу ближним. Я в этом глубоко убежден!

ПРОКУРОР. Что ж, давайте запомним эти слова. А теперь давайте вернем эти слова сердобольному гражданину Мышкину. Бумерангом. Итак, напомните нам, подсудимый, что вы предложили несчастному, пребывающему на последнем издыхании Терентьеву, когда он обратился к вам с просьбой, если хотите, с последней просьбой подсказать, как ему лучше умереть?

Мышкин побледнел, сник и закрыл лицо руками.

Да! Мышкин предложил Ипполиту Терентьеву пройти мимо и простить «нам», то есть здравствующему Мышкину и другим счастливым людям, цитирую, «наше счастье»: «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье! – проговорил князь тихим голосом».

Вот вы, господин адвокат, могли бы предложить смертельно больному человеку, вопрошающему в душевном отчаянии: «Как мне всего лучше умереть?», пройти мимо вас и простить вам ваше счастье?

АДВОКАТ. Я бы так и поступил.

ПРОКУРОР. Нисколько в этом не сомневаюсь! Знаете, скажу, как на духу: я тоже! То есть, быть может, не совсем так: сказал бы иначе, попроще, то есть, покороче. Вот только Мышкин у нас – не такой. Мышкин – почти святой! И такая восхитительная черствость!

МЫШКИН. Нет, нет… Господин прокурор прав. Я виноват! Ах, как же я виноват! Сказанное мною Терентьеву – ужасно! Непростительно! Признаться, был в каком-то мороке. Ах, как я бы хотел повиниться перед Терентьевым! Где же он? Ему помогли? Его вылечили?

ПРОКУРОР. Терентьев скончался. Как следует из материалов дела, «в ужасном волнении».

МЫШКИН (в оцепенении). Да-да, скончался… В ужасном волнении…

ПРОКУРОР. Да, недели через две после убийства Настасьи Филипповны. С душевной, так сказать, раной и в «ужасном волнении». Наверное, разочарованный в роде людском, чему вы, в немалой степени, должно быть, поспособствовали.

Помните слова Терентьева в ваш адрес. Эти слова обжигают сердце даже мне. Вы… тихим голосом (!): «Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье!». Терентьев: «Ха-ха-ха! Так я и думал! Непременно чего-нибудь ждал в этом роде! Однако же вы… однако же вы… Ну, ну! Красноречивые люди! До свиданья, до свиданья!». Смех… смех сквозь слезы израненной души, простреленной навылет!

МЫШКИН. Ах, какое горе! Как же я мог!

ПРОКУРОР. И правда, горе великое. Вот и раскрывается: who is mister Myshkin. И знаете, что можно сказать в этой связи? Что дьявол – в мелочах. Что самый маленький эпизод, штрих, штришок такой еле заметный, подчас говорит о человеке больше, чем вся его большая «праведная» жизнь. Одно слово вырвется из человека, а слово – не воробей, и… карточный домик репутации рушится на глазах. До основания. И мы понимаем, что человек… э-э-э… не совсем тот, за кого себя выдает. Можно такое сказать, гражданин Мышкин? Можно! Можно сказать, что вам, подсудимый, не стоит усердствовать в выпячивании вашей наигранной скорби в связи со смертью Ипполита Терентьева.