скачать книгу бесплатно
Побывали бы они в шкуре моего подзащитного, не так бы еще прокрутились. Или брат Коля, который говорит: «Я бы Ганьке всё простил, если б он по любви; да зачем он деньги берет, вот беда!». Говорит, но живет на жалование брата… Да и не знает еще цену проклятым деньгам… Простительный юношеский максимализм…
Жизненная программа, которую Гаврила Ардалионович излагает князю Мышкину, «капитальная цель», которую он преследует… вполне себе программа и цель, и никакой оригинальностью не отличается. Нужны человеку деньги: семьдесят пять тысяч рублей. «Я денег хочу», – говорит Мышкину мой подзащитный. Что же здесь предосудительного?! И Мышкин говорит Иволгину: «Мне кажется, что это сплошь да рядом случается: женятся на деньгах, а деньги у жены».
Сам подзащитный справедливо считает, что имеются люди и подлее него. Да и князь усмотрел в Гавриле Ардалионович какую-то способность на искреннее чувство. Простил его… Сказал добрые слова: «Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать. <…> Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный». Все верно…
И вообще, можно даже согласиться со всеми доводами обвинения. Вот только непонятно, какое наказание следует «прописать» гражданину Иволгину. Он ведь и так наказан. Самим собой. Не так ли, Гаврила Ардалионович? Наказание, которое мы могли бы «присудить» гражданину Иволгину соотносится с его уделом.
ПРОКУРОР. Эх, Гаврила Ардалионович! Скажу от души, по-свойски. Мы ведь здесь все – не ангелы. И господин судья (судья строго, но в чем-то согласительно покашливает), и господин адвокат (адвокат качает головой в знак согласия). И я! Да вот, и господин делопроизводитель – первый раз его, кстати, вижу – как-то уж больно нервно на все реагирует, будто кается в чем-то… Ну да ладно!
По мне, судить вас надо за то, что вы не способны пойти до конца, не способны, как сказано в материалах дела, «подличать, так подличать», и не из боязни подлости, а из-за страха – как бы чего не вышло. Ординарность, ординарность – вот ваш удел и ваша беда.
Как сказал вам Ипполит Терентьев, «…вы тип и воплощение, олицетворение и верх самой наглой, самой самодовольной, самой пошлой и гадкой ординарности! Вы ординарность напыщенная, ординарность несомневающаяся и олимпически успокоенная; вы рутина из рутин! Ни малейшей собственной идее не суждено воплотиться ни в уме, ни в сердце вашем никогда. Но вы завистливы бесконечно; вы твердо убеждены, что вы величайший гений, но сомнение все-таки посещает вас иногда в черные минуты, и вы злитесь и завидуете».
ИВОЛГИН. Да замолчите же, наконец!
ПРОКУРОР. Да мы-то замолчим. Да вот вас жалко, несчастный человек. Эх, Гаврила Ардалионович! Правильно вам господин адвокат сказал: деньги надо было брать из камина. То ваше единственное лекарство. Дурак вы и дурак желчный. Правильно, правильно: не за что вас судить! Точнее, судить может и есть за что, а вот приговор выносить ни к чему. Вы и сами себя за все осудите и накажете. И будете всю жизнь отступать, терпеть, выгадывать и… прогадывать. Впрочем, не такая уж это и редкость.
СУДЬЯ. Ладно. Хватит, господа. Здесь все просто. Все предсказуемо. Здесь человек на своем месте! И бог с ним, как говорится. Следовательно, дело – не в Иволгине. Не в нем. А в ком?
АДВОКАТ. Мне кажется… (Задумался.)
СУДЬЯ. Что?
АДВОКАТ. Ведь после предложения, если хотите, делового предложения гражданина Тоцкого в адрес Барашковой о замужестве, та приятно удивила и Тоцкого, и генерала Епанчина спокойными, зрелыми, взвешенными рассуждениями о своей… жизненной ситуации и гордыни, об изменившемся взгляде на вещи, о приятии свершившихся фактов, цитирую: «что сделано, то сделано, что прошло, то прошло»; о желании, цитирую, «воскреснуть, хоть не в любви, так в семействе, сознав новую цель».
Взвешенные замечания о Гавриле Ардалионовиче, о понимании цены денег, о готовности принять капитал, цитирую, «вовсе не как плату за свой девичий позор, в котором она не виновата, а просто как вознаграждение за исковерканную судьбу».
Посудите сами: все как-то начинает выправляться… Начинаются переговоры, общение Настасьи Филипповны с Гаврилой Ардалионовичем. Да, потом, конечно, начинаются какие-то подозрения насчет… души Гани, его намерения жениться только на деньгах, недоброжелательства семьи Иволгиных к браку со «скверной женщиной», и прочее… Но все это… поправимо… в реальной, так сказать, жизни. Но вот потом… Потом появляется какой-то новый блуждающий нерв и наступает какой-то новый раздрай.
И вот представьте себе – замкнутый мир знакомых друг другу людей. Назовите этот мир как угодно, хоть клубком змеиным. Но змеи-то друг с другом как-нибудь уживутся, как-нибудь приладятся… И в этом мире появляется кто-то… новый, кто-то… лишний. И вот этот лишний-то и подозрителен. И мне думается, что этот лишний – Лев Николаевич Мышкин, наш тишайший, сиятельнейший князь.
МЫШКИН (внимательно смотрит на адвоката и кивает в знак согласия). Все верно… Вы, господин адвокат, очень верно заметили. Я – лишний. Конечно же, лишний. Я сейчас уйду!
СУДЬЯ. Вот мы и выясним, в какой мере вы лишний.
МЫШКИН. Нет, нет, я – лишний! Здесь и выяснять нечего. И незачем время на меня тратить. Я всегда лишний, я это знаю! И через эту мою неуместность многим хорошим людям доставил я множество хлопот. И потому, мне должно уйти и не мешать… Вот.
Судья, прокурор и адвокат усмехаются.
ПРОКУРОР. Что значит, уйти? Уход ваш никак невозможен. Уходить надо было раньше! А лучше и не приходить сюда вовсе! Сидели бы себе в Швейцарии, лечились. Альпы, знаете, исцеляют… А теперь, Лев Николаевич, присядьте. (Мышкин садится на привычное ему место для фигурантов дела.) Нет-нет. Вот сюда. (Указывает на скамью подсудимых.)
Действие четвертое
Мышкин
Прокурор с показной обходительностью препровождает Мышкина на скамью подсудимых.
ПРОКУРОР. Скажу по совести, от чистого сердца: заплутали мы, гражданин Мышкин. Заплутали.
Убили женщину: Барашкову Настасью Филипповну. Дама она, конечно, своеобычная и во многом сама виновата, но уж больно плохо закончила свои дни… Парфен Семенович Рогожин, порывистый, но неплохой, в сущности, человек становится убийцей и отправляется на каторгу. И вообще много чего несуразного происходит у людей. Все трещит по швам. Все идет кувырком. А виноватого нет. Вы понимаете… Виноватого нет… А я к вам давно присматриваюсь.
АДВОКАТ. Ваша честь! Прошу прекратить психологическое давление на моего подзащитного.
МЫШКИН. Как… подзащитного? Меня разве судят?
СУДЬЯ. Вы, гражданин Мышкин, будете теперь у нас подсудимым. Сколько веревочке не виться… Одним словом, Рогожина мы разобрали, Барашкову тоже. К гражданину Тоцкому присмотрелись. Сомнительный человек, порочный. Но в житейском контексте весьма безобидный. Конечно, с поправкой на времена, на нравы. Как говорится: O tempora! O mores! Иволгина Гаврилу Ардалионовича судить, право, грешно. Мы до перерыва ваше дело будем рассматривать. А дальше… как карта ляжет. Возможно, никакой перерыв нам уже и не понадобится. Вы меня извините, но уж больно вы подозрительны.
АДВОКАТ. Ваша честь!
СУДЬЯ. Ну, что, ваша честь? Я же не говорю, что Мышкин виновен. Я говорю – подозрителен. Вы сами минутой ранее об этом рассуждали и притом весьма убедительно. Нет, ну разве он не подозрителен? Столько всего наворочено в этом деле – черт ногу сломит. А Мышкин – белый и пушистый. А так не бывает. Не может быть так, чтобы человек был белым и пушистым. У каждого человека должен быть в шкафу свой скелет… Что ж… ищите, ищите, господин прокурор!
ПРОКУРОР. Благодарю, ваша честь! Только что же здесь искать… Открывай дело и читай.
Подсудимый с первого взгляда производит на… э-э-э… земных людей двоякое впечатление. Порождает сомнения, вызывает… подозрения! Вот камердинер Епанчиных, Алексей, с проседью, самый, что ни на есть, простой человек, но с весьма наметанным глазом, подумал, что «тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет». Александра Епанчина по знакомству с Мышкиным шепчет своей сестре Аглае: «Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не идиот». И Аглая Ивановна соглашается с мнением сестры.
Тут, конечно, можно говорить о порочном непонимании возвышенной и чистой натуры Мышкина, о суждении в меру своей испорченности. Но ведь мир не из одних Мышкиных состоит.
АДВОКАТ. Простите, господин прокурор, а в чем собственно смысл этого вступления?
ПРОКУРОР. А смысл этого нескончаемого вступления в том, что у всякого адекватного человека, сталкивающегося с Мышкиным, возникает законный вопрос: Who is mister Myshkin? Вопрос, надо сказать, многотрудный, подчас не имеющий ответа. И вот нам-то с вами и предстоит найти ответ на этот, не побоюсь премудрого определения, метафизический вопрос. Не от мира сего Лев Николаевич. Подсудимый – человек ненормальный.
Сравните себя, гражданин Мышкин, с Иваном Федоровичем Епанчиным, генералом. Цитирую: «Человек без образования и происходит из солдатских детей». Но человек… разумный, имеющий трезвый взгляд на свое положение в обществе, на жизнь… на ЖИЗНЬ. Человек с ясными целями: нажить капитал, обрасти связями, удачно выдать замуж дочерей.
А какие отношения у генерала Епанчина с супругой. Крепкие, стабильные отношения, цитирую, «супругу свою до того уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил». Пусть так. Пусть так! Все лучше, чем шарахаться от одной юбки к другой. Да если бы от юбки к юбке! А то, и не от юбки даже, но от одного собственного вымысла к другому.
И знаете, что главное, гражданин Мышкин. Вот генерал Епанчин, он во времени живет. Цитирую, «время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом». Вот жизненная философия Ивана Федоровича.
А вы, гражданин Мышкин, как-то сказали, Рогожину, кажется, о прозрении своем перед самым припадком, когда вам в какую-то секунду, момент, за который «можно отдать всю жизнь», открывается какая-то гармония, «необыкновенный свет», «окончательная причина» и прочая, извините, белиберда. И в этот момент вам «как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет».
(Обращается к публике.) Вы слышите, времени больше не будет! Ни много, ни мало. Епанчины и другие люди, Лев Николаевич, живут на земле, во времени. А вы, извините, человек Апокалипсиса…
МЫШКИН. Так ведь я правду говорю. По болезни моей…
ПРОКУРОР. Это вы хорошо сказали, что по болезни. Только вы меня, пожалуйста, не перебивайте. Даже по болезни. Вот вы, гражданин Мышкин, с упоением рассказываете генеральше и девицам Епанчиным, как в швейцарской деревне, где вы изволили то ли лечиться, то ли… бездельничать, расположили против себя все трудовое взрослое население из-за ваших сомнительных представлений о методах воспитания чужих детей.
«Ребенку, – говорит Мышкин, – можно всё говорить, – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет».
Нет, оно, конечно, так и есть: большие не знают, а Мышкин знает! «Я им все говорил, ничего от них не утаивал», – нахваливает себя подсудимый. Ну и в силу бездушия «их (детей – И.Т.) отцы и родственники на меня рассердились все», «у меня много стало там врагов». Действительно, вопиющая несправедливость: устроить гонения на праведника!
«Потом меня все обвиняли, – Шнейдер (лечащий врач Мышкина в Швейцарии – И.Т.) тоже, – зачем я с ними говорю, как с большими и ничего от них не скрываю, то я им отвечал, что лгать им стыдно, что они и без того всё знают, как ни таи от них, и узнают, пожалуй, скверно, а от меня не скверно узнают. Стоило только всякому вспомнить, как сам был ребенком. Они не согласны были…», и даже «начали обвинять меня, что я испортил детей».
И правда, странно-то как!
Ау, гражданин Мышкин!
А зачем вы в самом начале истории, во время знакомства с Епанчиными, сравнили Аглаю Ивановну с Настасьей Филипповной, встревожив почтенное семейство? Зачем рассказали про фотографию? Зачем выставили заговорщиками генерала Епанчина и Гаврилу Ардалионовича Иволгина? Может, никакой вы не правдолюбец, а просто глупый и вредный болтун? «Бесстыдный вы болтунишка!». А? Хорошо припечатал вас Гаврила Ардалионович!
Задает вам человек по фамилии Фердыщенко прямой вопрос: «Разве можно жить с фамилией Фердыщенко!». Так ответьте прямо: «Никоим образом». А вы: «Отчего же нет?».
МЫШКИН. Так ведь я…
ПРОКУРОР. Да-да. Так ведь вы дверь в квартиру Иволгиных открыли Настасье Филипповне. Просили вас о том? Вы что, камердинер? Постояла бы, да, глядишь, и ушла. И не было бы скандала… Нет! Мышкин тут как тут! Заходит Настасья Филипповна и принимает подсудимого за лакея, проницательно называя его сумасшедшим и… идиотом.
И ведь я пересказал лишь первые, начальные страницы дела. И везде вы у людей как…
МЫШКИН. Так ведь я…
ПРОКУРОР. А что вы потащились на день рождения Настасьи Филипповны? Звали вас туда? Что вы там забыли?
МЫШКИН. Так ведь я… Я только хотел…
ПРОКУРОР. Что вы хотели? Ну, что? Идете к Барашковой, а сами, как следует из материалов дела, «решительно не находите успокоительного ответа» на вопрос, «что же он там сделает и зачем идет?».
МЫШКИН. Я только хотел подвигнуть Настасью Филипповну не выходить замуж за человека, который любит не ее, а ее деньги!
ПРОКУРОР. Подвигнуть, значит, хотели. Только и всего. Вам-то что до замужества Настасья Филипповны? Ну, конечно! Все вокруг дураки, один вы все понимаете. Ну и куда привел Барашкову ваш вердикт, касающийся брака с Иволгиным? На тот свет! Тоцкий Афанасий Иванович и генерал Епанчин старались, умасливали Барашкову. А вы… испортили людям хорошую комбинацию! А люди, между прочим, только и хотели, что жизнь свою устроить на нашей грешной земле.
МЫШКИН. Ах, если бы знать!
ПРОКУРОР. Ну, если бы знать! А незнание последствий не освобождает от ответственности. О-хо-хо-х… Гражданин Мышкин бесцеремонно расстраивает брак Настасья Филипповны с гражданином Иволгиным. И вот уже Иван Федорович Епанчин бормочет в расстроенных чувствах: «Но князь, почему тут князь? И что такое, наконец, князь?». А князь – заноза в филейной части тела!
МЫШКИН. Нет-нет, я не заноза…
ПРОКУРОР. Да заноза вы форменная! О-хо-хо-х, подсудимый Мышкин. Я ведь сам знаю, говорите вы, «что меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни». Так вот в жизни вы ничего не понимаете, а везде нос свой суете. И решение выносите судьбоносное по велению взбалмошной дамы.
МЫШКИН. Я не сую, я просто…
ПРОКУРОР. В жизни все так сложно, так путано. А тут еще и вы! Не буду говорить о том, куда мостится дорога намерениями злыми. Да вот благие намерения нередко ведут прямиком в преисподнюю. Бывает, что намерения и результат этих намерений расходятся разительно. Хочет некий благостный человек сделать нечто… благое, а на поверку от этого его благопожелания одни убытки людям.
АДВОКАТ. Да, у Мышкина есть идеалы!
ПРОКУРОР. Да, у Мышкина есть кое-какие идеалы. Но мы, господин адвокат, судим не идеалы, а Мышкина! Идеалы – сами по себе. А их носители – сами по себе. А вот воплощение этих идеалов представляет для нас особенный интерес. Очень хорошо, что вы вспомнили об идеалах. Так вот извольте выслушать мои идеалы.
Мой идеал – здравая планка, задаваемая Евгением Павловичем Радомским на дне рождения Мышкина: «…я пришел искать вашей дружбы, милый мой князь; вы человек бесподобнейший, то есть не лгущий на каждом шагу, а может быть, и совсем». А вот еще одно признание человека разумного – Радомского – Мышкину: «…мне хоть раз в жизни хочется сделать совершенно честное дело, то есть совершенно без задней мысли…».
Евгений Павлович верит, что Терентьев после своей исповеди и несостоявшегося самоубийства «способен убить теперь десять душ» и что Мышкин может оказаться в их числе. Мышкин тоже допускает такую возможность, но не хочет в это верить: «Всего вероятнее, что он никого не убьет»; «пред самым сном он вспомнил, что Ипполит убьет десять человек, и усмехнулся нелепости предположения». Вот и разница между нормальным предусмотрительным человеком, с одной стороны, и идеалистом, с другой.
А вот еще идеал – здравые жизненные ориентиры Варвары Птицыной – сестры Гаврилы Ардалионовича Иволгина и супруги дельца средней руки Ивана Петровича Птицына: «Варвара Ардалионовна вышла замуж после того как уверилась основательно, что будущий муж ее человек скромный, приятный, почти образованный и большой подлости ни за что никогда не сделает. О мелких подлостях Варвара Ардалионовна не справлялась, как о мелочах; да где же и нет таких мелочей? Не идеала же искать! К тому же она знала, что, выходя замуж, дает тем угол своей матери, отцу, братьям. Видя брата в несчастии, она захотела помочь ему, несмотря на все прежние семейные недоумения». Налицо практичность и не злобливое сердце. Плетет свою паутинку в доме Епанчиных, помогая брату. В материалах дела сказано, что Варвара Ардалионовна, как разумный человек, «ни в чем не упрекала себя», не мучилась угрызениями совести.
Вот они – идеалы, помогающие решать жизненные проблемы. Решать проблемы! Не идеала же искать – вот главный идеал! И заметьте, что такой идеал, возьмите его хоть в кавычки, идет на пользу не только людям, его придерживающимся. Придет Терентьев убивать десять человек, а его уже поджидают. Скрутят по рукам и ногам, и убийство отведут, и предотвратят… уголовное преступление…
Скажите, подсудимый, а зачем вы вообще в Россию приехали? За наследством? В Швейцарии поиздержались?
МЫШКИН. Не только. Хотел послужить отечеству, приобщиться…
ПРОКУРОР (с иронией). Послужить?!
МЫШКИН. Да, послужить.
ПРОКУРОР (с удвоенной иронией). Послужить! Ха-ха-ха… Скажите, вы что, в самом деле идиот?
АДВОКАТ. Ваша честь, я протестую!
СУДЬЯ. Господин адвокат, пусть подсудимый ответит. Нам важно знать, в интересах дела, считает ли подсудимый себя… не вполне дееспособным.
ПРОКУРОР. Благодарю, ваша честь!
МЫШКИН. Я признаю, что в некоторые периоды жизни не вполне контролировал себя… свое здоровье… Меня нередко называли идиотом, да и сам я понимал, что частые припадки болезни сделали из меня совсем почти идиота. Знаете, я и сам себя так подчас называл! «Если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько раз сряду, впадал в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли как бы обрывалось». Но ныне чувствую себя удовлетворительно, здоровым и сильным. И отдаю отчет… И прошу господина прокурора, по возможности, не высказываться обо мне в таком ключе.
ПРОКУРОР. Замечательно! Вот, что говорится в материалах дела: «Я действительно был так болен когда-то, что тогда и похож был на идиота; но какой же я идиот теперь, когда я сам понимаю, что меня считают за идиота?». И вот еще, цитата: «Я вхожу и думаю: «Вот меня считают за идиота, а я все-таки умный, а они и не догадываются…”. У меня часто эта мысль».
МЫШКИН. Именно так. Я готов эти слова подтвердить.
ПРОКУРОР. Замечательно! А то, как же это – судить идиота! Начнешь судить, а тебе белый билет на стол! Идиоту место в сумасшедшем доме, а не на скамье подсудимых… Так вы, гражданин Мышкин, утверждаете, что хотели послужить России?
МЫШКИН. Именно так.
ПРОКУРОР. Что ж, вы ей хорошо послужили. Вы хотя бы понимаете, какой урон нанесли репутации отчизны?
МЫШКИН. Какой же урон?
ПРОКУРОР. Santa simplicitas – святая простота. Он еще спрашивает, какой урон? Какой урон?! Нет, уезжает человек из России в Швейцарию в вегетативном состоянии. Там – в Швейцарии, на Западе, на ЗАПАДЕ (!) – его лечат, ставят на ноги. И человек возвращается на родину, которой хочет каким-то непостижимым образом послужить: наверное, своей каллиграфией. И вот, пробыв на этой самой родине с полгода, он сходит с ума!
Вы хотя бы понимаете, славный наш подсудимый, что льете воду на мельницу русофобских сил! Даете козыри нашим хулителям! О, вы хорошо послужили своей стране! По вам 275-я статья плачет. Государственная измена, между прочим. Получается: вы, Мышкин, – хотя и невольный, но… очевидный… изменник!
МЫШКИН. Я… нет-нет… я не изменял!
ПРОКУРОР (передразнивая). Не изменял…
МЫШКИН. Я попрошу!
ПРОКУРОР. Ладно! Проситель выискался!.. Ну, ладно, ладно… бог с ней, с Россией… (Говорит с небрежением, но тут же исправляется.) То есть Бог – с ней, с Россией! Родина – мать наша – и не такое претерпевала. И потому… давайте оставим Россию в покое и поговорим о ваших наветах в адрес… Рогожина Парфена Семеновича.
ПАРФЕН РОГОЖИН. Вона как.
МЫШКИН. Каких же наветах?
ПРОКУРОР. Вы помните историю с китайской вазой?
АДВОКАТ. А при чем здесь ваза?
МЫШКИН. Помню. Я разбил дорогую вазу в загородном доме Епанчиных. Право, это вышло совершенно случайно, как-то нелепо.
ПРОКУРОР. Что нелепо, то верно. Но почему вы ее все-таки разбили?
МЫШКИН. Говорю же: чистой воды случайность.
ПРОКУРОР. Ой-ли? Разве не убеждаемся мы на примере злосчастной китайской вазы в баснословной силе наговора? Ибо разбитую вазу накликала Аглая Ивановна Епанчина. «Разбейте по крайней мере китайскую вазу в гостиной!», – говорит вам девица Епанчина. «Она дорого стоит; пожалуйста, разбейте; она дареная, мамаша с ума сойдет и при всех заплачет, – так она ей дорога. Сделайте какой-нибудь жест, как вы всегда делаете, ударьте и разбейте».
