скачать книгу бесплатно
Когда я вернусь в Столицу, то, возможно, подарю ей ожерелье во второй раз. Ола умрет со смеху. Получив целое состояние в виде «слез звезд», она сможет освободить всех рабов в клубе «Разорванная вуаль» и… Я не знаю. Возможно, Ола даже сможет платить им, если именно так они хотят зарабатывать на жизнь.
Я отказывался думать о том, что Ола, скорее всего, умерла – так же, как и многие другие люди, которых я любил. Даже мысль о том, что Турвишар де Лор, скорее всего, мертв, наполняла меня печалью, хотя в этом затруднительном положении я оказался именно из-за него[24 - Я, разумеется, не умер. Кроме того, я отвергаю утверждение о том, что в этой ситуации он оказался по моей вине. Я в лучшем случае сообщник, но не более.].
Я пытался не думать об этом, но тщетно.
Я подбрасывал ожерелье на ладони, думая о других ожерельях, – особенно о том, которое сейчас намотано на запястье Тераэта. Забавно, что он не надел мой гаэш на шею. Мой дед тоже носил гаэш госпожи Мии на запястье. Оба словно хотели отстраниться от своих чудовищных деяний, обращаясь с управляющим амулетом как с временным украшением.
Я подумал о том, когда именно Детик заглянет в бархатный мешочек и поймет, что продал меня за несколько звенящих медных браслетов – тех, которые и так принадлежали ему. Наверное, он уже это узнал, но при всех мерах предосторожности, которые принял Тераэт, чтобы уйти от погони, шансы аукционного дома выследить нас были невелики.
Возможно, за такую ошибку Детика казнят. Эта мысль вызвала у меня улыбку, хотя я и понимал, что сейчас веду себя как лицемер: в Кууре у меня были знакомые, связанные с работорговцами. Однако они не владели мной. А Детик владел, и я надеялся, что он сгниет.
Одеждой мне служила только черная накидка Тераэта, поэтому я привязал ожерелье со «слезами звезд» поверх своего, в надежде спрятать его под высоким воротником и за иллюзиями, созданными Хамезрой. В поездке я буду держаться подальше от посторонних глаз и изучать «слезы звезд» до тех пор, пока они не станут еще одним материалом, который я умею прятать.
Когда я вернулся, переговоры Тераэта и Джувала подходили к концу. Хамезра уже стояла рядом со своим сыном. Деньги перешли из рук в руки, и один из моряков показал нам крошечную каюту с двумя двухъярусными койками, где мы (в теории)[25 - В койке на невольничьем судне, построенном в Жериасе, обычно может удобно устроиться человек ростом до 5 футов 2 двух дюймов. Для сравнения: рост среднего куурца – 5 футов 6 дюймов, среднего жериасца – 5 футов 8 дюймов, а среднего ванэ – 6 футов 2 дюйма. Поэтому на вопрос «кто может удобно устроиться на такой койке?» следует отвечать «никто». Это – яркий пример того, что работорговцы из Жериаса стремятся извлечь максимум выгоды из доступного пространства, даже за счет пассажиров, оплативших свой проезд.] могли спать в течение всей поездки.
Через полчаса после нашего появления перевозящий рабов корабль под названием «Страдание» поднял якорь и вышел в море.
6: Отец Грача
Тридцать пять шагов от фонтана в центре дворика, усаженного цветами, до лестницы в его задней части. Две ступеньки, затем коридор. Слева – дверь в комнату Олы, а за дверью справа еще одна лестница. Еще десять ступенек, небольшой поворот, еще десять ступенек, затем дверь.
Сурдье знал этот путь наизусть, и это было весьма кстати, поскольку он ни разу его не видел.
Слепой музыкант открыл дверь, нахмурился и вздохнул. Его сын храпел…
Кирин, тебе это неприятно?
О, какая жалость. Наверное, ты только что понял, что Сурдье – часть моей коллекции воспоминаний. Ты тоже, хотя и в меньшей степени.
Ты этого не знал? Ой…
Ну, теперь знаешь, утенок. Сурдье – часть меня, и он действует весьма энергично. Он так хочет защитить тебя. Отцовская любовь – такая сильная.
Во гневе ты очарователен.
Ну так вот…
Его приемный сын храпел на одной из кроватей, втиснутых в кладовую, которую превратили в жилую комнату. Им двоим хватало места, пока Кирин был мелким, но с тех пор парень повзрослел и вытянулся.
Теперь они едва здесь помещались.
«Это лучше, чем ничего, – подумал Сурдье. – Если бы нас вышвырнули на улицу, было бы хуже».
Жаль, что он никак не может втолковать это своему неблагодарному сыну.
Он подозревал, что, к сожалению, его сын все прекрасно понимает. Как бы ни притворялся Сурдье, что они ходят по лезвию бритвы и во всем зависят от милости хозяйки борделя, его угрозы были выдуманные. Госпожа Ола никогда их не выселит. Но он бы предпочел, чтобы Ола не сводила на нет все его усилия. Время от времени мальчишку следовало учить уважению.
Сурдье ненадолго прервал свои размышления, чтобы ткнуть тростью в спину сына.
– Кирин, вставай! Ты проспал.
Его сын застонал и повернулся на другой бок.
– Еще не время!
На этот раз Сурдье ударил палкой по бамбуковой кровати Кирина.
– Вставай, вставай! Ты что, уже забыл? Сегодня мы играем в доме Ландрила Аттулимы. А госпожа Ола хочет, чтобы мы подготовили ее новую танцовщицу. У нас полно дел, а ты не спал всю ночь, так? Никчемный мальчишка, что я говорил тебе про воровство?
Его сын сел на постели.
– Папа.
– Твое счастье, что я слепой, а то отколошматил бы тебя так, что ты бы сидеть не мог. Мой отец такой глупости бы не потерпел. Ты музыкант, а не уличный воришка.
Кровать скрипнула: Кирин спрыгнул на пол.
– Музыкант – это ты. А я просто пою, – озлобленно ответил он.
В последнее время Кирина многое злило, но ведь раньше он был таким милым! Что Сурдье сделал не так?
– Если бы ты занимался…
– Я занимаюсь. Просто у меня нет таланта.
– По-твоему, это занятия? – нахмурился Сурдье. – Ты больше времени тратишь не на запоминание аккордов, а на ухаживания за бархатными девушками Олы и на прогулки по крышам. Ты мог бы стать одним из лучших, если бы хотел. Когда мне было пятнадцать, я все ночи напролет учился ставить пальцы. Каждый день практиковался.
– К пятнадцати годам ты уже ослеп, – буркнул Кирин.
– Что ты сказал? – Сурдье крепче сжал свою трость. – Проклятье! Парень, однажды тебя сцапают Сторожа, и тогда тебе конец. Если повезет, они отрубят тебе руку, а если нет – продадут в рабство. Я не смогу вечно тебя оберегать.
– Оберегать? – фыркнул Кирин. – Папа, я люблю тебя, ты же знаешь, но ты просто не можешь меня оберегать. – Снова зашуршала ткань: Кирин брал набедренную повязку, аголе, плащ-салли и сандалии.
– Ты не знаешь, как я тебя защищаю. Ты даже не представляешь, – Сурдье покачал головой.
Его сын направился к двери.
– Нам ведь нужно куда-то идти, так?
Сурдье столько хотел сказать мальчику, но слова либо уже сказаны, либо их вообще нельзя произносить. Кроме того, он и не надеялся, что сын его послушает. В последнее время Кирина могла убедить только Ола – только потому, что говорила лишь то, что он хотел услышать. Сурдье надоело быть единственным человеком, который говорит то, что мальчику нужно услышать. Он устал от споров, устал быть голосом совести среди этого океана пороков.
Полгода. Еще полгода, и Кирину исполнится шестнадцать. Тогда все закончится, и Сурдье узнает, насколько хорошо он его воспитал.
Тогда об этом узнает вся империя[26 - Я невольно думаю о том, что, по мнению Сурдье, должно было произойти в шестнадцатый день рождения Кирина. А вот и более тревожная мысль: что, если бы все произошло именно так, как задумывал Сурдье?].
– Шевелись, сын. Нам нельзя опаздывать.
Сурдье ткнул сына тростью в грудь:
– Не спи!
Кирин, запинаясь, выдавил из себя куплет. Толпа в главном зале неодобрительно загудела, хотя зрителей стало меньше, как только они поняли, что сейчас идет репетиция.
Да и вообще ценителей искусства среди клиентов было мало.
– Давай сначала, – сказал Сурдье. – Прошу прощения, госпожа Морея. Можно подумать, что мой сын ни разу не видел красивую девушку.
– Папа!
Сурдье, хоть и был слеп, прекрасно понимал, что его сын покраснел и что виной тому Морея – самая новая танцовщица в клубе «Разорванная вуаль» и самая новая рабыня Олы. Морея останется рабыней до тех пор, пока не заработает достаточно металла, чтобы выкупиться из рабства. Чтобы заслужить свободу, ей придется быть и превосходной танцовщицей, и успешной шлюхой.
Сурдье мало заботила судьба Мореи, но, судя по поведению Кирина, она была прекрасна, словно богиня. По крайней мере, обычно его сын не выставлял себя таким дурачком перед девушками.
Морея взяла лежавшее на краю сцены полотенце и вытерла лицо.
– Мы уже два раза повторили. Еще один раз, а потом перерыв?
– Я не против, госпожа Морея, – ответил Сурдье, снова устанавливая между ног свою арфу. – Если кое-какие проклятые мальчишки не будут пялиться куда не надо и думать, о чем не надо, а не о работе.
Ответа Кирина он не услышал, но мог легко себе его вообразить.
– Не хмурься, – сказал Сурдье и снова ткнул Кирина между ребер.
– Как… – Кирин покачал головой, сжал зубы и сквозь силу улыбнулся.
Сурдье снова заиграл танец. Морея попросила его сыграть «Маэванос». Если Морея прибыла из богатого дома, то «Маэванос», скорее всего, был наилучшим вариантом. У нее просто еще не было времени выучить что-то более «остренькое».
Сюжет «Маэваноса» был довольно прост. Одну молодую женщину продал в рабство ее муж, который заглядывался на ее младшую сестру. Работорговец, купивший ее, дурно с ней обращался, но потом ее купил аристократ из Верхнего круга.
Аристократ влюбился в нее, но произошла трагедия: его убили люди из враждебного ему дома. Верная рабыня покончила с собой, чтобы вновь встретиться со своим повелителем за Второй завесой. Ее преданность растрогала богиню смерти Таэну, и она разрешила паре вернуться в мир живых, а вместо них забрала к себе мужа-распутника. Аристократ отпустил девушку на волю, женился на ней, и все, кто этого достоин, после этого жили долго и счастливо[27 - Существует много вариантов «Маэваноса», однако основной сюжет у них один: герой умирает и отправляется в загробный мир. Таэна судит его, а затем позволяет вернуться в мир живых. Кхадри Силорма подробно разбирает эту тему в «Архетипе умирающего бога», разрабатывая теорию, в соответствии с которой Таэна является лишь одной из частей цикла духовной реинкарнации, необходимой для всего живого. Таэну дополняют богини Таджа и Тиа, и каждая правит одним из трех существующих наравне друг с другом миров нашей реальности. Эти миры соответствуют физическому, магическому и посмертному метафизическим состояниям. Последователи Галавы, богини жизни, ненавидят книгу Силормы, поскольку считают, что в ней Галава играет второстепенную роль по сравнению с тремя богинями-сестрами.].
Хотя «Маэванос» должна была танцевать женщина, песню исполнял мужчина, ведь историю рассказывала не сама героиня, а мужчины, которых она встретила. Сцены с участием лорда и работорговца были пикантными, именно поэтому Морея и предложила их в качестве компромисса.
Сурдье ненавидел этот танец ровно по тем причинам, по которым он, вероятно, будет пользоваться успехом в борделе. Однако в данном вопросе окончательное решение принадлежало не музыканту.
Когда танец начался, число зрителей увеличилось; в клуб стали стекаться первые вечерние клиенты. Последний поклон Мореи публика встретила радостными воплями и аплодисментами. Кирин умолк. Сурдье чуть прижал примотанные к пальцам «когти» к двойным струнам своей арфы, и с них сорвалось эхо последних нот.
Сурдье почувствовал запах пота Мореи, услышал стук бус, когда она перекинула свои волосы за спину. Не обращая внимания на свист и улюлюканье, она подошла к стулу, на котором он сидел.
– Что ты здесь делаешь? – спросила его Морея.
Сурдье повернул голову в ее сторону.
– Репетирую, госпожа Морея.
– Ты восхитителен, – сказала она. – В каждом борделе Бархатного города такие же талантливые музыканты? Ты лучше всех, кто когда-либо играл для моего прежнего хозяина. Сколько тебе платит мадам Ола?
– По-вашему, мой отец настолько хорош? – Кирин подошел так тихо, что даже Сурдье этого не услышал.
Сурдье подавил в себе желание проклясть богов. Ему совсем не хотелось, чтобы Кирин стал задаваться вопросом, почему Сурдье играет в Бархатном городе, когда мог бы выступать перед королевскими особами.
– Привет, красотка. Брось этих слуг, – донесся чей-то грубый голос. – Я хочу провести время с тобой.
Сурдье услышал тяжелые шаги; к ним приближался какой-то большой человек.
Морея глубоко вдохнула и сделала шаг назад.
– Разве ты не видишь, что она устала? Оставь ее в покое. – Возможно, Кирину удалось бы запугать мужчину, будь он на несколько лет постарше и значительно тяжелее, однако сейчас его самого можно было легко принять за бархатного мальчика. Сурдье сомневался, что клиент вообще обратил внимание на его сына.
Сурдье отложил арфу в сторону и протянул свой расшитый лентами плащ-салли в ту сторону, где стояла Морея.
– Госпожа, ваш плащ.
Пока Морея одевалась, Сурдье изменил заклинание, направляя звук в комнате так, чтобы Роарин, вышибала «Вуали», слышал каждое слово. Потенциальный клиент Мореи, возможно, и крупный, но в жилах Роарина текла кровь моргаджей – и ее достаточно для того, чтобы на его руках росли ядовитые шипы. Сурдье по опыту знал, каким грозным может быть этот вышибала.
– У меня есть деньги! Я ничем не хуже других! – возразил человек.
– Эй, сейчас моя очередь! – вступил в разговор еще один голос.
– Потрясающе, теперь вас двое, – сказал Кирин. – Госпожа Морея, вы же сейчас не берете клиентов, верно?
Бусины в ее волосах застучали друг о друга: она покачала головой.
– Нет.
– Ну вот видите, парни, она не работает. Проваливайте. – Только тот, кто хорошо знал Кирина, заметил бы, что его голос дрожит от страха. Эти двое, наверное, настоящие великаны.
– Клянусь яйцами Бертока! Не указывай мне тут, – мужчина подошел поближе.
Даже со сцены Сурдье чуял запах перегара. Музыкант стиснул свою трость и приготовился к тому, что ему, возможно, придется вмешаться.
– В чем дело? – спросил Роарин. Зрители, стоявшие ближе всего к сцене, умолкли.
– Я… э-э… Я хочу провести немного времени с этой девушкой… господин.
– Краднит, ты спятил! Я же первый подошел!
– Разумеется, добрые господа, разумеется, – сказал Роарин, – но это же просто танцовщица. Смазливая шлюшка, да, но всласть с ней не покувыркаешься – она слишком измотана. Пойдемте со мной. Мадам Ола покажет вам настоящих женщин! Они из вас все соки высосут! – Он положил свои ручищи на плечи двух мужчин и повел их прочь.
Сурдье выдохнул и повернулся, чтобы взять арфу.
– Иногда я ненавижу свою работу.
– У вас все хорошо, госпожа Морея? – спросил Кирин.
Молодая женщина застонала и принялась разминать затекшую шею.
– Даже не верится… – Она оборвала саму себя. – Очень мило с твоей стороны – так заступаться за меня… – У нее вдруг перехватило дыхание. – У тебя голубые глаза!
