Последний из Первых Миров – На Границе Эпох

Халупа, наверное, была бы самым лучшим словом для описания нашего жилья. Она была трёхэтажной и квадратной, забитой тараканами, тесной, и отмеченной изредка протекающей во время дождя водой, везде, где только можно, а протекала она как раз тогда, когда наши соседи сверху во время дождя не были дома, и не подставляли везде, где капает, тазики и ведра. Мы уже давно планировали сменить место жительства, однако пока не накопили на ту самую усадьбу, которую хотели. Тараканы, здоровые рыжие и усатые, в наших двух комнатах на втором этаже были совсем спокойны, если не наглы. Они абсолютно не реагировали на нас, потому как со временем либо обленились, либо уже полностью привыкли к нам, тем более, что они нам особо и не мешали, и жили мы с ними в мире и согласии. Наверняка в стенах уже были будто целые фермы по выращиванию этих гадов. Жаль, что расходы на еду, воду, и прочее не позволяли нам в любой момент купить собственное имение, или перестроить старое. Мы должны были сделать это спонтанно, потому как того требовала наша тайна, как она и требовала нашего жилья в подобном нынешней халупе месте.

Также, Френтосу иногда приходилось менять Лемоть – октовое приспособление, улучшающее кровообращение, а также нейтрализующее яды и токсины, опасные даже для октолимов. Френтос был болен болезнью Сколы, и как раз поэтому никогда не снимал Лемоть. Это был браслет на запястье, и без него ему, думаю, пришлось бы туго, ибо Болезнь Сколы – болезнь смертельная, и от нее в день погибают от десяти до ста человек. Частицы одного, довольно редкого, материала, именуемого Сколой, попадали с воздухом, в газообразной форме, в дыхательные пути людей еще с далеких времен Спуска. Со временем, Скола в кровеносных сосудах твердела, образуя стенки и тромбы, и мешая движению крови, и от этого сосуды начинали лопаться. Некоторые куски застывшей Сколы пускались по сосудам вместе с током крови, попадая, затем, в сердце. В результате этого человек и погибал. Считается, что именно Академия Окто первой сумела разобраться в принципе Болезни Сколы, и создала первые образцы Лемоти. Наверное, это пока единственное, за что конкретно мы можем сказать этим "шизикам" спасибо, даже не считая их ведения дел октолимов по всей Ирмии.

Возвращаясь к нашим делам, скажу, что о приближении соседей сверху я уже знал, ибо у меня всегда был прекрасный слух. Хотя, на самом деле, скрип и потрескивание нашей деревянной лестницы не услышать было очень тяжело, даже при желании и с закрытыми ушами, пусть все жители нашего «Дома Чудес» прекрасно знали, что сломаться эта лестница, попросту, не может. Прошлый владелец дома прекрасно к нему относился. Жаль, что его средств не хватило на его улучшение, хотя он и хотел этого. Времени жизни владельцу не хватило также. Новый владелец пришел недавно, и его частенько можно было видеть под вечер с бутылкой на полу в центре дома, у "столба", всего в грязи, как свинья, пока он приходил в себя. Мы ему иногда помогали добраться до его комнаты, волоча его по всем ступенькам ногами как парализованного старика, за что он вечно теперь опускает нам многие конфликты с соседями. Думаю, нам очень повезло, что о состоянии жильцов его владений он, в отличии от прошлого владельца, вообще не думает. Нам это на руку, поскольку жильцы эти нам, чаще всего, вовсе не друзья.

Дверь к основной части дома, уже разваливающаяся на части, была, на самом деле, не в состоянии сдержать даже гнев того, кто, от слабости, едва не сумел добраться до собственной могилы. Щели в ее досках вечно вызывали сквозняк в наших комнатах, а ее металлическая, насквозь проржавевшая щеколда была даже заляпана грязью так, что совсем не выделялась на фоне самой двери. Грязь на ней была еще тогда, когда мы купили это жилье. С тех пор, на самом деле, очень немногое поменялось. Открыли мы ее, сразу пустив вперёд Таргота, который быстро приложил волосы, и встал перед нами. Волосы эти сзади были собраны в конский хвост, а остальные буйно свисали на плечи. Огненно‑красные волосы – гордость всего нашего рода. Такого же цвета были и все остальные волосы на его лице, и их там тоже было немало. Каким бы характером Таргот не обладал, но с закрытыми глазами, такими же ярко красными, он грозно бы не выглядел точно. Даже нам с Френтосом казалось, что строгость и серьезность, так ему присущие, попросту, не к лицу, и грозным у него был, как раз, лишь взгляд. В остальном, Таргот был больше похож на плюшевого медвежонка. Веселого толстячка, хотя он, в общем, и не был толстым, но и без этого был огромным. Кажется, его тело и выстрел из баллисты остановил бы вряд ли, и это, кажется, частью его окто не было. Но у нас троих, как и говорил ранее Френтос, «вечно все не как у людей», и объяснить мы этого, пока, не можем. Даже Таргот внешне на человека не был похож вообще одними только размерами.

Спускающихся по лестнице к нам людей пришлось ещё какое‑то время подождать, и пусть выглядели они довольно агрессивно, скорости спуска им это не добавляло. Возможно, они боялись происшествий, которые, при быстром спуске, происходят между кривыми четвёртой и девятой ступенькой сверху. Стоит также заметить, что у нашей лестницы всего по девять ступенек, самих лестниц тринадцать, а проблемы из них всех только у этой. Хорошо еще, что соседей снизу сегодня то ли не было, то ли Френтос и вправду слишком тихо, благодаря одеялу, упал. Зато громко ударился о потолок, ибо соседи шли только сверху. Наконец добравшись, резко подскочив к нам, они сразу пустили на нас свой поток возмущений, пусть долго говорить у них и не получилось. Тарготу, чтобы их заткнуть, хватило одного лишь резкого шага им навстречу, будто закрывая собой нас с Френтосом.

– Извиняемся за шум, дорогие соседи. Сегодня моему брату приснился кошмар, из‑за чего он вскочил, и ударился об потолок. Уверяю вас, больше такого не повторится. Я лично опущу ему кровать. – нагло врал Таргот с издевательской улыбкой на не менее наглом лице.

Соседи сопротивляться и скандалить не стали, а Таргот слишком прожигал их взглядом. Вообще, мы часто начинали с ними полемики, не зло, а будто тихо издеваясь друг над другом. Сейчас их поведение только показывало, что говорить с нами им, еще с прошлого раза, надоело, и они кричали уже просто как для галочки. Старик, и уже тоже не молодая женщина, только зло переглянулись, покачали головой, и так же не скандаля просто, шаркая обтянутыми кожей лаптями, ушли вверх по лестнице, лишь наверху пустив вдогонку пару лишних слов. Таргот вообще иногда странно себя вел, учитывая нашу тайну. Насколько я ее понимал, он должен был быть грубее. Но, увы, это было не всегда.

Проклятия же со стороны соседей я, затем, используя свой прекрасный слух, еще слышал снова, но проклинали они теперь, похоже, уже себя. Что ж поделать, если они сами, – дважды, – отправили себя по «Волшебной Лестнице». Мы спокойно спустились вниз, и комментировать слова Таргота даже не собирались. Кошмар приснился, конечно, не Френтосу, но такая версия произошедшего была куда более эффективной в общении с ни о чём не подозревающим людом, и нам оставалось лишь, как всегда после стычек с соседями, гадко похихикать. Тем более, насколько редки такие стычки были.

В доме было, как всегда, темновато, но никто и никогда не брался менять кристаллы Зоота в лампах между лестницами. Сама крутая лестница, меняющая направление только в углах, была, наверное, самой интересной и целой частью всего дома, даже интереснее, чем отделяющая части этой лестницы по центру квадратная колонна. Лестница была как раз тем, без чего это здание и совсем нельзя было бы назвать домом, и только она и соединяла этажи, являясь почти единственным элементом дома, находившимся в его центре. Говорят, в этом доме можно было выходить на крышу по той же лестнице, но мы, почему‑то, этой крыши не видели ни разу даже со стороны. Странно. Наверное, это потому, что на последнем этаже лестница упиралась в потолок. Дом Чудес, не иначе. Хотя, опять же, со стороны на дом это чудо было похоже меньше, чем может показаться по тексту. Скорее, это была маленькая, трехэтажная цитадель, и выглядела она вообще довольно жутко. Особенно учитывая ее, уже нагоняющий тоску, цвет.

Когда мы спустились вниз, у выхода, в небольшой сторожке, будто не являющейся частью дома, явно нас уже ждал один не очень приятный на вид тип. Не очень приятный потому, что от волнения был красный как помидор. Мы уже видели его раньше, но я сразу не мог вспомнить, где именно. На его одежде красовался знак краалии "Синий Попугай". Это была краалия пиратов Орги, хотя с полной уверенностью назвать их пиратами можно было лишь с большой натяжкой. В море Орги, вечно грозном даже при его размерах, суда ходили, после пожара в Кацере, редко, а созданный всего пару лет назад «Кодекс Честного Пирата» и вовсе превратил Попугаев в морских торговцев. Никогда не понимал, зачем пиратам следовать таким правилам, учитывая, что они не просто не армия, а ее антипод. Возможно, так они показывали свою лояльность Алым Пескам, к которым, в последнее время, все преступные Краалии побежали как к единственной дороге в жизнь. Как по мне, они должны были заранее понимать, в какую пустыню они лезут. В Алых Песках монархия Мерсера всегда брала верх над всеми входящими в них организациями. Не подчиняешься его правилам – утонешь в зыбучих песках. Кажется, Большой Военный Совет Ордена и Совет Октолимов, их участники, жили так же. Неудивительно тогда, что там появляются такие индивиды, как тот же Даллахан, в прошлом легендарный Верховный Кроуз Ирмии, ныне опаснейший в мире, разыскиваемый всеми странами, преступник.

Пират‑Попугай, что нас ждал, стоял явно сонный, но, похоже, чтобы не уснуть на месте, крутил в руке некую цилиндрическую вещь, похожую на Манакту. Сам же Попугай был неотёсанным, одетым в жилетку, открывающую обнаженную сильную грудь, синеволосым амбалом. В Синем Попугае у всех волосы были синими, якобы под цвет морской волны, хотя Орга и не была морем. Скорее, это было очень большое озеро, на берегу которого, по сути, и стоял наш город – Кацера. Нынче почти рыбацкая деревенька, полностью лишенная былой славы.

Мы подошли ближе к Попугаю, и я как раз смог разглядеть вещицу у него в руках. Заполненная прозрачной жижкой капсула, закрытая металлическими ободками по сторонам. Первый взгляд меня не подвёл, и это была Манакта. Манакты были очень редким и дорогим удовольствием для октолимов, и значительно увеличивали уровень внутренней силы того, кто их съест, да и на вкус они тоже были весьма приятными. Однако, ввиду высокой стоимости, их редко можно было увидеть в рыбацких бухтах, которой, по сути, и являлась теперь Кацера. Также, они сильно изнашивали организм, из‑за чего при их использовании можно было устать быстрее, чем успеешь использовать какое‑либо окто. Хотя и, конечно, я сильно преувеличиваю, но состояние после их поедания можно было сравнить, разве что, с неделей запоя. Казалось, будто тело изнутри разрослось, и само оно покрывалось крохотным слоем Зеленого Пламени, придавая похожий цвет и внутренней силе, что в бою мешало ее скрыть. Тогда это было очень неудобно, но получаемой мощью это вполне окупалось. Все равно странно, что у кого‑то в Синем Попугае было нечто подобное, учитывая, что среди них вообще вряд ли были октолимы. Он, в свою очередь, нас также заметил, и положил Манакту в единственный карман жилетки, как‑то сухо, больно морщась, откашлялся, и заговорил.

– Ох ты, а мне сказали, что вы уже должны были уходить! Я сюда погнал сразу, а вы еще спите. Полчаса стоял ждал. Но как же я рад, что я вас не упустил! Это я, Вильцед, если помните! Я вас тут поблагодарить хотел. Помните, в лесу на меня Нэлл напал, а вы его замочили? Так вот, я вас тогда отблагодарить не успел, а вы усвистели быстро, но я того Нэлла башку то, в общем, продал, и за нее мне целую рухву дали. Знаете, братаны, эта сука же в местных лесах‑городах наводила шухер страшный. Я вот как раз решил вам за то, что Нэлла завалили и меня спасли, ребят, купить кое‑чего! – прокричал хриплым, явно пропитым за оставшиеся деньги, голосом, Вильцед, затем достал Манакту, появлению который мы якобы удивились.

Лицо у Вильцеда, грязное, грубое, и полоской на бороде заросшее, было таким торжественным и взволнованным, что Френтос не выдержал и заржал как конь. Мы же с Тарготом просто улыбнулись тому факту, что деньги, которые мы за Манакту сможем выручить, нас стали искать теперь, наконец, сами. О том случае в лесу под Лазом мы даже и не особо помнили. Тогда мы как раз выполняли контракт, и деньги за убийство Нэлла мы тоже получили. Не рухву, конечно, но все‑таки хоть что‑то. Это был далеко не первый ард, от которого нам приходилось кого‑либо спасать, но что Вильцед решил нас так за это поблагодарить, мы, если не скрывать, даже и не ожидали. Да и как вообще он получил деньги за убийство арда, если ранее их уже получили мы, тем более в таком размере? Неужели прессовал с друзьями соседние деревушки?

– Манакта. Забавно. Ты ее где взял, дружок? Море принесло? – с насмешливой улыбкой принял предмет Таргот, невысоко подбрасывая его рукой.

– Не море, а морская торговля! Мы же не всегда кого‑нибудь грабим. С другими пиратами мы тоже со…этовыем. Я купил её у старика Бонта за четырнадцать с жопкой ренов, а на остальное и сейчас можно побухать. Ну так что, братаны, вы в деле? Все веселье за мой счет, и уже на корабле! Будет весело! – раскрасневшись, торжественно заявил, готовый от радости взлететь и сгореть на солнце, Вильцед. Интересно, как он вообще купил манакту за четырнадцать ренов? Что там за "жопка" такая была неподъемная? Хотя их, пиратов, вообще обычно понять в таких делах тяжело. Зная их способность считать свои и чужие деньги, 14 ренов вполне могли оказаться, спьяну, 41 реном.

Его предложение присоединиться к компании его друзей‑пиратов мы приняли охотно. Точнее, его принял Таргот. Сложно сказать, зачем именно, но мы, как и раньше, надеялись, что однажды он нам это, все‑таки, объяснит. Никогда не объясняет, а тут вдруг, может быть, объяснит. Может быть, он вдруг передумал тащить нас в Ренбир? Нам еще нужно было какое‑то время, чтобы окончательно для народа принять облик «опасных бандитов», а дружно выпить с пиратами на их же судне – что может быть для этого лучше? И если на самом деле Таргот хотел лишь для этого с ними немного поболтать, наша репутация его, кажется, волновала уже не так сильно…

Что ж, кажется, я забыл представиться. Пожалуй, начну с начала, чтобы все было яснее. Мое имя Соккон, из Братьев Кацеры. Френтос и Таргот – мои старшие братья, но самый старший из нас Таргот. Мы были «из Кацеры», когда еще Кацерой называли земли рода Кацер, представителями которого мы и являемся. Тогда Кацера была куда больше, известнее, и жило в ней много народу. Всего в семье у Графа Джоджи Кацеры и Графини Немиры Кацеры было четыре ребенка: Соккон, Френтос, Таргот, и Лилика. Последняя была нашей младшей сестрой, и была не сильно младше меня, всего на два года. Мы с Френтосом примерно одного возраста – мне 18, ему, с разрывом всего в 3 месяца, 19. Таргот почти ровно на 4 года старше Френтоса. Сам наш отец, Граф Кацера, был человеком очень известным и очень богатым. Земли наши были велики, и жили мы прекрасно, хотя родители нас особо и не баловали. В семье это было не принято…кажется.

У нас была довольно необычная семья, если сравнивать ее с семьями знакомой нам прочей знати, известной нам, и родители никогда не пытались «использовать нас» для укрепления связи с ними. Никаких планов на браки по расчету, и никаких выталкиваний в большой и страшный мир к Трем Столпам, даже учитывая, что каждый из нас им прекрасно подходил: Френтос – Алым Пескам; Таргот – Ордену; Я – Совету Октолимов. Лилика, наверняка, туда же, куда и я. По поводу нашей родословной уже возможные слухи я, наверное, только подтвержу – все поколения рождались от союза брата и сестры. Причем, наверное, наше поколение Кацер вообще единственное, в котором ребенка родилось не 2, как раньше, а 4, и все вообще ничем не схожие. У всех Кацер, включая и наших родителей, были ярко‑красные волосы, и того же цвета глаза. Вот и странно, что наше поколение эту закономерность нарушило, и только у Таргота все признаки Кацеры есть, как и должны быть, хотя я полностью уверен, что все мы четверо – совершенно родные люди. Тем не менее, у нас однажды вдруг появился какой‑то странный, страшно модный дядя. Как сейчас помню, он всегда одевался в дорогущую, непозволительной роскоши даже для нас, одежду с узорами в виде языков пламени. На нем всегда было много украшений с рубинами, а глаза и волосы его были как раз как у наших родителей – огненно‑красные. Но родным нам он не был, да и выглядел он явно младше наших родителей. С ним иногда приходила какая‑то странная женщина, вечно скрывавшаяся от нашего взора любыми доступными методами, чаще просто убегая. Таргот и Лилика, однажды, сделали наблюдение, что она приходит в наше имение и сама, и незаметно будто следит за ними. Мама говорила, что она просто стесняется показываться на людях, но не представляет никакой опасности, и дядя не приводит ее с собой, а она приходит с ним сама. Кто она и дядя вообще, нам так и не рассказали. Возможно, все это мы, как и одну тайну, которую я узнал на 16‑тилетие, должны были узнать чуть позже. Увы, до этого мы так и не дожили…

Многие жители Запада, думаю, уже знают, кто такой Граф Дума, как и знают, кем были раньше головорезы из Краалии Львиные Сердца. Да, когда‑то и мы думали, что их давным‑давно уничтожили странствующие рыцари. Как оказалось, уничтожили не всех, и всего тридцать, если не меньше, головорезов, во главе с самим Графом Думой, решили, одной ночью, напасть на наше имение. После этой ночи на моем лице, что я всегда пытался скрывать пучком волос слева, остался ужасный шрам, как и на голове Таргота под волосами. Эта ночь снилась в кошмарах нам всем, и я помню ту ночь лучше всех, как бы не хотелось ее забыть. Ту ночь, когда погибли наши родители, когда мы потеряли сестру, и когда Таргот, впав в бешенство, впервые использовал свое окто. И пусть сила его была, в момент первой материализации, очень велика, Графа Думу окто Таргота ранить так и не сумело. Я все еще помню почти мертвую тишину, нарушаемую лишь собственным плачем, раненого Таргота, лежащего перед нами с Френтосом, и те жуткие доспехи, объятые Черным Пламенем. Казалось, будто весь мир вокруг нас залился кровью, и сама смерть, несомая взглядом безжалостного Думы, уже с головой поглотила нас сразу, когда сознание, от удушья, вызванного дымом, нас покинуло.

Кое‑как оклемавшись после произошедшего, выжившие не иначе, как чудом, мы с братьями решили отправиться в странствия. Узнать, каково же это – жить на грани. У нас было достаточно средств, чтобы путешествовать как минимум год, пускай столько мы и не путешествовали. Да и средства наши кончались быстрее, чем ожидалось. Все‑таки, это было все, что мы смогли достать после пожара. Тогда мы уже потеряли прежнее значение слова «дом», и лишь через два года мы приобрели что‑то подобное ему, хотя все равно появлялись в нем редко. Решение не упоминать своего происхождения принял Таргот. Мы хотели начать жизнь так, как желали сами. Забыв о том, что оставило на нас такой тяжелый след. Мы стали никем, и уже никем не хотели быть.

Когда Кацеру превратили в обычный затхлый городишко, заново начав его перестройку, и когда об этом случайно узнал Таргот, мы и решили туда вернуться. Ничего не скажешь, а о своей силе мы заявили уж слишком жестко. Как дикари кинулись мешать всем возможным Краалиям. Мы их, мягко говоря, ненавидели, и даже самые безобидные Краалии, занимающиеся доставками и прочим, мы презирали. Как минимум, поэтому нас и приняли за сумасшедших. За год странствий мы вполне могли и одичать, и уровень нашей внутренней силы только подтверждал это. Октолимов тогда стало уже довольно мало, а почти все они не дружили с головой, поэтому люди нас, то есть октолимов, и не любили. Мы начали заводить друзей среди бандитов, отправлять различные органы власти «покупаться» в море Орги, и устроили себе домом здание, в котором, за парой исключений, лишь из уважения к себе жить бы никто не стал. И мысли о том, что великая семья Кацер вернулась в родные земли, все больше покидала разум людей. Все было так, как мы и хотели. Никто даже не хотел верить, что мы можем быть людьми знатных кровей. Пусть все и знали, что мы и есть те самые Кацеры, но будто потерявшие всякий разум после травмы, которую нам нанес Граф Дума. Даже уже нацеленные на помощь нам, кажется будто бескорыстно, старые знакомые от нас мгновенно отказались. Лишь пара и ранее не менее сумасшедших друзей детства продолжали говорить с нами как и прежде, даже не замечая, насколько дикими мы вдруг стали. Кое‑кто только теперь вздохнул с облегчением, понимая, что "нянчиться" с выжившими Кацерами и их возможными претензиями не придется. Свои претензии мы без разбирательств направили против Краалий. Причем, именно общественно полезных.

Неприязнь и страх, что вызывало каждое наше движение, мы видели каждый день. Теперь, когда мы с братьями и Вильцедом вышли из дома, перепуганные нашим появлением люди снова разбежались кто куда. Не понимаю, правда, зачем они вообще собирались у нашего дома. Их было человек десять, а одеты они все были как рыбаки. У одного даже была удочка. Как раз он и остался стоять около дома. Как только мы его заметили, пришлось немного поторопить и без того быстрого Вильцеда, как раз уже начавшего на месте нам о чем‑то рассказывать. Это был Рыбак. Думаю, можно понять, что это за человек, приведя один простой пример: когда мы выходили из дома, нигде было не скрыться от палящего уже с самого утра алого солнца, но когда мы его заметили, тенью облака мгновенно накрыло весь наш поднебесный простор. Не то, чтобы мы его, Рыбака, и вправду боялись, но мы уж точно любили пошутить по поводу него. Говорят, он был человеком с такими странностями, что с ним никто всерьез не дружил, ведь одно его присутствие вгоняло в депрессию. Увидев его, нам только больше захотелось выпить, хотя изначально это хотелось делать лишь Френтосу, а я вообще пил редко, тем более хоть не с утра пораньше. Как говорил один старый друг Френтоса, Микола, когда‑то пытавшийся напоить нашу сестру чаем с женским возбудителем, "Я пью не много…А, у вас есть? – выпивает залпом столько, сколько я не выпил бы за день. – Я пью много, только когда есть много."

Увы, быстро скрыться из поля зрения кого‑либо на нашей "главной" дороге было уже как пару дней невозможно из-за дождей. Дорогу не размыло, а она, просто‑напросто, всегда представляла из себя смесь грязи, песка, присыпанного крупами и зерном, махоркой, кое‑где рыбой, и злостно досаждавшими родителям своими действиями, барахтающимися в ней детьми. Утопая в этом месиве по щиколотку, противно хлюпая и чавкая легкими замшевыми сапогами, на всякий случай надетыми мной для посещения Ренбира, я с трудом дотягивал ногу до ноги, и так же едва успевал за братьями и Вильцедом. Совсем скоро грязь вокруг должна была уже осушиться и закоптиться на солнце, но, увы, бледные, бархатные облачка не желали этого так просто допускать, скрывая за собой все еще оранжевый восходящий его диск.

Приятный влажный бриз разносился с моря, и кое‑где, по сторонам, кричали люди. Утро давалось нашему городку довольно тяжело, ведь караванами оттуда часто выходили повозки, следуя с грузами, запряженные гнедыми, но почти всегда старыми и дряхлыми лошадьми, в сторону порта. Суда пришвартовывались ненадолго, дабы не выбиваться из планов. Живший по соседству в кузнице старик, словно леший обросший всюду седыми волосами, плечистый и сухой, отгонял от плавильни, от которой и за версту, казалось, несло жаром, непослушных детей, пока их за шиворот не оттягивали родители. Завидя нас, старик взял кочергу, раскаленную докрасна, и весело помахал нам ей, радуясь, что мы, возможно, еще к нему сегодня заглянем.

– Здраве будьте, ребят! – приветливо, роняя сажу с кочерги, горловым басом кричал нам кузнец. – Давеча, Соккон, мечишко не потрескался?

– Твое во век не потрескается. – улыбался ему я, проходя мимо, зная его манеру манить всех проходящих господ известным всей округе его мастерством, и желанием самолично на них обоих, его и его мастерство, взглянуть.

Тут и там слышались крики мужиков, запрягавшись еще минуту назад тройку несших за собой обоз товара с Лафена лошадей, теперь вдруг отказавшихся помогать их делам. Два мужика, уже немолодых, раскрасневшихся с похмелья, схватив моток веревок, вскочили с лавки у дома одного из них, и с криками нагнали одну из вдруг сбежавших лошадей, повязали ее, оседлав словно дикого быка, и свалили ее наземь. Разбрасывая копытами грязь даже в нашу сторону, пустив ее целую охапку в спину Френтосу, сильная молодая кобыла ржала, фыркала, извиваясь в путах, пока мужики довязывали ей копыта. Френтос нервно плюнул в сторону, оттирая рукавом мокрую и холодную, скопанную из глубин дороги, грязь, приняв такое за работу лошади, не привлекая к этому вины мужиков. Я ему решил немного в этом помочь, и на секунду нам всем пришлось для того остановиться. Мужики, глядя на нас теперь, только гадко ухмыльнулись, вроде думая "Так вам, бандитам!"