Говори, никто не услышит

Закончив на эффектной фразе «Кто же убийца, кто?», Вероника заметила, что у неё появился новый зритель – пришедший её навестить поэт Аркет. Всё это время он стоял, опираясь одной ногой на каменный выступ у стены, а руки были сложены на груди, как у известных памятников литераторам. Верон к нему обернулась, и Аркет ей зааплодировал. Они тепло поздоровались.

Аркет любил присутствовать, когда глухие общались между собой, он отдавал должное фантазии и выразительности жестового языка. Особенно ему нравилось, когда Филипп прерывал свой обет молчания перед слышащими, и рассказывал байку, смешной рассказ или страшилку, а Герасим переводил. Аркет даже записывал некоторые: про натурщицу и домового, про непродаваемый «кошкин дом», про живущую своей жизнью автомашину. Вчера Филипп поведал о девчонке с Петроградки, которая якобы угадывает результаты матчей, и выигрывает огромные суммы на тотализаторе, за что ей пришлось поплатиться.

Они уже больше часа болтали сидя на лавочке во внутреннем дворике, когда подошла Надюша, Филиппина зазноба. Он никак не выказывал свои чувства, но все вокруг почему-то об этом догадывались. Здесь не требовалось слов: Филипп от вдохновения и присутствия Нади становился очень красивым. Коронным номером Филиппа были страшилки про кохлеарную имплантацию. Но сегодня он решился на что-то новенькое. И Филипп начал рассказывать руками, а Герасим переводить для Нади и Аркета.

Страшилка про тишину: Женщина приходит с работы – сильно устала – соседи внизу – оба придурка – они орать, музыка, дверь балкон громко хлопать, плохо закрывалась – в милицию бесполезно – женщина любила детективы – через год до ненависти – наняла убить – убийца через женщины балкон – вниз – открыл балконную дверь – старая, рассохшаяся – придурки спали – раз! заточка – сначала юродивую, потом алкоголика – вышел через входную дверь – закрыл за собой – ни следов, ни отпечатков. Блаженная тишина. А как-узнали-то? Женщина призналась, когда от рака через семь месяцев умирала.

«Ух!» – все разом выдохнули. Как опытный сторителлер, Филипп с улыбкой наслаждался произведенным на слушателей эффектом.

– Хорошо, что убийца к тебе не полез, – вдруг изрёк Герасим. Ника вздрогнула, да, а ведь мог, она бы и не услышала. Разговор опять вернулся к печальным событиям. Двое бомжей вспомнили, что видели, как поздно вечером какой-то рослый смуглый мужчина переносил из машины в подъезд Вероники большой длинный сверток. О чём они уже успели поведать следователю, «светлячку», как они его называли.

– Это Айришат, – догадалась Вероника, – мой сосед, только он на втором этаже живёт, вместе с сестрой, девочкой лет пятнадцати. Может, для переезда грядущего что-то покупал, говорил мне, что уезжает скоро. А может?.. Ну, нет, не знаю. Он человек серьёзный, не он это!

Словно откликнувшись на Никины слова, во двор заехала машина Айришата. Он вышел из неё, кивнул ребятам, достал пару свертков, и направился к парадной. Из салона, пока он возился с пакетами, была слышна классическая музыка.

– Моцарт, свадьба Фигаро, увертюра, – объяснил Герасим глухому другу. Тот с пониманием и тронувшей его худое лицо нежностью кивнул, и жестом отрезал: «Нет, точно не он».

Аркет и Надя застыли в изумлении. «Может, прав Герасим, что больше молчит, – подумалось Наде, – сколько мы ерунды говорим, а музыка, конечно, выразительнее».

Глядя себе под ноги, мимо них к своему подъезду прошла женщина, "вечноусталая", как называла её Вероника. Это была мать Саши, девушки, которую они с Надей встретили сегодня днём у библиотеки. При взгляде на разношёрстную компанию на скамейке, в глазах у женщины мелькнуло выражение жалости, и какой-то отстранённости, даже испуга. Герасим вздрогнул, никто кроме него не услышал, о чём она подумала: «Ох, цирк уродцев! И как же вы все живёте-то?» Герасим мог понимать мысли других людей, но подобный дар считал своим наказанием. Люди думали разные, иногда совсем невыносимые вещи, его музыкальный слух и душа страдали от их диссонанса, и слышащий Герасим хоронил чужие страшные мысли у себя внутри, играя роль безмолвного могильщика.

Медленно поднявшись по ступенькам, женщина скрылась в парадной. Аркету, который стоял напротив входа, в этот момент показалось, что в окне на втором этаже, за портьерой, виднеется чей-то силуэт. Он успел отметить бледное лицо и длинные тёмные волосы. Поэт перехватил взгляд, который эта фигура бросила на их компанию, и как через секунду взор её метнулся на противоположную стену. Аркет обернулся и успел поймать жест руки, опускавшей занавеску в окне на третьем, будто кто-то поспешил скрыть своё присутствие.

Все сидящие замолчали и разом посмотрели в небо, которое затягивалось сизыми дождевыми тучами. На минуту стало очень тихо. Герасим, поёжившись, чуть повёл плечами и головой. Ему почудился странный щелчок, донёсшийся сверху, и еле слышное жужжание. Может, так звучит наэлектризованный грозой воздух? Или это птицы и насекомые транслируют друг другу сигнал о непогоде? Но как же изящен великий Моцарт…

Из всех лишь Аркет уловил, что это случится.

7

Гроза бушевала всю ночь. Она любила навещать старый город, и дарила ему свои музыкальные творения – дробь дождя, громовые раскаты, треск деревьев и шум ветра. Если бы кто-нибудь не спал в эту ночь, и послушал грозовой концерт, он удивился бы искусности небесного оркестра. В грозе как в музыке, звук шёл волнами, нарастая и стихая через определённые промежутки, давая солистам этой симфонии, автомобильным гудкам и водосточным трубам, право сыграть на бис.

Ранним утром, ещё не выпив кофе, полусонная Ника вышла покурить на лестницу. Накануне с перекурами в девятиметровке было покончено. В джинсовой курточке, накинутой на халатик, она выскользнула в квадрат лестничного проема, куда выходили двери двух квартир. Из полуоткрытого окна веяло прохладой, а на широком подоконнике подсыхала натёкшая за ночь дождливая лужа. Мертвец висел напротив, в углу брандмауэра заброшенного ДК. На его глухой стене с давних времен красовалось граффити «Только дохлые рыбы плывут по течению». И теперь подвешенный за верёвки человек ставил бескомпромиссную точку в философском изречении.

«Красиво, – невольно залюбовалась Ника, – Лёшка оценил бы постановку кадра». Она всё-таки затянулась, и медленно выпустила струйку дыма: «Хм, пора курить бросать! Пора! Что ни сигарета – то труп!»

Заброшенный ДК по периметру был затянут зелёной сеткой, которая местами была уже ободрана и клочьями висела на брандмауэре. Глухая стена замыкала двор-колодец, к ней боком ютилась пристройка – одноэтажное помещение бывшей прачечной, окна и двери которой были заколочены листами железа. От другой стены дома, смотрящей наружу, шёл невысокий кирпичный забор, за которым находился плац училища подводного плавания. Училище давно расформировали, и в центре забора зиял проём, поросший диким плющом. Это был очень старый, доживающий свой век, городской квартал. Здесь Ника выросла, и сюда вернулась спустя двенадцать лет.

«Улыбайся! Улыбайся, ты же актриса!», – жестикулировал ей тогда Лешка. Они познакомились на съемках каталожной рекламы для международной косметической компании. Промышленный гигант-осьминог проводил фотосессию в рамках благотворительной акции, и активно привлекал к процессу людей с ограниченными возможностями. Веронику и ещё троих актеров нашли по базе данных, когда они учились на последнем курсе театрального отделения специализированной академии искусств. В рекламе глухим не надо было говорить и слышать. Только принимать эффектные позы и улыбаться: «Ах, какая помада!» или «Что за чудо-порошок!»

Рекламная фотосессия прошла на ура и стала Никиной визитной карточкой. Алексей – профессиональный оператор и фотограф, очень хвалил начинающую карьеру модель. Только он, как влюблённый мужчина, мог так её фотографировать, чтобы глаза, волосы, руки как на медальон, словно взгляд внутрь души. Идеальное совпадение в жизни богемы – мастер и его Галатея.

Сложно сказать, что развело её с Алексеем, им долгое время было хорошо вместе. Но за год до переезда Вероники, Алексей признался, чуть не заплакав – люблю другую, ну вот люблю, и всё тут! Женщина была старше его, разведена, с ребенком. Это Нику хоть как-то примиряло с ролью оставленной. Всё-таки не сволочь, не ушёл к какой-нибудь вертихвостке, а взял на себя роль отца чужого ребенка. Да, это примиряло. Свербила банальная мысль – что сама не родила? Жили же больше пяти лет вместе. Да всё некогда, какие дети, когда такая сумасшедше-прекрасная жизнь? Саднило у Ники в сердце ещё долго, год не уходило никуда: «А я? А меня ты любил? Как-то иначе? Жалеючи, что ли? Как же, родной?»

Да вот так, милая Ника. Разве мало в жизни вопросов без ответов? Вот откуда труп на брандмауэре?

«О чём думаешь?»

Ника заорала от неожиданности. Абр!!

– Сейчас в твоем составе крови очень низкий уровень гормона серотонин. Поэтому ты такая грустная, – с сожалением в голосе констатировал он.

Верон усмехнулась. Перед ней стоял платиновый блондин с косой, заплетённой дугою вокруг головы, как у известной украинской женщины-политика. Ника молча кивнула Абру на висельника, в ответ он бросил взгляд через окно, где во двор, мигая огоньком, медленно въезжала милицейская машина.

8

Абр не мог сказать, кто это сделал, несмотря на попытки Вероники узнать правду. «Иначе меня покарают на тысячу лет», – невозмутимо отвечал он на все пытливые вопросы. «Хитрец! – думала про соседа Ника, – Зато проводку починил, и прокладку в кране поменял. Хоть какой-то толк от мужчины в доме». И посуду моет за них двоих. Это Веронику особенно подкупало.

Сегодня к Верон должна была заехать её хорошая подруга и большая любительница собак, чтобы вместе свести четвероного друга Ники с терьершей-невестой и её хозяйкой. Свахи познакомились на выставке миниатюрных пород, где Ники даже что-то выиграл. После ринга к Веронике и «собакомаме» подошла эффектная молодая женщина с милым нарядным существом на руках. Они разговорились, и новая знакомая пригласила Нику и собакомаму к себе в гости – обсудить перспективы по возможному разведению. Собакомама держала много разной живности, даже зарабатывала на этом небольшие деньги, но Никиным питомцем занималась для души. К Веронике она относилась как к дочери.

Ника сама не захотела жить с ней, она мечтала о своём уголке: чтобы много гостей и споры на кухне о смысле жизни. Собакомама, как могла, помогала: ходила вместе с ней по разного рода инстанциям, канючила, доказывала и настойчиво добивалась для Верон лучшего. Один вариант для переселения, который нашли по объявлениям, казался очень подходящим. Это была квартирка, переделанная из огромной коммуналки: с отдельным входом, в двадцать четыре квадратных метра общей площади. Но дело встало: для доплаты живых денег у Верон не хватало, а жить отдельно очень хотелось. Собакомама подобную сумму ссудить сразу не могла и обещала навести о квартире справки. Может, хозяева согласятся в рассрочку?

Собравшись, они выехали из города в полдень, чтобы успеть ко времени встречи. Ехать было недалеко, но по областной дороге пришлось двигаться медленно, по пути объезжая толстые, поломанные грозой, сучковатые ветки деревьев. Однако они не скучали, и подшучивали над терьером – расфуфыренный Ники сидел с важным видом на заднем сиденье: «Едет как жених на сватовство!» – смеялась собакомама, пока Ника настраивала свой слуховой аппарат для встречи.

По пути Верон успела прочитать газетную заметку об очередном случае догхантерства: подбросили отравленные куски мяса, да не куда-нибудь, а в Таврический сад. «Это какая глухая чёрствая душа должна быть у человека, чтобы такое сотворить своими руками!» – возмущалась собакомама.

Вероника всё ещё мечтала о своих несбыточных двадцати четырех метрах, когда они подъехали к большому частному владению за железной оградой. На крыльце их ждала хозяйка с «невестой» под мышкой. Гостей пригласили в дом. Обставлен он был с изысканным вкусом и восхищал своих нечастых посетителей сотворённым внутренним пространством из света, воздуха и предметов искусства.

Ника чувствовала, чего не хватает в пустынном доме – присутствия живых людей и детей. Он словно был лишён голоса – смеха, топота ног, лая потревоженной собаки, звонкого плача разбитой вазы, шелеста за занавесками, хлопанья дверей и бормотания стихов. Красивая молодая женщина проживала здесь своё одиночество, при вечно отсутствующем супруге-финансисте. После того, как выяснилось, что у него физически не может быть детей, он с головой ушёл в работу. «Ушёл, и до сих пор не вернулся», – с грустной улыбкой пошутила она.

«Да, да, мы, конечно, за десять лет попробовали всё, за границей лечились, я хотела усыновить, но муж против. Лучше тогда вдвоём, так он сказал. А я люблю его очень. Спорить не буду».

Однажды юная Лара, под влиянием эмоций, накупила ворох детских вещей и поехала в отделение Армии спасения, чтобы бесплатно отдать их нуждающимся. Ей казалось – она делает настоящее благое дело, и тяжелее, чем сумки со шмотками, сдавливало грудь чувство самодовольства. Но на пункте приема её никто не встречал с оркестром, около входа сидели на корточках два беспризорника.

Бабушка-вахтерша оживилась при виде гостьи: «Ой, спасибо, золотко! Какое всё красивое и новое! Дорогое, видать?» Окрыленная добрым словом, Лара в ответ распахнула душу: «Может, ещё чем помочь?»

«Да, вот тут пол надо вымыть», – тихо произнесла маленькая сухонькая женщина в очках, возникшая у неё за спиной. Лара онемела. Ей будто в глаза плюнули, промыли, прочистили, словно ёршиком, всё внутри и явили наружу – и гордыню, и самолюбие, и напускное геройство. Лара не нашлась, что ответить, пробормотала что-то на прощанье и поспешила уйти. Всю дорогу домой она как рыба ловила ртом воздух, словно пыталась найти хоть какие-то слова в своё лишь ей нужное оправдание. После последовали слёзы на груди у изумлённого мужа, нервный озноб и успокоительное, депрессия на месяц и приходящий психолог, далее много лет бесплодного ожидания в попытках зачать, опять терапия, и вот, наконец, четвероногое альтер-эго, малышка Дора.

Так они до сих пор существовали вместе: миниатюрная терьерша, красавица Лара и закрытый дом-музей, стерегущий её одиночество. «Как в сказке, будто мёртвая царевна в своих чертогах», – по дороге домой поделилась впечатлениями Вероника. Собакомама устало кивнула, она уезжала довольная – сватовство состоялось.

9

Виктор Павлович навестил Веронику через неделю после первой встречи. Он пришёл подписать бумаги в установленное посредством телефонных сообщений время. Было начало восьмого вечера, когда он «позвонил» в Вероникину дверь. На кухне и в комнате замигали лампочки, которые заменяли входной звонок. Открыла ему Надя, и проводила на кухню, где сидела Ника. Виктор Павлович попросил стакан воды.

– Может, чаю? – вежливо предложила Надя.

– Пожалуй, спасибо, – согласился он.

Перед встречей Виктор обошёл всех немногочисленных жильцов этого старого дома. Он чертовски устал за весь день, и в присутствии девчонок, мог немного расслабиться. Пока закипал чайник, Виктор листал свою записную книжку, что-то отчёркивая ручкой.

«Так, сестра Айришата есть, баба Настя – вычеркиваю, мама с дочей, молодожены, йог. Кажись, все», – он, довольный, засунул блокнотик в карман рубашки.

– Ну, теперь вы, девушки, – искренне улыбнулся он Нике и Наде, – расскажите, как живёте, как дела?

– Это лучше Вы нам расскажите, почему людей в районе убивают? – парировала Надя, – второй уже, знаете?

– Да, конечно, бомж с Болтов, бывший, кстати, повар, – начал свой рассказ Виктор, – беда у него приключилась с ребенком, вот и запил. Потом жена выгнала, выписала с жилплощади. День назад ко мне приходила за его вещами. А на трупе бывшего мужа, повара-то, ни отпечатков, ни улик, чисто. Словом, опять висяк.

Виктор удручённо смолк. Как следователь, он прекрасно понимал, что убийства никому не выгодные, как говорят, дело слепого случая. Свалились они ему на голову как раз накануне ежегодного отпуска, в который Виктор регулярно навещал старичка отца, единственного своего родственника. Витя внешностью пошёл в него: светло русый, среднего роста, чуть худощав. Отец ходил в кепочке, лысый и сморщенный, с холщовым, похожим на военный, рюкзаком за плечами. Однажды он проведал сына в этом большом, чужом ему городе. Они долго сидели на скамейке и говорили о чём-то. Прощаясь, старик не сдержался: притянул Витю к себе и поцеловал, как бывало мать в щёку, потом ещё раз. Виктор не чувствовал брезгливости или стыда за отцовскую нежность, не было у него на лице гримасы сострадательного терпения, а лишь выражение спокойной сыновней любви.

«Береги себя, Витя!»

«И ты, батя, себя береги».

После знакомства с Вероникой, Виктор сам себе пообещал проверить информацию об её отце. Он не мог поверить, что у такой девушки мог быть никудышный родитель, а она должна считать себя сиротой. Витя решил поискать по своим каналам, а если найдет, и тот окажется нормальным человеком – то, при случае, он расскажет об этом Нике.

Соседи у Вероники оказались все, как на подбор, со странностями. Особенно тяжело дался Виктору разговор с йогом. Тот жил отшельником в квартире, из окна которой великолепно просматривалось место преступления. Кроме матраса, на котором сидел сам хозяин, тумбочки и трёхногого столика в комнате ничего не было. На подоконнике стояла керамическая чашка без ручки, а на облезлой стене висел рваный с угла постер с Памелой. Виктор усмехнулся, йог, а туда же, «медитирует» на пышногрудую красотку? Сесть было некуда, и Витя, достав свой блокнот и ручку, присел на выступ подоконника. На вопросы следователя йог, которого по паспорту звали Леонид Зыков, отвечал вежливо и кратко. Но Виктор Николаевич всё же сумел расположить его к себе, и йог стал охотно рассказывать о своих странствиях, о жизни в ашрамах в аскезе и благости, и даже посвятил гостя в азы своей философии, где нет ни привязанности, ни боли. «Странно, вот человек в Индии был, а сейчас прозябает в пустой квартире. Какая уж тут привязанность… Но еда у него есть: может собратья по духу помогают, а может, материализовалась?» – раздумывал Виктор, слушая его вполуха. Уже прощаясь, он ненароком сдвинул чашку на подоконнике. Когда разговор закончился и гость ушёл, йог Зыков молча посмотрел на чашку, которая медленно поползла на своё место.

Следом за отшельником, у Виктора состоялся разговор с парой молодоженов, симпатичной полненькой блондинкой и её низкорослым, уже с наметившимся животиком, супругом. Они жили в предвкушении переезда на новую квартиру, и по существу могли сказать только, что в дни, когда произошли убийства, оба пропадали с утра до ночи в строительных интерьерных магазинах. Чеки с датами прилагались в качестве алиби. «Славные ребята, конечно, да, только он все кредиты на неё повесил, ну ладно, к делу это не относится», – профессионально отметил про себя Виктор.

Дальше по списку он встретился с другой семьей – мать и дочь, Заславские, две души, два силуэта, два голоса, они и рассказывали на двоих. Виктор заметил, что мать и дочь странным образом старались подыграть друг другу, словно показывали пьесу новому зрителю, роль которого выполнял следователь. «Фальшивят немного, но, похоже, они здесь ни при чём», – и Виктор Николаевич поспешил уйти в антракте, не дожидаясь дежурно предложенного кофе.

Соседа по парадной Вероники, Айришата, он не застал, зато смог поговорить с его сестрой, тонкой высокой девочкой-подростком. Она только что вернулась с занятий из музыкальной школы, и, кажется, разогревала себе обед. В квартире вкусно пахло свежей выпечкой. Девочка была предупреждена заранее о его приходе, отвечала на вопросы доброжелательно, и Виктор под конец разговора всё-таки согласился на чашку ароматного восточного чая с горячими пшеничными лепешками.

Последней следователь навестил старушку, бабу Настю, с которой был знаком по давнему делу. Однажды баба Настя, по обыкновению встававшая очень рано, вышла во двор вынести мусор и обнаружила у контейнера убитого человека. Мертвец лежал на спине, она сразу его узнала – это был их новый дворник, из узбеков, они сменялись каждый месяц, и старушка уже не помнила, как кого звали. Баба Настя долго смотрела на его лицо, заострённое и застывшее, а потом наклонилась и медленно погладила его по голове, будто поправляя тёмные растрёпанные волосы. «Опять зарезали, как в те две революции, на улице… На моего сыночка похож, царство ему небесное, такой же никому не нужный был, окромя мя», – она утёрла слезы и, шаркая ногами, засеменила домой к телефону вызывать милицию.

Сейчас её возраст приближался к столетнему рубежу, и она всё больше молчала, а когда говорила, то почти всегда о смерти, или о том, что хочет умереть: «Го..но не держится. Хочу смерти, не надо ничего больше, пора». Виктор слышал, что на днях её должны навестить родственники из другого города. Но те всё никак не появлялись – то хоронили кого-то, то продавали всё что есть, чтобы здесь купить жилье. Рассчитывали на бабы Настин куш после расселения, выжидали: она ветеран, блокадник, может поболее жилплощадь дадут. Если, конечно, не помрёт старуха раньше срока.

«Хороший он, светлячок», – думала Вероника, пока Виктор рассказывал им свои новости. Она почти понимала его сама, и сегодня Надя переводила на жестовый язык для собственной тренировки.

Напоследок, перед уходом, следователь спросил Нику и Надю: «Слушайте, про кого же баба Настя говорила? Мол, видела в доме новенького – высокий, молодой, с головой что-то непонятное, то ли блондин, то ли рыжий… Может, привиделось бабке, а? А сосед твой снизу, который пил, помер. Знаешь? Тихо так, во сне».

«Не знаю, я никого не видела», – Ника удивленно пожала плечами, но тут что-то ёкнуло у неё под сердцем, и в голове промелькнула страшная догадка: «Вот. Это он, Абр, убивает!»

10

Проводив своих гостей, Вероника вернулась обратно в кухню с нахмуренным и настороженным видом. Абр как ни в чём не бывало мыл после посиделок посуду. Разговор начался издалека, с обсуждения способа приготовления тех самых лепешек, которыми Виктора угощала сестра Айришата. Ника слушала и отвечала Абру невпопад, наконец, он замолк на полуслове, и покрутил как девушка завиток у виска: «Ладно, не напрягайся так. Не я это сделал. Не я! Не тот я ангел, ну, не для этих дел».

– А для каких, интересно?

– Прислали проверить кое-что.

– Проверил? И как?

– Давай я тебе лучше про лепешки. Миллион вкусовых рецепторов…

– Абр!

– Ну, не могу я сказать! Иначе покарают…

– Да, да, на десять тысяч лет! Слыхали мы эту песню, – Вероника перевела дух, – И что же это за кара такая? Что это значит?

– Это значит, что опять сюда.

– Куда сюда?

Ника вдруг поняла, о чём он, и брови её взметнулись вверх. Сюда?? На Землю, что ль? О, нет, нет, не может быть, чтобы так банально… как в книжках пишут! О, Абр!

Тут даже ангел не сообразил, как ответить, и виновато промолчал.

– Нет, правда? – Ника смотрела на него с кислым видом.

Абр пожал плечами, будто извиняясь, и кивнул завитой русой головой.

Верон закрыла лицо руками.

– Хочешь чайку свеженького?

– Нет, я, пожалуй, покурю лучше, – Ника, не глядя, пошарила рукой на кухонной полочке и нащупала телефон, зажигалку и открытую пачку. В ней оставалось две сигареты.

– А ты не куришь?

– Не знаю, не предлагал ещё никто.

Верон рассмеялась. Чудной всё же парень, этот Абр. Он нравился ей внешне, но «Надюше он бы больше подошёл», – таков её окончательный вердикт. Абр как-то проболтался о том, что они, ангелы, не могут влюбляться как люди. «Повезло», – сквозь зубы ответила ему тогда Вероника. Сейчас она смотрела на него с улыбкой, всё же хорошо, что он здесь, вдвоём веселее. Абр будто бы понял её мысли, и смело протянул руку: «Давай проверим – курю я или нет?» Пока он осторожно затягивался, стоя у комода, Вероника тайком сфотографировала Абра на телефон, для Надюши.

«Скажи мне, Абр, а почему бог допускает то, что творится на земле?», – Нику потянуло пофилософствовать.

«Но ведь он сам этого не делает. Не начинает войны, не плодит нищету, люди сами выбрали свой путь, ф-ф-ффф… развития, – Абр выдохнул дым и продолжил, – То, что жизнь порой как ад – это плоды рук человеческих, а не попустительство бога. Это плата за вашу свободу выбора».

– Которой у нас же и нет.

Абр тряхнул завитками: «Сами себя закабалили: страстями, незрелыми законами, двойной моралью. Установками, стереотипами, моделями поведения. Поклоняетесь идолам – статусу, дорогой машине, престижному образованию. Сами придумали себе других богов – слышите ли настоящего? Тогда ничего этого не надо. Ох, старо как мир». Он сделал рукой красивый театральный жест, дымящая искорка проплыла по воздуху.

– Но ведь по-другому не умеем, была бы анархия, опять войны, революции…