banner banner banner
Ошибка Клео
Ошибка Клео
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Ошибка Клео

скачать книгу бесплатно

Ошибка Клео
Лола Лафон

Лола Лафон – известная французская писательница и певица, лауреат многочисленных литературных премий. Первый ее роман в 2003 году опубликовал Фредерик Бегбедер, по сей день не устающий восхищаться ее талантом. «Ошибка Клео» – шестой по счету успешный роман Лолы Лафон, история танцовщицы, попавшей в детстве в сети педофилов.

Двенадцатилетняя Клео страстно мечтает танцевать на сцене. Однажды в детскую хореографическую студию, где она занимается, приходит красивая молодая женщина и предлагает девочке обратиться в некий «фонд» за стипендией для обучения в престижной балетной школе. Покоренная элегантностью и обаянием незнакомки, Клео готова повиноваться ей во всем… Этот блестящий роман о женской судьбе в мире танцевальных шоу увенчан премиями Ландерно, Франс-Кюльтюр – Телерама и «Гонкуровский выбор Швейцарии».

В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Лола Лафон

Ошибка Клео

© Actes Sud, 2020

© М. Троицкая, перевод на русский язык, 2022

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Издательство CORPUS ®

18+

* * *

Прощение прощает и может прощать только непростительное, неискупимое, следовательно, оно совершает невозможное.

    Жак Деррида
    Прощение

Когда простить нет сил, позволь себе забыть.

    Альфред де Мюссе
    Октябрьская ночь

Те образы в ночи, что душу нам тревожат,
Те мысли в тишине, что не дают нам спать.

    Жан-Жак Гольдман
    Не спится

1

Она перевидала столько декораций, внешнего блеска, ночной жизни, столько раз начинала сначала. Столько раз переучивалась. Она была как дома за кулисами стольких театров с их привычным запахом древесины, извилистыми коридорами и вечной толкотней танцовщиц, гримерками без окон с обшарпанными розовыми стенами, вытертым линолеумом и туалетным столиком, на который костюмерша клала ее костюм с приколотой к нему бумажкой: КЛЕО.

Кремовые стринги, колготки телесного цвета, на них – еще одни, ажурные, бюстгальтер, расшитый бисером и пайетками, перчатки цвета слоновой кости, натянутые до локтя, и туфли на каблуках, закрепленные на подъеме коралловой резинкой.

Клео всегда приходила первой. Ей нравилось быть одной, пока вокруг никто не суетится. Нравилась мертвая тишина, изредка прерываемая голосами осветителей, проверяющих работу прожекторов. Она снимала городскую одежду, надевала спортивные штаны и с голым торсом садилась перед зеркалом, готовая приступить к процедуре собственного исчезновения.

Полчаса уходило на то, чтобы стереть свое лицо; она выдавливала в ладонь тональный крем 0.1 «фарфоровый» и обмакивала в него латексный спонж; под бежевым тоном гасли розовая яркость губ, лиловатый трепет век, веснушки на скулах, жилки на запястьях, шрам от операции аппендицита, родимое пятно на бедре, родинка на левой груди. Со спиной и ягодицами приходилось просить помощи у другой танцовщицы.

Гример, он же парикмахер, появлялся около шести вечера. На поясе у него висел мешочек с кисточками. Он припудривал лбы, замазывал прыщики и подправлял кривые стрелки у глаз, обдавая щеки ласковым запахом ментола и покоя; пружинящий звук жвачки, которую он не выпускал изо рта, звучал как колыбельная, и девушки в облаках лака клевали носом. К семи часам ночное лицо Клео уже ничем не отличалось от лиц других танцовщиц: безымянное создание с накладными ресницами, выдаваемыми бесплатно, румянцем цвета фуксии, глазами, увеличенными умелым макияжем, и перламутровым блеском от скул до бровей.

Клео довелось постоять за десятками пурпурных бархатных занавесов, кулис и задников; она сотни раз совершала этот почти колдовской ритуал: помотать головой слева направо, проверяя, надежно ли закреплены волосы; попрыгать на месте, разогревая мышцы, и ждать, когда режиссер начнет обратный отсчет: «Четыре, три, два, один». Костюмерши в последний раз пробовали на прочность застежки и поправляли традиционные диадемы из перьев, на вид легкие и воздушные, но из-за металлической арматуры тяжелые, как рюкзак со свинцом.

Клео, как и ее подругам, нравилось, стоя за кулисами, прислушиваться к реакции зала: кто-то чихнул, кто-то прочистил горло – что-то сегодня публика какая-то нервная…

Едва выйдя из автобуса – они приезжали из Дижона, из Родеза, из аэропорта, – они рассаживались, галдя как школьники на перемене, ослепленные блеском хрустальных бокалов и медного ведерка с шампанским, восторгались белизной розы в прозрачной вазе, проворством официантов, красными банкетками и белоснежными скатертями, мраморной, с прожилками, парадной лестницей. Мужчины разглаживали брюки, помявшиеся за время поездки, женщины ради такого случая посещали парикмахера. Билеты, купленные заранее и убранные в бумажник, были подарком ко дню рождения или свадьбы – такие деньги тратят только раз в жизни. В зале гас свет, и по нему проносился восхищенный шепот; в темноте отступали заботы, забывались долги и одиночество. Каждый вечер, выходя на сцену, в пыльное тепло под софитами, Клео чувствовала, что ее пробирает до печенок.

Появлялись танцовщицы – грациозные движения, точеные фигурки. Подняв красиво округленные руки, они выстраивались в глубине сцены в сверкающую шеренгу одинаковых лакированных улыбок, синхронно поднимаемых ног, шуршащей роскоши и блесток.

Сталкиваясь с ними на выходе из театра, зрители не узнавали их в бледных усталых девушках с тусклыми от частого употребления лака волосами.

Клео где-то прочитала: маленьких детей завораживает сияние фарфоровой тарелки, что объясняется нашим древним страхом умереть от жажды.

Клео где-то прочитала: изобретение блесток было делом случая. Генри Рашмен, работавший на фабрике в Нью-Джерси, избавлялся от отходов при производстве пластмассовых изделий, измельчая их. Долгие годы он терпел грохот машин, пока однажды – шел 1934 год, – собираясь идти домой, не заметил, как в чане с опилками блеснуло что-то похожее на крохотный драгоценный камень. День клонился к вечеру, и в его неярком свете дробилка, припорошенная золотой и серебряной пылью, посверкивала слюдяными переливами. Опилки отражали свет.

Блестки родились из мусора; их красота была мимолетной. Клео часто говорили, что все это – мишура, как те стразы, что нашиты у нее на груди, как те рубины из стекляруса, что украшают ее талию.

Так всё на свете – мишура, возражала она, в том-то и состоит пугающая красота этого мира. На сцене девушки делали вид, что они голые, и на протяжении девяноста минут изображали бьющую через край радость, потому что «это Париж», хотя они были родом из Испании, Украины или Клермон-Феррана. Атласный лиф пропитывался потом, оставляя желтоватые пятна, которые не брала никакая стирка; стринги приходилось опрыскивать антибактериальным спреем; ажурные колготки врезались в ляжки, расчерчивая кожу на квадраты, – но из зала ничего этого не было видно.

Осветитель рассказал Клео, что самый простой панбархат под софитами начинает играть всеми красками, тогда как натуральный шелк теряет блеск. Свет маскировал недостатки, скрывал складки, шрамы и следы целлюлита, сглаживал морщины и кричащую рыжину волос, покрашенных дешевой краской. От лифа в блестках все бока у Клео были в красных пятнах; под мышками не проходили мелкие порезы – от пота чешуйки пластика делались острыми, как ножи. Но из зала ничего этого видно не было.

Танцевать значит уметь разделять. Жесткость ног и плавность рук. Силу и томность. И уметь улыбаться вопреки постоянной боли, улыбаться, даже если тебя тошнит – побочный эффект приема противовоспалительных препаратов.

Клео было двенадцать лет, пять месяцев и одна неделя, когда родители, обеспокоенные тем, что она всю среду и субботу проводит перед телевизором, предложили ей брать уроки танцев. В частной школе мадам Николь было полно учениц частного же коллежа «Провиданс», всех этих Домитиль, Эжени, Беатрис… В раздевалке они обсуждали уикенд в Нормандии, каникулы на Балеарских островах, языковую стажировку в США. Мамину машину, папину машину. Помощницу по хозяйству и няню. Абонемент в «Комеди Франсез» и в Театр Елисейских Полей.

Клео предпочитала помалкивать и никогда не упоминала, что живет в спальном районе Фонтенэ-су-Буа, что у ее родителей «форд-эскорт», а мать работает продавщицей в магазине дамской одежды для полных.

Матери этих Беатрис и прочих часто присутствовали на занятиях, устроившись на стульях в глубине зала. Они сидели, скрестив лодыжки, но никогда не нога на ногу. Они лебезили перед мадам Николь, расхваливали ее на все лады и требовали, чтобы она строже спрашивала с учениц. В них без слов говорило жгучее желание подвести своих дочерей к вратам будущего, куда самим им не было ходу; желание видеть в своих дочерях прозрачных, нематериальных созданий, сильфид, чье тело избавлено от дурной крови.

Весь год Клео старательно учила язык классического танца, как другие учатся говорить «без акцента» на иностранном языке, не имея практики. Она пыталась перенять утонченность и высокомерный взгляд тех, кого мадам Николь приводила им в пример высшей элегантности, – княгинь, герцогинь. Ей это плохо удавалось.

В конце года мадам Николь порекомендовала ей заняться чем-нибудь другим. Может быть, гимнастикой? Физических сил Клео хватало, даже с избытком. Но вот грации…

Клео вернулась к тоске субботнего телевизора. Там она и увидела их в первый раз – невесомых и искрящихся, как блестки на поверхности быстрой речки. Танцовщиков показывали в заставке к «Елисейским Полям» – любимой передаче ее матери.

Пока ведущий Мишель Дрюкер не отправлял их за кулисы – «Громко поаплодируем танцорам, покидающим сцену», – Клео придвигалась к экрану и рассматривала их веселые пируэты, завершавшиеся прыжком, – ничего общего с напыщенным позерством всяких Эжени и Беатрис, верных учениц мадам Николь. Ей тоже хотелось этому научиться.

На первом же занятии в студии джаз-модерна при молодежном Доме культуры Фонтенэ Стан тряхнул ее, схватил в охапку и перевернул. Он вел речь про бедра. Таз. Живот. Диафрагму. Мускулатуру. Одетый в спортивные штаны и черную майку, открывавшую ключицы, он хвалил учеников за удачный аншенман[1 - Аншенман – в балете ряд комбинированных движений и положений, составляющих единую танцевальную фразу. (Здесь и далее – прим. перев.)].

Через десять минут окно в зале запотевало, а стены покрывались мелкими созвездиями капель влаги; атмосфера сгущалась под басы ремиксов Грэндмастера Флэша или Айрин Кары.

В отражении, которое Клео, выполнив серию па шассе, степ-тачей и спин-поворотов, ловила в зеркале, – пунцовые щеки, прилипшая ко лбу челка, – не было ничего от герцогини. Девушка в зеркале всего за несколько недель приобрела гибкость, неведомую прямым как жердь заносчивым ученицам мадам Николь, привыкшим при ее приближении втягивать животы и поджимать ягодицы.

Вечером время, которое Клео проводила у себя в комнате с наушниками от плеера на голове, дробилось на восемь тактов. Отжимания от стены: и пять, и шесть, и семь, и восемь. Упражнения для пресса: и раз, и два, и три, и четыре. Упражнения на равновесие: и семь, и восемь.

Уроки Стана представляли собой смесь мессы, праздника и сосредоточенности. AGAIN![2 - Еще раз! (англ.)] Стан требовал бесконечных повторений. От боли в боку у Клео перехватывало дух, но боль была горной тропой, ведущей к вершине. Зато, стоит дойти до конца, испытаешь облегчение.

Клео повторяла все, что показывал Стан, отрабатывала каждое движение, пока оно не впечатается в мышечную ткань, которая представлялась ей стейком с кроваво-коралловыми волокнами. Тело сопротивлялось и молило о пощаде, но его следовало понукать.

Клео знала то, о чем тринадцатилетним девочкам обычно неизвестно. Она умела подчиняться, не задавая вопросов. Хлопать Стану в конце занятия, даже если он все полтора часа ее ругал. Говорить ему спасибо. Вновь и вновь повторять одно и то же движение. Вечером мучиться без сна, потому что под одеялом у нее дрожат икры. Утром вставать на негнущиеся ноги и после душа натирать камфарой задубевшие подколенные мышцы. По утрам родители смеялись над ее шаркающей старушечьей походкой. Ни дня без боли. Тут или там, но что-нибудь у нее болело всегда.

Стан перечислил ряд вещей, которых ей отныне следовало избегать. Не кататься на коньках, в том числе роликовых, не бегать, не носиться по лестнице. Вечером, когда мать после ужина гладила на кухне белье, Клео делилась с ней новостями балетной муштры, приводившими ее в восторг: ей удалось сделать двойной пируэт, и Стан переставил ее из последнего ряда в предпоследний. Стан злился, что вынужден еще раз объяснять ей аншенман, но сказал: «Если станешь профи…»

Волшебные слова: если она станет профи. Едва услышав их, Клео затрепетала. Теперь, сидя за столом, она постукивала ногой. Барабанила по столу пальцем. Не получая мгновенно ответа на свой вопрос, задавала его снова. Ей стало казаться, что время не движется, что оно застыло в привычных декорациях: школьный двор, столовая, маленький киоск, где они покупали после уроков блинчики, бассейн по субботам в Фонтенэ, походы с матерью в супермаркет «Леклерк», нудное мытье посуды за пять франков, субботы перед телевизором с Дрюкером на экране и тарелкой на коленях. В воскресенье вечером она с печалью, но и с облегчением – приближение понедельника означало завершение домашнего затворничества – мыла голову, сушила волосы и слушала родителей, раздраженно сыпавших цифрами: арендная плата и коммунальные услуги снова выросли.

Она училась в четвертом классе[3 - Во французских школах принят обратный отсчет классов. Четвертый класс соответствует восьмому в российской школе.]. Приходилось ждать окончания коллежа, за ним – лицея, так слушают длинную нудную речь. Время еле ползло, как машина с полудохлым мотором, завести который могли только пот и щелчки пальцев на уроках Стана. Ничего не поделаешь, главное – танец, жизнь подождет, с пафосом записала Клео в своем дневнике.

Но она ошибалась. Ей было невтерпеж, и она улизнула на первом же повороте. Кэти приоткрыла Клео дверцу в будущее, и Клео бросилась туда без оглядки, готовая проскочить все промежуточные этапы. Нечего и говорить, что с появлением Кэти в жизни Клео сбылись все ее мечты.

Ее звали Катрин, но она предпочитала имя Кэти.

На занятиях у Стана она сидела в коридоре, как мамаши, которые приходят забирать своих дочек, но только Кэти пришла не за дочкой. Она встала навстречу потной и растрепанной Клео, которая направлялась в раздевалку. «Добрый день, вы не уделите мне несколько минут?» Еще никто никогда не просил Клео уделить несколько минут. На Кэти были светлые прямые джинсы, сапоги цвета беж, длинное, того же цвета, пальто и большие серебряные кольца в ушах; у нее была персиковая кожа и улыбка стюардессы. Ее зовут Клео? А она видела фильм «Клео от 5 до 7»? Нет? Обязательно надо посмотреть!

Кэти представляла некий фонд. Клео понимает, что это такое? (Улыбка.) Так вот, фонд «Еалатея» поддерживает девочек-подростков, наделенных выдающимися, даже исключительными способностями. Клео думала о своей прилипшей ко лбу потной челке и пылающих щеках и переминалась с ноги на ногу.

Везет тем, у кого длинные волосы – Кэти указала на ее конский хвост, – а вот ей никогда не хватало терпения дождаться, когда они отрастут (гримаска-вздох-темно-рыжая прядка, намотанная на указательный палец).

Короче говоря, фонд выделяет стипендии на обучение. В любой области.

Стан прикрыл за собой дверь репетиционного зала: Good work, Cleo[4 - Хорошо поработала, Клео (англ.).].

Он был прав! Кэти мгновенно выделила Клео из общей массы. В этом и состоит ее работа: использовать свое чутье. (Указательный палец касается кончика носа.)

Кэти была прекраснее матери и лучше подружки, потому что вслух произносила то, что взрослым не доступно; она говорила на языке подростков и употребляла волшебные слова «будущее», «выделила», «исключительная».

Помнишь хорошенькую Анн Келлер, которая в фильме «Бум 2» подает реплику Софи Марсо? Ее выделила Кэти в студии танца – и пригласила на пробы. Остальное взял на себя фонд. Бинго! А Веронику с обложки нового журнала «20 лет»? Тоже она, Кэти. Именно она познакомила ее с Дэвидом Гамильтоном. А ей далеко до обаяния Клео!

Клео пожала плечами: она не хотела быть ни моделью, ни актрисой.

Разумеется! Кэти привела в пример эту парочку, но она может назвать еще кучу других девушек – танцовщиц, спортсменок, будущих стилистов… Главное в каждой из них – стремление к совершенству!

Не собирается же Клео на годы застрять в этом Доме культуры? У тебя есть способности, ты должна мечтать о большем. В общем, если Клео не возражает, Кэти предлагает еще раз встретиться и поговорить. В следующую субботу удобно? Прямо здесь?

ВЫДЕЛИТЬ – переходный глагол; заметить что-либо, обратить на что-либо внимание, выбрать из ряда похожих лиц или предметов.

Семья сидела за ужином, когда появилась Клео. Ей не терпелось рассказать матери о том, что произошло, но та отмахнулась: потом, когда новости закончатся.

В Париже проститутки с улицы Сен-Дени протестовали против запрета на профессию. В Нанте католики-традиционалисты, грозившие поджечь кинотеатр, в котором шел последний фильм Годара «Хвала тебе, Мария», столкнулись с панками, вооруженными ведрами с водой, бомбами-вонючками и петардами.

Актриса Мирием Руссель с восторгом рассказывала репортеру о своей удаче: Жан-Люк Годар увидел ее в балетной школе и выделил из остальных.

Пришлось дожидаться прогноза погоды, чтобы рассказать родителям про шикарно одетую женщину / фонд / стипендию / потрясающие школы / серьезную учебу / свое будущее.

– Они что, самых уродин выбирают? – фыркнул младший брат.

– Нет, – высокомерно ответила она, – самых перспективных.

Эти слова вынесли ее за пределы столовой, за пределы их узкого мирка. Далеко-далеко от родителей, сидевших на диване с покорно-сутулыми спинами. До чего же медленно они жили, это просто ужас. Как в каком-то лабиринте, в петле вечного недовольства, проклиная вранье синоптиков и распродажи, только прикидывающиеся дешевыми. Казалось, родители считали своей миссией разоблачать мошенничество; когда в магазине им удавалось уличить кассиршу в ошибке, они прямо-таки ликовали.

Если для подачи документов на стипендию надо что-то платить, не надейся. Наверняка очередное жулье. Слыхали про таких. Спасибо, не надо.

Ресницы у матери топорщились короткими палочками, с которых вечером крошилась и падала на щеки тушь; у Кэти длинные ресницы изящно загибались.

Клео ушла к себе в комнату, оставив их наедине с их обыденностью и испытывая облегчение, словно наконец выбралась из чужого района, по которому, заблудившись, бродила годами.

Для продолжения истории все было готово. Будущее пьянило.

В субботу Кэти, как и обещала, ждала ее за стеклянной дверью и помахала ей рукой. Она предложила зайти в кафетерий выпить колы.

Кэти слушала Клео с серьезным видом, покачивая головой, как в американском сериале. Она задавала ей вопросы, и это было счастье. «Расскажи о себе». Клео уже решила, в какой лицей пойдет? Она киноманка? Для артистки очень важно интересоваться другими видами искусства. А что насчет живописи? А насчет книг? У нее есть подружки или она предпочитает делиться своими проблемами с матерью? Что, неужели нет лучшей подруги? Ну, это Кэти не удивляет: ведь Клео не такая, как все… Большинство девочек в ее возрасте слишком зависимы от условностей; она сама, пока училась в коллеже, чувствовала себя одинокой. Что ж, возможно, такова цена, которую приходится платить за то, что тебе уготована лучшая судьба.

Кстати, Клео составила список школ, в которых хотела бы поучиться?

Это тоже было счастье: вслух произносить названия, вычитанные в журнале Danser: летние курсы в Монпелье, такие же в Каннах, в Международном центре хореографии имени Розеллы Хайтауэр.

Отлично. А Клео не пугает перспектива выехать за пределы Франции? Надо уметь смотреть вперед! На отборочную комиссию амбиции претенденток производят хорошее впечатление. Почему бы не добавить в список Высшую школу исполнительских искусств в Нью-Йорке? На это лето? Клео, конечно, видела фильм «Слава»?

Ну… Просто его не показывали по телевизору, а в кино она ходит редко. И потом, с английским у нее не очень… Да и родители ее так далеко не отпустят. Пока ей не исполнится хотя бы пятнадцать. Или даже шестнадцать.

Прекрасно! Значит, в досье надо будет добавить пункт о том, что Клео нужны курсы английского. А насчет родителей пусть не волнуется: Кэти умеет их убеждать. (Она подмигнула.) Она сама с ними поговорит. У нее у самой растет сын, примерно ровесник Клео; он живет с бабушкой в Дроме. Это сложная история, и она жутко по нему скучает… Кэти замолчала. (Уставилась взглядом в пустоту.) То, что у Кэти есть сын, успокоило Клео: огорченная мать, как это знакомо и красиво. – А это досье… Для «Галатеи»? Его трудно заполнять?

Кэти взъерошила ей челку. Беспокоиться не о чем, досье она берет на себя.

Но надо набраться терпения. И не радоваться раньше времени, потому что у отборочной комиссии свои критерии. Кэти в нее не входит, она только предлагает к рассмотрению кандидатуры. Но позволяет себе поддержать некоторые из них. (Она улыбнулась и еще раз подмигнула.)

Вечером Клео посмотрела в словаре, что значат слова «киноманка» и «критерий».

Когда она закрыла глаза, ей представилось старинное здание с вывеской «Галатея», похожее на кремового цвета клинику, окруженную парком за чугунной решетчатой оградой; по коридорам сновали женщины с гладкими прическами, держа в руках папки с документами – досье, которые они передавали мужчинам в костюмах. Перспективные проекты.

Яркие картины в воображении Клео омрачались легким беспокойством. Нью-Йорк? Да она даже дорогу спросить не сможет! И где она будет ночевать? Она же никого там не знает. У нее будет еще меньше подруг, чем здесь. Засыпая, она чувствовала стыд за собственную трусость. Чем она отличается от своих родителей? И что будет, когда Кэти обнаружит, что на самом деле у нее нет никаких амбиций?

В пятницу вечером к телефону подошла мать. И заворковала! Ах, как приятно вас слышать! Клео столько о вас рассказывала. Замечательно! Какая прекрасная новость! Спасибо вам огромное.

Мать даже помолодела. И бегом бросилась к Клео: «Ты прошла первый отборочный тур!»

Кэти назначила ей встречу в среду, в пять часов. Надо было отпраздновать первый успех.

Клео никогда не была в этом ресторане на площади возле здания мэрии. Темно-красные банкетки, официанты в темных жилетах, ненавязчивая музыка… Куда бы ни отправилась Кэти, даже здесь, в Фонтенэ, подумала Клео, вокруг нее всегда самая изысканная атмосфера. Клео не могла представить себе Кэти разгружающей посудомоечную машину или ворчащей, как ее мать, из-за сбившегося набок ковра.

Она отвезла ее домой на машине. Выключив зажигание, чуть отодвинулась к окну:

– Дай-ка я на тебя посмотрю. – Она нахмурила брови и прикусила нижнюю губу. – Одежда особенно для артистки. Она многое говорит о человеке.

А Клео уже не ребенок. В ней больше креатива, чем можно судить по одежде. Если у тебя красивое тело, не надо его прятать.

Ремень безопасности врезался Клео в грудь. Щеки у нее покраснели: она понимала, как убого одета. Темно-синий акриловый свитер, дешевые хлопчатобумажные штаны, купленные матерью, куртка-бомбер из искусственной кожи, подаренная бабушкой на Рождество, – а некоторые девчонки из ее класса ходили в настоящем «Шевиньоне».