скачать книгу бесплатно
– Может, в субботу смотаемся вместе в Париж, прошвырнемся по магазинам? Тебе надо найти свой стиль. Правда, это было бы супер!
Они как будто поменялись ролями. Теперь Кэти словно превратилась в подростка и умоляюще складывала руки.
– Какой твой любимый район? – спросила Кэти.
Клео залопотала что-то про торговый центр «Кретей-Солей» и про «Форум де Аль», где когда-то была с двоюродной сестрой.
Париж Клео был городом рождественских и летних распродаж. Или городом школьных экскурсий. В шестом классе их возили в Центр Помпиду, в пятом – посмотреть на башню Сен-Жак. Париж оставался далеким, несмотря на линию А скоростного пригородного метро – от сырой и продуваемой всеми ветрами платформы Фонтенэ его отделяло всего четыре остановки. Изрисованные граффити сиденья провоняли табаком; мужчины, садившиеся напротив Клео и ее матери, которая не трудилась сдвинуть колени, глазели на них и в последнее время все чаще останавливали взгляд на Клео. Это был шумный город, откуда возвращаешься измотанным, оглушенным слишком бодрыми голосами дикторов радио NRJ в магазинах «Форум де Аль» и одуревшим от обилия пешеходов, умеющих, не сбавляя шага, лавировать в толпе.
Мать дала ей пятьдесят франков на расходы. Пусть эта Кэти не думает, что Клео какая-нибудь нищенка.
Париж Кэти не имел ничего общего со столпотворением в «Форум де Аль». Он состоял из кривых улочек с узкими тротуарами и антикварных лавок, где сонные продавцы стерегли драгоценные украшения; Кэти очаровывала их своим щебечущим смехом и признанием в любви к «шику и чуду».
На переходах Кэти – она была в черном платье и короткой кожаной куртке – брала ее под руку; ни дать ни взять две подружки, спешащие в кино. В американском книжном она, не глядя на цену, купила ей толстый журнал Dancing. В парфюмерном салоне на Елисейских Полях продавщицы в костюмах темно-лазурного цвета обращались к ней «мадемуазель»; они окутали Клео облаком запахов – шиповник и бергамот, сахарный дождь и приглушенный мускус; эти феи вились над благоухающей Клео, подбирая ей индивидуальный аромат. В примерочной «Галери Лафайет» Кэти вручила ей юбку: когда у тебя красивое тело, ты можешь позволить себе всё. Клео и Кэти у кассы: Клео смущена, мать дала ей пятьдесят франков, но…
– В твоем возрасте нечего говорить о деньгах, – перебила ее Кэти.
Клео старалась запомнить все: букинистов на Сене, толстый розовый нос щенка из зоомагазина на набережной Межисри, запахи соломы и мочи, прозрачные колготки на ногах продавщиц и их лакированные босоножки, горячий пар над лиловыми водами Сены и дрожащую стену тумана над каменным горизонтом мостов.
В чайном салоне Кэти сделала заказ за нее. Официантка приняла их за мать и дочь, и Клео это взволновало до глубины души: неужели кто-то способен найти в ней подобие улыбки Кэти?
Неужели это и есть любовь? Это половодье впечатлений, эта головокружительная легкость, эти улыбки, это желание поставить настоящее на паузу?
В следующую среду она увидела Кэти в холле – та оживленно разговаривала с девчонкой в балетном купальнике небесно-голубого цвета и юбочке в тон, с забранными в пучок светлыми волосами. Не прерывая беседы, Кэти небрежно махнула Клео рукой. После занятия, когда та вышла из раздевалки, Кэти уже и след простыл.
Забыта. Брошена. Предана.
Но в субботу Кэти вернулась; ее идеально подстриженные темно-каштановые волосы благоухали пряными духами. Завидев Клео после урока, она захлопала: «Ты танцевала лучше всех! Родители хоть раз приходили сюда на тебя посмотреть? Нет? Какая жалость!»
Кэти не имела права об этом говорить, но она встретилась с одним из членов фонда, и тот удивился, что документы Клео еще не рассмотрены. Это хороший знак. Не хватало самой малости – красивого фото. Но Кэти этим займется, тем более что это простая формальность. Да, и поскольку машина закрутилась, пора переговорить с ее родителями. Может, в субботу?
Мать явилась в Дом культуры с опозданием и не слышала, как Стан воскликнул: «Отлично, Клео!»
Кэти встретила Клео за стеклянной дверью аплодисментами; мать слегка чмокнула свою дочь в пропотевшем купальнике и с пылающими щеками.
Мать забросала Кэти кучей подробнейших вопросов. Если Клео вдруг получит эту стипендию и поедет в Канны, кто будет за ней присматривать? Не то чтобы она подозревала что-то нехорошее, но все же… А надо открыть специальный счет в банке на имя Клео, хотя она еще маленькая? И кто должен платить за фотографии? Если что, у них таких денег нет.
Голос матери долбил и долбил в уши, как назойливый стрекот швейной машинки.
Кэти – сама бархатная мягкость – отвечала: вы должны гордиться своей дочерью.
Мать помолчала, словно разгадывала трудный ребус, и наконец кивнула.
– Слушай, а она шикарно одевается, эта твоя Кэти, – сказала мать, когда они сели в машину. – Видала, какое на ней пальто? Это тебе не дешевая подделка! Надо думать, в этом их фонде хорошо платят.
Бутик дамской одежды – «удобные классические модели, добротные ткани» – терял клиентуру. Мать жаловалась, что современные женщины помешались на плоской заднице и носят только джинсы, в крайнем случае спортивные штаны, элегантные, как пижама. Вот Кэти другое дело – безупречный классический стиль.
Родители подписали разрешение: я, такой-то, не возражаю, чтобы моя дочь Клео приняла участие в фотосессии для оформления документов на соискание стипендии фонда «Галатея».
Напрасно Клео возмущалась и говорила, что это просто «позор» так не доверять людям, но отец вписал от руки еще один пункт: учитывая возраст Клео, он требует, чтобы все фотографии сначала были представлены ему на одобрение.
В жизни Клео появилась масса нового. Запахи – сладость гелиотропов (Кэти душилась «Опиумом») мешалась в ее машине с терпким ароматом кожаных сидений. Ткани – алый шелк шейного платка, который в тот день, когда Клео забыла свой шарф, Кэти сняла с себя и повязала ей.
Джинсовая юбка, косынка, бирюзовый мохеровый свитер – весь класс обратил на Клео внимание. Куда девалась бесцветная зануда без намека на сиськи и макияж, которая не интересовалась ничем, кроме своих танцев, не курила, не пила и не тырила мелочи с полок в «Ашане», не говоря уж о том, чтобы завести себе парня.
Клео рассказала про фонд, наслаждаясь их вопросами и вытаращенными глазами. На следующий день ее окликнула троица из параллельного класса: «Это ты, что ли, Клео? И сколько эта стипендия? А на спорт они дают?»
С Клео начали здороваться даже неприступные старшеклассницы, цокавшие по школьным коридорам высокими каблуками; на уроках – если считали нужным почтить их своим присутствием – они писали на полях тетрадей имена мальчиков; учителя во время переклички привычно вздыхали, называя их фамилии – опять отсутствует? Закуривая сигарету, эти девицы щурили глаза.
Находились и скептики: «Клео заставят фоткаться голой, а снимки напечатают в журнале, сколько уже таких случаев было!» Другие возражали: «Да брось, все-таки Кэти – баба, а не старый извращенец!»
Они повторяли ее имя – Кэти, – как будто были с ней знакомы, как будто видели в нем ее всю – от длинного пальто до медно-каштановых волос. Клео стала символом чуда; за ней стояла история, продолжения которой они с нетерпением ждали, каждое утро, словно накануне свадьбы или крещения, вопрошая: От Кэти новости есть?
За завтраком мать придирчиво осмотрела ее с ног до головы, от конского хвоста до кроссовок, выбранных Клео для фотосессии, и вынесла вердикт: идеально. Тихая улица, на которой Кэти припарковала машину, принадлежала Парижу изысканных силуэтов в бежевых пальто. Дом был красив как музей – балконы, колоннада, мраморный подъезд, ярко-зеленый ковер. Лифт, остановившись на нужном этаже, дернулся, и Кэти по-детски подпрыгнула: ну и старье!
Ставни в квартире были закрыты, шторы опущены. Круглый стол, несколько стульев, свернутый в трубку, как при переезде, ковер. Кэти вытряхнула пепельницу, негодуя на них, которые могли бы и прибраться.
Она с бесконечным терпением успокаивала Клео, убежденную, что на поляроидных снимках, которые ей по одному показывала Кэти, она выглядит «уродиной». Тебе просто надо расслабиться.
РАССЛАБИТЬСЯ – освободить свой разум от источника забот, нервного или умственного напряжения, сбросить мышечный зажим, не вступать в конфликты, избегать агрессивного поведения.
Купюра в сто франков удивила и смутила Клео: неизвестно, одобрят ее кандидатуру или нет, а родители против того, чтобы влезать в долги.
Это вовсе не аванс в счет стипендии, объяснила Кэти, а компенсация за потраченное время. И лучше говорить не «плата», а «вознаграждение».
А вот это – Кэти извлекла из розового пластикового пакета балетный купальник изумрудного цвета, – это подарок.
Отец присвистнул, как мальчишка, когда Клео достала из кармана купюру: а дочка-то звезда! Он долго рассматривал поляроидные снимки, переданные ему Кэти. Да, это она, его Клео, похожа сама на себя. Одну фотку можно бабушке подарить.
Клео села ужинать в новом купальнике. Мать с восхищением прощупала все швы: фирма! «Репетто» – это вам не какой-нибудь «Карфур». Но и стоит соответственно.
Кэти позвонила через два дня и пригласила Клео в среду в ресторан пообедать и поговорить. Отец заволновался – вдруг она вызывает дочь, чтобы сообщить плохие новости?
Клео сидела напротив Кэти в парижском ресторане, со стен которого на нее взирали портреты завсегдатаев. Делон, Кристи Бринкли, Брук Шилдс… Клео, которой исполнилось тринадцать лет, четыре месяца и одиннадцать дней, ткнула пальцем в телеведущую за соседним столиком. «Так не делают!» – сейчас же одернула ее Кэти. Клео кивнула, хотя не очень поняла, что та имела в виду, когда говорила, что артистка должна быть открытой. Не зажатой.
Если кандидатура Клео будет предварительно одобрена, ей придется доказать комиссии свою зрелость. Продемонстрировать, что она ничего не боится.
Клео снова кивнула, хотя опять не поняла, что имеет в виду Кэти, зато почувствовала, что этот разговор обозначает границу, отделяющую ее от родителей. И какое счастье, что она по нужную сторону этой границы. Она уже успела влюбиться в новый антураж своей жизни; ей нравилась тяжелая, без единого пятнышка, накрахмаленная, как простыня, скатерть; услужливость официанта; манеры Кэти, которые она старалась копировать: пользовалась специальной вилочкой, чтобы подцепить ломтик копченого лосося, промакивала губы салфеткой с каймой гранатового цвета. К Кэти подошли поздороваться двое мужчин, задержавших на Клео свои оценивающие взгляды: с Кэти всегда такие очаровательные подруги.
Вечером Клео, усевшись по-турецки на кровати, записала в дневнике, что клянется «быть на высоте». Почему они должны выбрать ее? Шатенку с карими глазами ростом 1 метр 68 сантиметров? С другой стороны, почему бы и нет?
Один из самых влиятельных членов жюри ознакомился с ее документами и сказал, что хочет с ней познакомиться. Кэти пообещала матери Клео, что во время встречи побудет с ней.
Мужчина, открывший им дверь, на вид был старше ее отца. Марк говорил с ней заботливым тоном директора школы: многие девочки, пройдя первый этап отбора, слишком воодушевляются. Но если Кэти занимается поиском кандидаток, то его задача – обнаружить в каждой из них нечто особенное.
В чем, на ее взгляд, ее изюминка?
Прыжки. Фэн-кик. И еще… она никогда не устает. Шесть часов ежедневных занятий танцем в нью-йоркской школе ее не пугают.
Ее досье выглядит перспективным. Но ей немного не хватает драйва. Она производит впечатление школьницы.
– Понимаешь? – наклонилась к ней Кэти. – Ты очень уж правильная.
– Чересчур правильная, – согласился Марк.
У Клео сердце ухнуло куда-то в живот, а желудок поднялся к самому горлу огромной черной лужей, которую надо было как-то проглотить. Значит, конец всему. Больше никаких ободряющих улыбок, никаких знаков внимания, никаких поездок в Париж.
– Для того-то мы и здесь, – поспешила успокоить ее Кэти. – Мы одна команда, и мы постараемся вместе отыскать эту самую изюминку, которая позволит тебе выделиться на общем фоне.
Клео с отвращением слушала себя, по-детски, тоном побитой собаки лепечущую, что ничего особенного в ней нет, абсолютно ничего, и в роддоме мать даже перепутала ее с другим младенцем. Хорошо еще, у нее оказалось родимое пятно, добавила она и через штаны ткнула себе в ляжку.
– Забавно, Клео. Ну ладно, скажи честно: тебе слабо или нет?
Услышав это устаревшее выражение, Клео едва не расхохоталась, но ограничилась тем, что расстегнула штаны и показала пальцем коричневое пятно возле кромки трусов.
Кэти знаком велела ей одеться, поблагодарила ее и сказала, что им пора.
В машине она протянула ей сто франков и обвязанную лентой коробочку, которая принесет ей удачу, когда настанет время предстать перед комиссией, а случится это скоро. В коробочке были духи «Опиум» от Ива Сен-Лорана. Ее духи. Теперь от них будет одинаково пахнуть. (Кэти ей подмигнула.)
За что ей заплатили сто франков? За то, что рассказала про свое родимое пятно? За то, что спустила штаны? Она ведь даже не танцевала!
За смелость, объяснила Кэти. За то, что не дала сбить себя с толку. Для танцовщицы важно умение импровизировать. Члены жюри попытаются вывести ее из себя. Кандидатки, нацеленные на успех, должны хранить хладнокровие. Как на сцене.
Отец аж раздулся от гордости, когда Клео сообщила, что все прошло хорошо. Без уточнения деталей. Ее приводила в восторг мысль, что перспектива параллельного существования остается тайной для этих взрослых, рассуждающих о ее будущем. Секрет пьянил. Она втихомолку торжествовала над родителями. Та квартира – нечто вроде тайного острова, говорила Кэти. И Клео сможет обрести там себя, стать той, кем она мечтает стать.
Засыпая, Клео вдыхала сладкие облачка «Опиума».
Опасность благоухала теплым дыханием дремлющего зверя.
А эти подарки от Кэти каждый раз, когда она приходила в Дом культуры! По случаю начала весны. В честь удачного тройного пируэта. В честь 15 баллов[5 - Во французских школах принята 20-балльная шкала оценок.] за контрольную по французскому. Просто так. Потому что. Блеск для губ на кокосовом масле, постер к фильму «Танец-вспышка», тетрадь для дневника, запирающаяся на ключик, – еще один островок. Синяя коробочка с гравировкой Christian Dior – мини-набор теней для век. Нежная, как шелк, субстанция слегка проминалась под подушечкой указательного пальца – золотисто-коричневая, темно-каштановая, цвета хаки. Клео пробормотала, что не сможет ими пользоваться ни в коллеже, ни дома. Зато в ее обществе сможет, возразила Кэти. В ее обществе она может все.
На следующее утро, на перемене, Клео – тринадцать лет, пять месяцев и два дня – небрежно прислонилась к школьной ограде. Изо рта у нее на холодном воздухе вырывался пар – вместе со словами, которые вылетали со скоростью летящего мяча: она ему утерла нос, этому старикану Марку, она способна на импровизацию, и стипендия у нее в кармане. Вокруг нее сгрудились подружки, и некоторые морщили нос: «Что за особый талант у тебя обнаружился?» Клео устало объясняла: «Все дело в зрелости». Стоя в крытой части двора, вдали от взглядов воспитателей, одноклассницы передавали друг другу флакон «Опиума». Осторожно приоткрывали коробочку теней от Dior – красота! Жутко дорогие. Такие продаются только в магазине «Прентан», возле метро «Насьон». Алина, учившаяся классом старше, авторитетно заявила, что за просто так никто такие подарки не делает. Это все ловушка. Клео пожимала плечами. Кэти знакома с кучей народу, которые сотрудничают с лучшими фирмами. И потом, почему «за просто так»? Собрать хороший пакет документов – та еще работенка!
Короче, кто в воскресенье днем идет в кино? В «Венсене» идет «Год медуз». Ей Кэти советовала посмотреть. Валери Каприски там потрясная!
После сеанса Клео угостила подружек горячим шоколадом. Официант внимательно пересчитал оставленную в качестве чаевых мелочь – пять франков, она, случаем, не ошиблась?
В цветочном магазине Клео выбрала самую дорогую орхидею и преподнесла матери. Купюра в сто франков, этот сложенный квадратик бумаги, открывал перед ней новый мир и дарил новых друзей. Клео наслаждалась мороженым и вафлями, делилась лаком для ногтей, покупала свежий номер журнала «Премьера»; кто хочет вон ту ярко-розовую резинку для волос? Все ждали от Клео продолжения истории. Во дворе ее постоянно окружала толпа. После экзаменов на бакалавра она поедет в Нью-Йорк и будет учиться в школе из фильма «Слава». Кэти дала ей модный американский журнал «Мадемуазель», чтобы она подтянула свой английский. Клео ходила смотреть фильм Анджея Жулавского «Публичная женщина», на который не пускают детей до шестнадцати лет. В машине Кэти накрасила ее, чтобы контролеры пропустили, и это было круто! Она носила новенький бомбер. Она повторяла: Кэти не выносит посредственность. Может, Софи Марсо нравится ее родителям и журналистам «Пари-матч», но она обыкновенная. То ли дело Брук Шилдс.
Как-то в субботу Клео листала в книжном магазине фотоальбом и наткнулась на снимок этой американской актрисы в возрасте двенадцати лет: голая девочка в сидячей ванне, плоская грудь блестит масляным блеском, на глазах – толстый слой туши, и все лицо – черные ресницы и губы цвета фуксии. Кэти, склонившись у нее над плечом, шепнула: «Супер! Брук ломает стереотипы».
Определенно, эту Кэти им сам Бог послал, радовался отец, когда Клео расхваливала им очередную выставку и запиралась у себя в комнате, чтобы дочитать «Любовника» Маргерит Дюрас, рекомендованного Кэти.
В четвертую среду Кэти сообщила, что ее досье прошло третий – и последний – этап отбора: на следующей неделе Клео предстанет перед комиссией – в ходе «неофициального» обеда на той же квартире. К сожалению, самой Кэти категорически запрещается присутствовать на встречах членов комиссии с ее «любимчиками». (Легкая гримаска неудовольствия.) Марк заедет за Клео и отвезет куда надо. Вечером Кэти ей позвонит. Сердце у Клео забилось так сильно, что она ощущала его пульсацию животом, когда Кэти погладила ее прохладной рукой по щеке: «Я в тебя верю». Все ее страхи, вся робость мгновенно испарились; она пойдет туда одна и убедит комиссию, что в ней не ошиблись, – лишь бы не разочаровать Кэти. Клео всегда была не прочь пустить пыль в глаза (мать вечно одергивала ее: «За кого ты себя принимаешь?»), а взгляд, каким на нее смотрела Кэти, придавал ей сил. Она согласилась пойти на этот обед одна.
Клео вернулась домой разбитая, как бывает, когда слишком долго проспишь днем или полежишь в слишком горячей ванне.
Родителям, которые требовали подробного отчета о том, как прошел обед, она отвечала словами Кэти: ничего еще не решено. Но ей назначили следующую встречу, и это хороший знак.
Отца эта таинственность позабавила: можно подумать, Клео была на собеседовании о приеме на работу и подписала соглашение о неразглашении условий.
На самом деле она дважды чуть не провалила собеседование. Когда она только вошла, Марк указал ей еще на трех девочек, ее ровесниц, может, чуть постарше, сидевших на диване в гостиной. Клео так явно расстроилась, что Марк ее пожурил: она же не думает, что, кроме нее, нет ни одной претендентки на стипендию?
«Клео, танцовщица» – ее представили четырем членам комиссии, и один из них спросил, не хочет ли она в воскресенье посетить вместе с ним Гарнье[6 - Опера Гарнье – Парижская Опера, то же, что Гранд-Опера.]. А что такое «Гарнье»? Мужчина пресек смех остальных и объяснил ей, о чем идет речь. И тогда Клео, как автогонщик, намеренный во что бы то ни стало удержаться на трассе, собралась с духом и заявила, что классикой вообще не интересуется, а любит джаз-модерн. Как в кино «Танец-вспышка». Вы видели?
Их обслуживала белокурая официантка с фигурой модели. Клео ела изысканный десерт, едва осмеливаясь отламывать ложечкой крошечные кусочки меренги с кремом, украшенной розовыми сердечками. Когда подавали рыбу, ей удалось не перепутать приборы. Она не стала подбирать соус с тарелки. Другие девочки, казалось, старались не меньше ее.
Приглушенная красота звучащих вокруг разговоров, коричневый сахар в темно-нефритовом блюдечке – все, на что она, в отличие от матери, теперь получила право, заставляло ее чуть ли не плакать над безрадостной судьбой матери и будило желание принести ей позолоченный коробок спичек; ее душила любовь к той, кому не выпал в жизни такой счастливый шанс, как ей самой.
Один из членов комиссии похвалил простоту ее наряда. В столь юном возрасте джинсы и футболка – это идеальный вариант, а то современные девушки слишком склонны к прискорбной вульгарности.
Его звали Жан-Кристоф, и он был одет как на свадьбу – в сорочку и темный пиджак. Когда подали кофе, он встал из-за стола и предложил ей перейти в гостиную, чтобы «лучше познакомиться».
Как и Кэти, он интересовался ее мнением по самым разным вопросам. Наклонившись ближе, он прошептал ей на ухо стихотворение, отчего у Клео внизу спины пробежала дрожь.
Он столько слышал о ней! Кэти от нее без ума, и сейчас он понимает почему. Он был бы счастлив тем или иным образом принять участие в устройстве ее блестящего будущего. «Значит, я получу стипендию?» – спросила она. Жан-Кристоф улыбнулся: она слишком торопится…
– Уже! – ахнула она, когда Марк показал ей на часы. Она же даже ничего не делала! Ей не задали ни одного вопроса насчет будущей учебы! А она на всякий случай принесла с собой в сумке обувь и костюм для танца…
– Это в следующий раз, – пообещал Марк. – Можно? – спросил он.
Клео кивнула. И почувствовала мужские губы у себя на щеке и его быстрое легкое дыхание у себя на шее:
– От тебя так пахнет ванилью, что хочется тебя съесть. Ты хочешь, чтобы тебя съели? В следующий раз?
Она спрятала сто франков в коробку из-под печенья, где хранила открытки. Клео воображала, как протянет купюру родителям, и мать перестанет трястись над каждым грошом: та вечно жаловалась, что едва сводит концы с концами, и проклинала мужа за ненужные покупки, на что он возражал, что нечего навязывать ему свои вкусы. Любовь распадается, когда начинаются упреки в том, что другой не умеет правильно считать. Клео слушала их спор из своей комнаты; он ее не касался, она была далеко и стояла на краю чего-то грандиозного.
В следующую среду в ответ на вопросы родителей и одноклассниц, удивленных, что ее еще раз приглашают на собеседование, Клео отрапортовала: «Учитывая размер стипендии, понятно, почему члены комиссии так придирчивы. Кандидаток оценивают во время обеда потому, что это современно. Внимание обращают на все. Особенно на зрелость».
Кэти, которой Клео сообщила об этом втором вызове, обрадовалась; она слышала, что Клео покорила одного из членов комиссии и просто раздавила конкуренток; отныне ее будущее у нее в руках.
В прошлый раз Клео не заметила рыжеволосую девушку лет двадцати в приталенном платье, которая сейчас встретила ее и повесила ее сумку с лейблом US в стенной шкаф. «Это Паула, ассистентка Кэти, ее неоценимая помощница», – объяснил Марк. Клео наблюдала за хлопотавшей девушкой; та отлучалась на кухню, указывала каждому его место за столом. Кто она – студентка, актриса, спортсменка? Она тоже получила стипендию? Ее Кэти тоже водила в кино? Дарила ей свои духи?
Клео была готова. Сегодня она наконец вырвется из безликости «почти избранницы» и станет неоценимой. Как Паула.
Сидя рядом с Жан-Кристофом, она оживленно болтала, копируя одну из своих подруг: «А Валери прямо на уроке назвала англичанку шалавой». Она имитировала американский акцент Стана, считавшего, что ехать в «Нью-Ио-о-орк» Клео немного «преждеврэ-э-эменно». Но она не собирается его слушать! Она докажет ему, что он ошибается. Жан-Кристоф повернулся к Марку: вот это боевой задор!
Он коснулся маленькой вилкой уголка ее губ: эти устрицы восхитительны. Клео вежливо отказалась – она это не любит. Как и шампанское – слишком горькое.
– Но другие девочки пьют, – голосом воспитателя заметил Марк.
Девочки сидели на другом краю стола и не смотрели на нее, полностью занятые разговором с двумя мужчинами, выглядевшими едва ли намного моложе Жан-Кристофа.
Жан-Кристоф изучил ее досье. И…
– Скажи, Клео, ты правда считаешь себя достойной стипендии фонда «Галатея»?
Марк стоял, сложив на груди руки, как в их первую встречу. Остальные приглашенные вроде бы не обратили внимания на опасную пустоту, в которую падала Клео – пустоту, созданную серьезностью его тона.
