скачать книгу бесплатно
Клод заговорщически сверкнул глазами, прикурив самокрутку.
– Увидишь.
Из моей головы совсем вылетело, что на послезавтра была намечена премьера фильма, где Клод играл второстепенную, но ключевую роль. Я всегда следила за новостями и даже ставила себе напоминания в заметках телефона, чтобы не пропустить то или иное событие, которое должно транслироваться по телеканалам, но в день-икс я банально про это забыла и включила прямую трансляцию уже на её середине.
То, что я увидела, шокировало меня. Я ощутила волну будоражливых мурашек по всему телу, когда Клода показали общим планом, стоящим со своими коллегами на красной дорожке.
Ноги Клода объяли узкие сверху и широкие снизу персиковые брюки-клёш. Его грудь спокойно вздымалась под коротким, слишком коротким топом цвета старого выцветшего кружева, а на плечах лежала идеально подобранная шубка бургундского оттенка. Ну а на ногах… На ногах поблескивали скромные лодочки.
Вот это я называла «выпасть в осадок». Я не могла разобрать своих чувств, ведь Клод в первый раз появлялся в подобном виде публично, но спустя несколько минут я ощутила какое-то смутное сытое удовлетворение от презентуемого Клодом образа, в довесок подчёркнутого неброским светлым макияжем. Светлый всегда был ему к лицу.
– Господи, что за чудище такое, – ахнула моя мама, сидевшая рядом со мной на диване. – Это твой как его там?..
– Клод Гарднер, – несколько раздражённо произнесла я.
– Ну и мерзость, – покривилась она. – Какой мужчина с нормальной психикой станет рядить себя куклой?
Я крайне терпеливо пояснила:
– Это небинарная агендерная личность.
– Это аморальщина!
Я развернулась к ней вполоборота, «с упоением» готовая слушать типичные проявления чужой нетерпимости, взращённой святыми постулатами традиционного общества.
Тем временем мама продолжала:
– Сегодня он одевается в женщину, а завтра пропагандирует педофилию, как ты не понимаешь!
– Какая между этим связь? – Я скептично приподняла бровь.
– Такая, – отрезала мама, заканчивая разговор. – Человек, стёрший одну грань, сотрёт и другую, вот увидишь. Это всё – о гранях.
Я, конечно, жутко на неё обиделась. Для меня не было секретом, что мама довольно-таки непреемственна по отношению к людям, которые пренебрегают стандартами и нарушают, по её излюбленной фразе, общественные нормы морали, но возвращаться к подобным темам даже изредка было для меня настоящей мукой.
Толерантность я воспитала в себе сама. Я всегда думала: «почему кто-то должен страдать только потому, что он любит кого-то или выражает себя так, как он себя чувствует? Это ведь в высшей степени несправедливо». Подтверждение своим мыслям я находила в книгах, кинематографе, музыке, изобилующей мотивами, затрагивающими остро стоящие проблемы нетерпимого общества. Какие только аргументы я не слышала. Все они были топорными, узкими, шаблонными и все как один твердили – «противоестественно». Когда-то я правда пыталась спорить с такими людьми, однако потом поняла, что лучше потратить время на что-то действительно полезное. Для своих нервов в том числе. То же самое в моём поведении с мамой – я просто молчала.
Меня огорчал тот факт, что мы с ней находимся по разные стороны возникшей полемики, и иногда в голову закрадывалась мысль – стоит ли ограничить наше с ней общение из побуждений своей принципиальности? В мире существуют два главных аспекта, на которых зиждется общество: твоя жизненная позиция и твоя семья, и я считала, что люди, взявшие на себя смелость выбирать, – либо очень глупы, либо чертовски мудры. Я была где-то посередине и вплоть до своих двадцати двух оставалась таковой.
Премьера, на которую так эпатажно разоделся Клод, прошла успешно. Пресса и зрители были довольны его смелым образом и даже окрестили его дивой, и это прозвище закрепилось за ним раньше, чем он снова появился на публике в подобном виде.
Я восхищалась Клодом во всех аспектах: восхищалась его характером, его воинствующей позицией, его действиями, его движениями, его внешностью. Да, я знала, что существует такое понятие, как «идеализация», в которую мама меня часто «тыкала» носом, но предпочитала думать, что если мое мнение о Клоде и субъективно, то только минимально. В конце концов, я общалась с ним «глаза в глаза» и могла с полным на то правом заявить, что он такой, каким я его себе представляла, основываясь на его публичных появлениях, таланте и интервью: искренним, добрым, солнечным, справедливым, сияющим ярче тысяч звёзд на небе. Этот мир не заслуживал Клода Гарднера.
Наше общение с Клодом развивалось постепенно. После второй встречи временно мы перешли на смс-ки из-за его плотного графика – музыкальные туры и съёмки в кинокартинах выжимали из него все силы. Однажды мы с ним созвонились и он внезапно спросил:
– Нора, ты всё ещё рисуешь?
– Эм, да?.. – неуверенно отреагировала я на этот вопрос.
– Один мой знакомый увидел нарисованный тобой портрет и теперь хочет, чтобы ты нарисовала его с дочерью. За плату, разумеется.
– Да я как бы… – пробормотала я. – Могу и просто так нарисовать…
– Не говори глупости. Любой талант, если это правда талант, стоит больших денег.
Улыбаясь в трубку, я прикусила губу.
– Уговорил.
С тех пор, как я в семнадцать лет впервые взяла краски и полотна, я не отходила от этого своего увлечения, открывшегося во мне благодаря Клоду. Из раза в раз я совершенствовала свои навыки и разные техники рисования, пока не достигла, так сказать, пика своих умений. Конечно, я не останавливалась на достигнутом, но уже вполне считала себя мастером, способным на многие творческие эксперименты. Когда Клод предложил мне нарисовать его знакомого, я осознала, что то, чего я хотела, начинало постепенно сбываться, а хотела я превратить это хобби в смысл моей жизни.
Кажется, я уже упоминала, насколько я была благодарна Клоду. Он стал для меня Вдохновителем (именно так, с большой буквы), и это заведомо окупало все на тот момент ещё не случившиеся «эксцессы». Я часто рисовала портреты Клода, и он об этом знал и поддержал меня, когда я решилась сменить «репертуар»:
– Кисть в твоих руках способна на большее, чем просто изображать мою пафосную мину в разных вариациях.
История моей дружбы с Клодом весьма любопытна. Даже для меня. Я не знала точно, в какой момент всё пошло не так, но смутно догадывалась, что это «не так» было с самого начала. Надо было лишь только заметить, только обратить внимание…
Но я не заметила. Только запоздало схватилась за голову, когда Рубикон был бесповоротно перейдён. Как это там – точка невозврата? И Клод благополучно оставил её позади.
Глава вторая
Любила ли я Клода?
Безусловно.
Ни для кого не секрет, что многие влюбляются в своих кумиров. Влюбляются все по-разному: кто-то с уважением, кто-то маниакально, позволяя себе вопиющее поведение вроде нарушения личных границ, а кто-то – одержимо, в высшей степени фанатично.
Истории убийств знаменитостей своими поклонниками до сих пор обсуждаются всем миром, как довольно-таки парадоксальный феномен. Я никогда не брала на себя смелость трактовать подобные случаи в какой бы то ни было компании, но про себя всегда думала – любовь фанатов превращается в ненависть лишь по той причине, что те просто сходили с ума от мысли, что кумиры им не принадлежат, а само убийство – есть акт крайнего помешательства, дарующий обманчивую мысль: «никто кроме меня не смеет распоряжаться его/её жизнью, потому как именно я знаю о нём/ней больше всего и люблю так сильно, как не способен любить кто-то другой».
Либо всё менее прозаично и дело в банальном, но таком сильном и всепоглощающем чувстве, как разочарование. Очень давно кто-то рассказывал мне историю про солдата, которому морально помогали держаться песни одного очень известного исполнителя. Со временем солдат вбил себе в голову, что этот музыкант писал свои композиции именно для него, для него, часами сидящего в окопах и бормочущего вросшие в самую душу строчки песен. После войны, когда солдату удалось встретиться со своим кумиром вживую, вся его иллюзия рассыпалась как труха.
«Нет, – как можно мягче сказал музыкант, – все мои песни написаны для всех моих поклонников».
Можно представить себе степень обиды, разочарования и всеобъемлющей боли бедолаги-солдата, ведь он верил, так искренне верил, что все эти песни каким-то образом были адресованы ему. Эта ситуация не повлекла за собой никаких последствий для самого музыканта, но именно на подобном разочаровании и боли может разгореться костёр смертоносной, жгучей ненависти.
Я не эксперт, но точно знала, что моя любовь к Клоду была тесно сопряжена с уважением, и именно поэтому с моей стороны никогда нельзя было заметить неуместных «поползновений» в его сторону. Я любила и уважала Клода настолько сильно, что не делала даже самых маленьких намёков, призванных продемонстрировать степень романтической и сексуальной увлечённости.
Самое интересное произошло спустя два года нашего почти непрерывного общения. А интересное заключалось в том, что моё чисто фанатское обожание превратилось в спокойное бескорыстное чувство благодарности. Обожание всегда проигрывает молчаливой благодарности, потому что оно – всего лишь слепое благоговение и раболепие, не имеющее под собой таких важных чувств, как беспокойство, забота и безусловная тихая любовь, которой неважно, полюбят ли её в ответ.
Однако ко всему этому прилагается ремарка – эта самая безусловная тихая любовь иногда мешает мыслить трезво, если твой кумир попадает в какую-либо неприятную историю. И не имеет значения, хорошо ли он поступил, плохо ли – ты всё равно будешь его любить, потому что он становится твоему сердцу как родной, – ни больше, ни меньше.
Поклонники делятся на два типа: осуждающие (потому что они искренне полагают, что любовь даёт им это право), и смиренные (согласные с каждым словом и действием тоже из-за любви). И вот сиди и думай, к какой категории ты относишься.
Учитывая моё личное знакомство с Клодом, я относила себя к первой. Родные люди всегда осуждают друг друга из-за всевозможных треволнений. Словом, я считала себя правильной фанаткой (а через некоторое время и подругой), однако я не смогла заметить в Клоде то, что в итоге повлекло за собой большие последствия – боль.
В его глазах всегда была боль – «фоновая», неярко выраженная, зарытая где-то очень глубоко, но периодически дающая о себе знать.
Раньше мне приходилось быть свидетелем странного поведения Клода, вроде того, что иногда он предпочитал одиночество компании друзей, причём такие периоды у него наступали резко, непредсказуемо; иногда он выглядел слишком отстранённым и иногда – хоть мне, признаться, это всё же очень не нравилось – злоупотреблял травкой. Я искренне считала, что он просто уставал – ещё бы, такая плотность графика могла измотать физически и морально кого угодно, – но заметила кое-что интересное: то, с каким пониманием смотрели на него Майк и Генри.
– Вы, ребята, точно что-то знаете, – сказала им я, когда уже в третий раз заметила странное состояние Клода.
– Мы знаем не больше твоего, – заверил меня Генри.
Я упрямо покачала головой, будучи весьма обеспокоенной.
– Быть такого не может.
– Ладно, слушай, – выдохнул Майк. – Дам подсказку – аббревиатура из четырёх букв. А дальше понимай как хочешь.
Но я так и не поняла.
Конкретные проблемы начались на третьем году нашей дружбы. Тогда мы с Клодом уже свободно общались друг с другом и часто проводили время вместе в кругу других таких же близких друзей. Пару раз он даже брал меня на съёмки. Он считал меня своей очень хорошей подругой и был щедр на широкие жесты. Иногда мы торчали в моей маленькой студии, которую я снимала, чтобы заниматься там своим творчеством. Помещение выглядело пустым и серым, обставленным только диваном посередине и большим зеркалом, прикрученным к стене возле входной двери. Однако стоило мне завести туда все мои мольберты и картины, студия приобрела оттенки. Оттенки достаточно сумбурные за счёт творческого беспорядка, который я там невольно навела в процессе безудержных вдохновенческих порывов.
У Клода имелись ключи от моей студии. Однажды он воспользовался этим фактором и решил приятно меня удивить, прислав мне сообщение на телефон: «Н-стрит, 18:30. Сегодня». Учитывая, что я проспала половину дня после тяжёлой смены в ресторане, времени заглянуть в студию у меня не было, поэтому я отправилась по указанному Клодом адресу, предварительно позвонив ему и попытавшись вытащить из него хоть какое-нибудь объяснение.
– Ни за что, – не соглашался он, и я в этот момент представила его ухмылку. – Это тайна, познать которую получится лишь приехав по этому адресу.
– Вы сама загадочность, мистер Гарднер.
– И не говори. Жду тебя.
Я никогда не знала, что можно ожидать от Клода. Любая пришедшая в его голову безудержная мысль стремилась обрести физическую форму и преуспевала в этом. Именно поэтому Клода называли талантливым, креативным, молодым актёром.
Я приехала в пункт назначения и увидела столпотворение возле одной из маленьких уютных галерей города. Кто-то стоял и курил, кто-то находился на улице за компанию, а кто-то держал в руке бокал красного вина. Я протиснулась через большое количество людей и вошла в галерею.
Я обомлела.
На белых стенах, на расстоянии полутора метров друг от друга, висели мои картины. Их было двадцать – ровно столько удачных, сколько у меня их в принципе было за всю мою пока что непродолжительную «карьеру» художника. Там были и портреты, и натюрморты, и дриппинговые[1 - Вид абстрактной живописи путём разбрызгивания красок на полотно] полотна. Под картинами висели названия и авторство.
Я, конечно, воображала собственную выставку картин в очень смелых мечтах, но подумать не могла, что всем процессом суждено будет заняться не мне самой.
Ко мне подошёл Клод, улыбаясь во все свои тридцать два.
– Нора. – Он обнял меня, пребывающую в неком ступоре.
К нам сразу же подошли Генри и Майк.
– Вот наша звезда! – сказал Майк.
Генри подхватил:
– Ну как тебе, Нора?
Я не знала, что ответить. Чисто из вредности я могла бы отчитать их за непрошенное прикосновение к моим картинам, но вредничать не хотелось. Я ощущала только восторг и пока ещё не осознанную мной в полной мере радость.
– Я немного в шоке… Чья была затея?
– Наша, – хором ответили трое.
Я улыбнулась, и Клод взял меня за руку, потащив к небольшому фуршету, расположенному в другом зале.
– Как вам удалось собрать столько народа? – последовал логичный вопрос.
– Ну, я просто позвал своих знакомых, а они – своих знакомых… И, надо сказать, всё это довольно-таки серьёзные личности, занятые в области культуры и искусства.
На этих словах мне захотелось сгореть со стыда.
– Ты позвал людей искусства смотреть на мою мазню?..
– Ты снова скромничаешь, да? – почти угадал Клод, когда мы дошли до фуршета, возле которого стояло всего несколько человек. Меня это удивило, ведь, как правило, именно стол с закусками и напитками способен собрать вокруг себя больше людей, нежели чем картины какого-то непонятного, ещё неизвестного художника.
– И названия картин у меня ужасные, – добавила я.
Клод протянул:
– Бро-о-ось, Нора.
Я украдкой взглянула в соседний выставочный зал и заметила приличное количество людей, столпившихся возле одной из моих картин. Я назвала её «Эпикурейское наслаждение». Там был изображён полуголый юноша с гречески-кудрявыми светлыми волосами, держащий в руках чашу с вином. Юноша лежал на диване, а вокруг него в подобострастных позах застыли прекрасные девы, одна из которых смогла-таки дорваться до объекта своего вожделения и с лицом иконописного удовольствия касалась его плеча одними лишь подушечками пальцев.
Мы с Клодом, Майком и Генри какое-то время стояли у фуршета.
– Возможно, кто-то захочет приобрести себе одну из твоих картин, – заметил мне Генри. – И когда «молва» сделает своё дело, тебе больше не придётся работать в ресторане.
– В элитном ресторане, попрошу заметить, – поправила я.
– Не твоё это, – высказал Майк своё мнение, отправляя в рот канапе. – Быть официантом – неблагодарное дело.
Я хотела было возразить, но невольно посмотрела на Клода. Он молчал. Причём молчал уже несколько минут. Он смотрел за мою спину нечитаемым, пустым взглядом, а его губы сжались в тонкую напряжённую линию. Я проследила его взор и на мгновение обернулась, среди толпы так и не заприметив никого особенного.
– Клод, ты что? – Я коснулась его куртки.
Заторможенно он перевёл взгляд обратно на нас.
– Ребят, на этом я, наверное, пойду, – еле связал он слова в фразу заплетающимся языком.
– Ты не хочешь разделить со мной миг моего триумфа? – наигранно обиженно сказала я, будучи несерьёзной и не осознающей, что, возможно, случилось действительно что-то нехорошее.
– Ты… – пробормотал он потерянно. – Ты молодец, Нора. Мне пора.
Когда он развернулся и ушёл, оставив нас троих в недоумении, я увидела, как его рука потянулась во внутренний карман куртки, где у него всегда хранились самокрутки с марихуаной.
Я ещё подумала тогда, мол, бывает – все творческие люди подвержены небольшой «шизе», поэтому вскоре моё внимание снова переключилось на беседу с Майком и Генри, хотя где-то глубоко внутри во мне что-то скреблось. Я всегда старалась не быть курицей-наседкой, не быть навязчивой, слишком обеспокоенной, что в противном случае граничило бы с помешательством, как у какой-нибудь типичной мамочки. Я была его подругой, а дело друзей – всего лишь приглядывать друг за другом. Я так сильно уважала Клода и так яро запрещала себе наседать на него, что перестала подмечать детали, вовремя не увидев на горизонте ту приближающуюся наклонную, по которой вскоре скатилась его жизнь.
После выставки я написала ему, всё ли у него в порядке, на что он ответил мне кивающим анимационным смайликом. После этого мы не общались с ним недели три, пока не случилось нечто из ряда вон выходящее.
Обычно я не читала журналы и уж тем более газеты, предпочитая им более духовную пищу для ума, однако не смогла пройти мимо газетного киоска, в котором продавался выпуск одной очень скандальной жёлтой газеты с заголовком на обложке: «Вдохновился ли Клод Гарднер Джией Мари Каранджи[2 - Американская супермодель, известная своей тягой к запрещённым веществам]? О съёмках в наркотическом угаре».
Казалось бы, что общего у молодого восходящего актёра и давно скончавшейся от СПИДа модели? Так я думала, как-то непроизвольно игнорируя второе предложение заголовка, словно пытаясь защитить себя от этой абсурдной информации. Но, получается, если я пыталась защитить себя от неё, значит, что где-то подсознательно я допускала такую мысль о Клоде? Значит, подсознательно я догадывалась, что он способен на подобное? Я понятия не имела, как ответить себе на этот вопрос, поэтому, с надеждой ссылаясь на ненадёжный источник в виде данной газетёнки, решила тут же позвонить Клоду.
