скачать книгу бесплатно
– Что хотите?
– Надо говорить грамотно. И вообще, что ты разбушевался? Жизнь покажет.
Возле дома они увидели Игоря, он что-то объяснял своему другу Максимке.
– Он большой-большой, – Игорь встал на лавочку и вытянул руку. – Даже больше еще. А борода у него, как у Деда Мороза, только черная, потому что сейчас осень, а когда на праздник елку принесут, она у него белой будет. Он за мной вчера в садик приходил. Марина Михайловна не хотела меня отпускать, а когда я сказал, что это мой новый папа, – сразу отпустила. А в лесу он мне из ружья выстрелить давал.
– Врешь!
– Не веришь? Тебе просто завидно, что у тебя нет нового папы. Дядя Лева меня весной на рыбалку на настоящую возьмет.
Сивков крепко обнял Свету. Игорь увидел их и радостно побежал навстречу, не оглядываясь на дружка.
Гостей на свой маленький праздник решили не звать.
После ужина Света уложила сына, и они сели играть в подкидного. Сивков попытался заглянуть в ее карты и вдруг увидел, что Игорешка стоит в дверях и целится в них. Он не успел подумать, что винтовка не заряжена, что ребенку просто не хватит сил взвести курок. Опрокинув стул, он прыгнул навстречу Игорешке и, когда винтовка валялась на полу, в запале шлепнул мальчишку по попе. Пока Игорешка соображал – плакать ему или радоваться, что так здорово напугал взрослых, Сивков самодовольно отметил, как лихо и непринужденно у него получилось: не раздумывая, шлепнул нашкодившего пацана, словно своего собственного. И так радостно ему стало, до того родным сделался Игорешка…
Он даже не подозревал, что голос у Светы может быть таким визгливым:
– Как ты посмел?
Захныкал Игорь.
– Думаешь, если у ребенка нет отца, то с ним можно не церемониться?
Игорешка уже не хныкал, а орал на всю квартиру. Света подхватила его на руки и хлопнула дверью маленькой комнаты.
Сивков присел к столу и застыл, уставясь в одну точку.
Когда он оглянулся, свет в спальне уже не горел. Он встал, подобрал винтовку и повесил на гвоздь, который Светлана вбила для нее рядом с гитарой. Карты по-прежнему лежали четырьмя кучками: шесть штук его, шесть ее, отбой и наполовину разобранная колода с трефовым тузом внизу. Он собрал карты и лег на диван, но уснуть долго не мог.
Его разбудило позднее осеннее солнце. Сивков испуганно вскочил и чуть не запнулся – на полу стоял чемодан, с которым он приехал. Белье и рубашки лежали стопкой на столе. Светлана уже ушла на работу. Сивков поднял чемодан и сказал:
– Ваш тонкий намек понял.
Пока он укладывал вещи, винтовка несколько раз попадалась на глаза, но он все тянул с ее упаковкой. Она так и осталась висеть.
Ближайший поезд отправлялся вечером. С полчаса он мерил шагами перрон, потом вышел на троллейбусную остановку, доехал до кинотеатра, посмотрел подряд два фильма, посмотрел бы и три, если бы следующий кинотеатр был не так далеко.
Около вокзала его ждала Света.
– Лева, я вчера погорячилась.
– А сегодня?
– Что сегодня? Ну дура, что ты хочешь от глупой женщины.
Сивков увидел свободную скамейку и пошел к ней. Они сели. Рука Светы неуверенно коснулась его колена. Он накрыл ее своей ладонью и крепко сжал.
– А я смотрю: тебя нет. Только винтовку снять забыл.
– Игорю оставил.
– Левушка, ну нельзя же так из-за пустяков. В конце концов, я имею право, это мой ребенок, я его родила, я его воспитала, я даже родному отцу не позволяла…
Сивков поднялся. По вокзальным часам до отхода поезда оставалось десять минут. И он побежал в кассу.
1977
Влюбленный в Лидию
Над окошком висела табличка «ПРОВЕРЯЙ ДЕНЬГИ, НЕ ОТХОДЯ ОТ КАССЫ», но едва Хангаев расписался в ведомости, как его оттеснили. Он не боялся, что обманут, но если написано, значит так и положено, значит надо проверять. Народу в коридорчике набралось много. Хангаев на кого-то натыкался, его толкали, на него шикали, но он сосредоточенно пересчитывал зарплату, тем более что получал на своем складе намного меньше рабочих, денег всегда не хватало, и видеть их в куче было, кроме всего, приятно. Из кассы он сразу пошел к дядьке Намжилу в отдел кадров, где тот работал начальником уже много лет.
В кабинете у дядьки сидели посторонние, и Хангаеву пришлось ждать минут пятнадцать, а может, и дольше. Несколько раз он собирался уйти и отложить разговор на другой день. Собственно, и говорить-то было не о чем. Всего и дел – отдать долг. И он бы ушел, если бы верил, что деньги смогут продержаться до другого дня.
– Как дела, Ганс Моисеевич? – спросил дядька, отпустив посетителей.
– Получку сегодня давали. Должок принес.
– Возьму, когда принес. Только надолго ли?
Хангаев понял намек, но промолчал. Ссориться с дядькой Намжилом он не хотел. У него бы и язык не повернулся.
– Ехал бы ты, однако, домой, парень. Делом бы занялся. Сестра бы тебе невесту в улусе нашла. Я, когда летом в отпуске отдыхал, таких невест подсмотрел, красавицы выросли – пальчики оближешь. Эх, где мои семнадцать лет и правая рука! Не оставь, однако, все это на фронте, – неужели бы я здесь брюки просиживал. Да ни за какие деньги! Разве здесь место настоящего мужчины?
Хангаев приподнялся со стула и положил перед дядькой долг, но тот сердито дернул культей и продолжал:
– Живи как знаешь. Самому скоро тридцать лет. Но если оставаться на заводе, тогда надо и специальность хорошую получать, так я, однако, думаю, Ганс Моисеевич.
– Мне и на складе неплохо. Все время на людях. По имени-отчеству называют. А денег всех не заработаешь. Вот если бы ты милиционером меня устроил. У них работа чистая, в галстуках ходят, и зарплату, я слышал, им прибавили.
– Я тебе не про зарплату говорю, а про специальность.
– Я пошел, дядя Намжил, некогда мне. Спасибо, что выручил.
Дядькины разговоры он слышал уже много раз. Знал, чем они начинаются и чем кончаются. Говорились, может, и правильные слова, но ему они не подходили. Что он не видел в своем улусе? Каких настоящих мужчин или – еще смешнее – красивых невест можно там встретить? Да и откуда старому однорукому дядьке знать, что такое красота! Конечно, на войне могли попасться ему польки или венгерки, но сколько времени прошло с тех пор. Старикан, однако, и не помнит их. И красота теперь другая стала. Вот если бы дядька на Лидию разок посмотрел – был бы настоящий разговор… Только и здесь Хангаев не шибко надеялся, что дядька Намжил сможет оценить новую красоту как положено. Поэтому он и не пытался ничего объяснять, не переводил слова попусту.
В общежитии дежурила Вера Ивановна. Ей Хангаев был должен два шестьдесят. Вахтерша взяла трешку, дала ему сорок копеек сдачи, а когда Хангаев пошел к телефону, спросила:
– Что, Ганс Моисеевич, опять будешь гостей собирать?
– Не знаю. Наверное, нет, – быстро ответил Хангаев.
Ему стало неудобно звонить Лидии при Вере Ивановне, набрав наугад несколько цифр, он подержал трубку возле уха и ушел.
«А может, и вправду не звонить, – подумал он на улице. – Сколько можно позволять издеваться над собой? Пойду лучше в кино».
Хангаев брел по тротуару и доказывал себе, что встречи с Лидией ни к чему хорошему не приведут, объяснял (опять же самому себе), какая она нехорошая, и полностью соглашался со своими доводами.
Только и в кино его не тянуло. Скучно было сидеть в душном зале и смотреть на жизнь, которую никогда не видел вблизи. Другое дело, если бы к ним приехала Эдита Пьеха или ансамбль танца Сибири, ансамбль даже лучше – там столько красивых девушек!
К Дому культуры он все-таки завернул. Ни Лидии, ни ее подруг там не было. Хангаев прошелся перед колоннами парадного и остановился возле Доски почета. Он внимательно рассмотрел все фотографии и не нашел ни одной красивой женщины. Единственная блондинка, воспитательница детского сада Новожилова Н. И., была курносой, а курносых Хангаев не уважал. Рядом с Доской почета стояла такая же – для лучших рационализаторов. Среди рационализаторов женщин не оказалось вообще. А как было бы здорово, если бы здесь висел портрет Лидии: и лучше – цветной. И тут же Хангаеву пришла мысль: а что, если навыдумывать штук десять рацпредложений и подать половину под своей фамилией, а половину под ее – тогда их сфотографируют и поместят рядышком, на зависть всему заводу. Он вспомнил свой склад, проходы, заставленные ящиками, и пожалел, что работает не в цехе.
Потом, даже не узнав названия фильма, он прошел к кассе и встал в очередь. Конечно, можно было бы взять два билета и «лишний» предложить самой красивой девушке, он слышал, что в больших городах так делают многие парни. Но в их городишке билетов хватало на всех, особенно летом. Могло, конечно, случиться и такое, что за ним займет очередь стройная блондинка, и тогда само собой выйдет, что им достанутся соседние места. Но на место блондинки встал механик транспортного цеха. Хангаев увидел непробритую складку второго подбородка, лицо цвета непромытой моркови и оставаться в очереди ему стало невмоготу.
* * *
В магазине продавалось вино с названием «Лидия». Он несколько раз перечитал надпись на этикетке, и все время получалось «Лидия». Глаза радовались от случайной встречи с любимым именем. Он проверил на слух, и вышло еще лучше, еще нежнее. И здесь же, прямо возле входа, оказался исправный телефон. И в общежитии быстренько позвали Лидию.
«Приду, если пообещаешь хорошо себя вести», – ответила она.
Хангаев, не задумываясь, пообещал. Но когда повесил трубку, настроение сразу испортилось. Вспомнились последняя встреча, и предпоследняя, и еще несколько похожих одна на другую. Муторно ему стало, до стона муторно, от стыда и злости на себя.
Из магазина он заспешил в общежитие. Надо было приготовиться к приходу гостей.
Сосед валялся на койке и уходить не собирался, хотя и обещал ночевать у своей «вдовы». Пришлось выставлять бутылку. Пить на двоих вино с таким названием Хангаеву было особенно неприятно. Он молча смотрел на стол и ждал, когда у соседа проснется совесть, а тот повеселел и нес без остановки всякую чепуху. О чем он рассказывает, Хангаев не понимал, но с каждым словом нервничал все сильнее. Сосед небрежно разливал вино, а Хангаев ругал себя за то, что не догадался взять на этот случай чего-нибудь попроще: «Вермута», например, или «Варны». И еще он сердился на дядьку Намжила, который до сих пор не помог ему получить квартиру, потому что, будь у него свой угол, – все бы шло по-другому. Бутылка опустела, а сосед не вставал из-за стола, но поторопить Хангаев не осмеливался, боясь, как бы тот не раздумал уходить. Забыв, что уже полгода у него нет часов, он широко повел рукой, освобождая запястье от манжеты. Его не очень интересовало время, главное, он пытался дать понять, что надо торопиться: не хотелось, чтобы Лидия застала их вместе. Кто мог знать, какая блажь взбредет в ее шальную голову.
Когда Хангаев наконец-то остался один, спокойнее на душе не стало. Он суетился, хватался за ненужные вещи, ставил их обратно, забывал и, сделав с десяток кругов по комнате, снова тянулся к ним. За считанные минуты бедная пепельница успела постоять и на столе, и на подоконнике, и на тумбочке, и в шкафу. Доставая из чемодана фужеры, он чуть не разбил один. Это так испугало Хангаева, что он взял себя в руки. Быстренько навел порядок на столе. Достал из сетки десяток помятых ромашек, которые сорвал по дороге из магазина, и поставил их в пол-литровую банку. Не хватало только музыки, но свой магнитофон Хангаев давно продал, а купить новый никак не мог. Приходилось ждать до зимы, до охотничьего сезона, когда можно съездить домой и попросить у отца денег.
И вдруг он услышал голос Лидии. Ее и еще чьи-то голоса.
Все повторялось: опять Лидия притащила подругу, опять начнет издеваться над ним при людях и опять он же останется виноват, Хангаеву сразу расхотелось выходить к гостям, говорить какие-то слова…
С Лидией, как всегда, пришла Рита, а с Ритой, как всегда, новый парень.
– Ну показывай, где у тебя вино, названное моим именем? Прекрасно. Умничка, Ганс Моисеевич, а теперь поцелуй вот сюда, – она указала пальцем на щеку и нагнулась.
Хангаев, не глядя на ее спутников, медленно подошел и поцеловал, куда велела.
– Когда ты научишься целоваться? И учти, на старости я с тобой все равно разведусь, потому что нагибаться с радикулитом – удовольствие ниже среднего.
– А он подставочку сделает, – осклабился парень.
– Умничка, Боб, ты спас нашу будущую семью! Шутка Хангаеву не понравилась, но он промолчал.
– Хватит вам. Поцелуй и меня, Ганечка, ты же знаешь, как я тебя люблю.
– Ритка, учти: я не ревную, но предупреждаю, – и Лидия притворно погрозила пальчиком.
Но каким красивым был этот длинный пальчик, ровненький, без единой морщинки, с блестящим ноготком!
Хангаев смотрел на него и не знал, с чем сравнить свое изумление. Где и когда он видел подобное? Разве что в детстве, в лесу, когда неожиданно возникал в мокрой от росы траве стройный молодой подосиновичек с молочно-белой ножкой и малюсенькой шляпкой темно-красного цвета, еще не успевшей распрямиться. А голос! Какой голос! Не голос, а лесной ручеек, бегущий по чисто промытым разноцветным камушкам: зеленым, белым, малиновым. А волосы! И для волос ее Хангаев придумывал множество сравнений, то они казались ему мехом лисицы, то пенящейся на перекате водой, то степным ковылем.
– Ну, Ганечка, когда же ты меня поцелуешь? – надоедала Рита.
Вот у нее совсем не такой голос, глухой, словно холодной воды напилась, и волосы короткие, черные, жесткие, как у девчонок из его улуса. Одно непонятно, как она ухитряется часто менять парней.
А Борис уже совсем освоился в комнате, распорядился закуской, открыл вино и достал два стакана.
– Я, как человек новый в этом доме, буду пить из фужера, из второго, конечно, ты, Лидок, как будущая хозяйка.
Рита увидела, как смотрит Хангаев на парня, и крикнула:
– Боб, не борзей, это Ганечкин фужер.
– Молчу. Но предварительно, девочки, наведите маленький марафет: помойте тару, вытрите стол и потом по коням, как говорили предки нашего доброго хозяина.
– Ты моих предков не трожь!
– Прошу пардону. Все понял – предков необходимо уважать.
Когда сели за стол, Хангаев заметил, что исчезла банка с цветами, и сразу подумал на парня – только тот мог выкинуть их. Он почувствовал, как начинают мелко дрожать колени от злости и страха. Но злость перебарывала, и Хангаев почти поверил, что теперь даже Лидия не сможет помешать ему ударить губастого верзилу.
– Куда дел цветы?
– Какие цветы?
– Ромашки.
– Не видел я никаких ромашек.
– Ромашки? – спросила Лидия. – Ромашки спрятались, завяли лютики. Я выкинула их вместе с банкой. Там остатки кабачковой икры на стенках были. И хватит меня томить, хочу выпить моего вина…
Она говорила, а Хангаев молчал, и ему было стыдно, что он крикнул на гостя, стыдно за грязную банку и завядшие ромашки.
– А если машину назовут «Лидия»? «Ладой» же назвали – ты мне подаришь ее?
– Значит, обвинение с меня снимается? – поднялся Борис. – Все хорошо, все мирно. Грянули, девочки.
– Подарю, – шепнул Хангаев Лидии, – обязательно подарю.
Потом Борис начал вспоминать один за другим грузинские тосты, а когда Лидия предложила выпить за любовь, оказалось, что вино кончилось.
– Брось ты, какая в наш век может быть любовь. К тому же за нее поднимают третий тост, а у нас уже десятый, так я говорю, Боб, – Рита похлопала кавалера по щеке и многозначительно добавила: – А может, и больше.
– Второй, а не третий, если на то пошло, – капризничала захмелевшая Лидия.
– Нет, третий!
– Ерунда, для вас главное первый, а потом хоть тысячный.
– И дурак же мне достался.
– Не верь, Боб, ты умничка. Ганс Моисеевич, дай ему денег, пусть он сгоняет.
– Ганечка, не давай.
– А я хочу – за любовь! И танцевать хочу. Когда ты наконец купишь магнитофон?
