скачать книгу бесплатно
Смерть Иисуса
Джон Максвелл Кутзее
Иисус #3Лучшее из лучшего. Книги лауреатов мировых литературных премий
Давиду уже десять. Он играет в футбол и спорит с родителями, но, несмотря на такие привычные мальчишеские повадки, он совсем не похож на сверстников. История о пути Давида в этом мире полна непростых вопросов о жизни, людях и памяти. Философский и пронизанный размышлениями, «Смерть Иисуса» – невероятный по своей силе роман, каждое слово которого – с трудом постижимая загадка.
Джон Максвелл Кутзее
Смерть Иисуса
J. M. Coetzee
THE DEATH OF JESUS
© Мартынова Ш., перевод на русский язык, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Глава 1
Осенний день, зябко. Он стоит на заросшем травой пустыре позади многоквартирного дома, наблюдает за футбольным матчем. Обычно он – единственный зритель, смотрит, как играют соседские дети. Но сегодня останавливаются посмотреть двое посторонних: мужчина в темном костюме, а с ним девочка в школьной форме.
Мяч вылетает по дуге с левого края – оттуда, где играет Давид. Захватив мяч, Давид легко обходит защитника, выбежавшего ему помешать, и навесным ударом отправляет мяч в центр. Мяч ускользает от всех, ускользает от вратаря, пересекает линию ворот.
Дети играют по будням, команд как таковых у них нет. Мальчики собираются, как им удобно, включаются в игру, выпадают из нее. То их на поле тридцать, то всего полдюжины. Когда Давид только-только влился в эти игры три года назад, он был младшим и самым мелким. А теперь он среди мальчиков покрупнее, но верток, хоть и высок, быстроног – коварный нападающий.
В игре затишье. Чужаки приближаются; пес, дремлющий у его ног, просыпается и поднимает голову.
– Добрый день, – говорит мужчина. – Что за команды играют?
– Это просто дворовая игра местной детворы.
– Неплохо у них получается, – говорит чужак. – Вы родитель?
Родитель ли он? Стоит ли объяснить, кто он такой на самом деле?
– Вон тот – мой сын, – говорит он. – Давид. Высокий мальчик, темноволосый.
Чужак оглядывает Давида, высокого темноволосого мальчика, рассеянно бредущего по полю без особого внимания к игре.
– Они не думали собрать команду? – спрашивает чужак. – Позвольте представиться. Меня зовут Хулио Фабриканте. А это Мария Пруденсия. Мы из «Лас Маноса». Слыхали о «Лас Маносе»? Нет? Это сиротский приют на том берегу реки.
– Симон, – говорит он.
Симон пожимает руку Хулио Фабриканте из приюта, кивает Марии Пруденсии. Марии, предполагает он, лет четырнадцать, крепко сбитая, с тяжелыми бровями и развитым бюстом.
– Я спрашиваю, потому что мы б с удовольствием приютили такую команду. У нас есть настоящее поле с настоящей разметкой и настоящими воротами.
– Думаю, им хватает просто пинать мяч.
– Если не соревноваться, навыков не накопишь, – говорит Хулио.
– Согласен. Вместе с тем, если создавать команду, придется выбрать одиннадцать, а остальных исключить, а это противоречит духу, который им здесь удалось создать. Я так это понимаю. Но может, и ошибаюсь. Возможно, они и вправду хотели бы соревноваться и копить навыки. Спросите у них.
Мяч у ног Давида. Он делает финт влево, бежит вправо, движется так гладко, что защитник остается не у дел. Пасует напарнику по команде и наблюдает, как напарник безвольно забрасывает мяч в руки вратарю.
– Очень хорош он, ваш сын, – говорит Хулио. – От природы.
– У него преимущество перед друзьями. Он берет уроки танцев, оттого у него хорошо с равновесием. Если б остальные мальчики брали уроки танцев, у них получалось бы так же.
– Слышишь, Мария? – говорит Хулио. – Может, надо последовать примеру Давида и позаниматься танцами.
Мария упорно смотрит прямо перед собой.
– Мария Пруденсия играет в футбол, – говорит Хулио. – Она у нас в команде один из главных бойцов.
Солнце садится. Скоро мальчик – хозяин мяча заберет его («Мне пора»), и игроки разбредутся по домам.
– Я понимаю, что вы им не тренер, – говорит Хулио. – И мне ясно, что вы не поклонник организованного спорта. Тем не менее подумайте – ради этих мальчиков. Вот моя карточка. Им, может, понравится играть командой против другой команды. Очень приятно было познакомиться.
Д-р Хулио Фабриканте, Educador, – гласит карточка. – Orfanato de Las Manos, Estrella 4.
– Пошли, Боливар, – говорит он. – Пора домой.
Собака с усилием встает, зловонно пукает.
За ужином Давид спрашивает:
– Что это был за человек, с которым ты разговаривал?
– Его зовут доктор Хулио Фабриканте. Вот его карточка. Он из приюта. Предлагает вам собрать команду, чтобы играть против команды из приюта.
Инес рассматривает карточку.
– Educador, – читает она. – Что это такое?
– Затейливое название учителя.
Когда он приходит на травянистое поле назавтра после обеда, доктор Фабриканте уже там – разговаривает с мальчиками, сгрудившимися вокруг.
– Можете и название для своей команды выбрать, – говорит он. – И цвет командных футболок выбрать.
– «Лос Гатос», – говорит один мальчик.
– «Лас Пантерас», – говорит другой.
«Лас Пантерас» мальчикам нравится, а предложение доктора Хулио их, похоже, воодушевляет.
– Мы у себя в приюте зовемся «Лос Альконес» – в честь ястреба, птицы, у которой самый зоркий глаз.
Давид спрашивает:
– Почему вы не назвались «Лос Уэрфанос»?
Неловкая тишина.
– Потому что, молодой человек, – отвечает доктор Фабриканте, – мы не ищем поблажек. Не просим, чтобы нам подыгрывали из-за того, кто мы такие.
– Вы сирота? – спрашивает Давид.
– Нет, сам я, так вышло, не сирота, но отвечаю за приют и живу в нем. Я питаю громадное уважение и любовь к сиротам, а их на белом свете гораздо больше, чем вы, вероятно, думаете.
Мальчики помалкивают. Он, Симон, тоже молчит.
– Я сирота, – говорит Давид. – Можно мне играть у вас в команде?
Мальчики прыскают. Они привыкли к подначкам Давида.
– Перестань, Давид! – яростно шепчет кто-то.
Пора вмешаться.
– Не уверен, Давид, что ты понимаешь как следует, что такое быть сиротой – настоящим сиротой. У сироты нет семьи, нет дома. Тут-то и возникает доктор Хулио. Он предоставляет сиротам дом. У тебя дом уже есть. – Обращается к доктору Хулио: – Простите, что втянул вас в семейный спор.
– Не за что извиняться. Вопрос, поднятый юным Давидом, важен. Что это значит – быть сиротой? Значит ли это всего лишь, что у тебя нет зримых родителей? Нет. Быть сиротой – на глубочайшем уровне – значит быть одиноким на всем белом свете. В некотором смысле все мы сироты, ибо мы все на глубочайшем уровне одиноки на белом свете. Как я говорю молодежи, вверенной моим заботам, нет ничего постыдного в том, чтобы жить в приюте, ибо приют есть микрокосм общества.
– Вы не ответили, – говорит Давид. – Можно мне играть у вас в команде?
– Лучше играй за свою команду, – говорит доктор Фабриканте. – Если бы все играли за «Лос Альконес», у нас бы не было противников. Никакого соревнования.
– Я не прошу за всех. Я прошу за меня.
Доктор Фабриканте поворачивается к нему, Симону.
– Что скажете, сеньор? Одобряете «Лас Пантерас» как название вашей команды?
– У меня нет мнения, – отвечает он. – Я не хотел бы навязывать свои вкусы этим юношам. – Тут он умолкает. Хотел бы добавить: …этим юношам, которые, покуда не явились вы, счастливы были играть в футбол по своему разумению.
Глава 2
Четвертый год они проживают в этом многоквартирном доме. Хотя квартира Инес на втором этаже достаточно просторная для всех троих, он, Симон, по их обоюдному согласию вселился в отдельную квартиру на первом, поменьше и попроще обставленную. Ему она стала по карману с тех пор, как к его заработку возникла надбавка за увечье спины, которая так и не исцелилась как следует, с тех самых пор, когда он трудился грузчиком в Новилле.
У него есть свой доход и своя квартира, но нет круга общения – не потому, что он нелюдим, и не потому, что Эстрелла – неприветливый город, а потому что он, Симон, давно решил целиком посвятить себя воспитанию мальчика. Инес же проводит дни, а иногда и вечера в заботах о магазине модной одежды, в котором она совладелица. Ее друзья – из «Модас Модернас» и более широкого мира моды. Симон сознательно не интересуется этими дружбами. Есть ли у нее среди друзей любовники, он не знает и знать не желает – лишь бы оставалась хорошей матерью.
У нее под крылом Давид благоденствует. Он силен и здоров. Годы тому назад, когда они жили в Новилле, приходилось воевать с государственной системой образования. Учителя Давида считали его obstinado – своенравным. С тех пор от государственных школ Давида держали подальше.
Он, Симон, уверен, что ребенок со столь явной врожденной смекалкой способен обойтись без формального образования. Это исключительный ребенок, – говорит он Инес. – Кто в силах предсказать, в каком направлении он одарен? Инес, когда настроена пощедрее, даже готова с этим соглашаться.
В Академии музыки в Эстрелле Давид посещает занятия по пению и танцам. Пение ведет директор Академии Хуан Себастьян Арройо. В танце же его в Академии никто ничему научить не может. В те дни, когда является на занятия, он танцует как ему заблагорассудится, остальные же ученики повторяют за ним, а если у них не получается – наблюдают.
Он, Симон, – тоже танцор, пусть и поздно обращенный, да и без дарования. Он танцует сам по себе, по вечерам, уединенно. Облачившись в пижаму, включает граммофон на небольшую громкость и танцует сам с собою, зажмурившись, долго – пока ум не опорожняется совсем. Затем Симон выключает музыку, ложится в постель и спит сном праведных.
Почти все вечера музыка – танцевальная сюита для флейты и скрипки, сочиненная Арройо на смерть своей второй жены Аны Магдалены. У танцев нет названий, у записи, подготовленной где-то в подсобке какой-то лавки в городе, нет этикетки. Музыка же медленная, величественная и печальная.
Давид не снисходит до посещения обычных уроков, особенно до упражнений по математике, в отличие от всех нормальных десятилеток, из-за предубеждения против арифметики, какую поддерживала в нем покойная сеньора Арройо: она внушила ученикам, прошедшим через ее руки, что целые числа – это божества, небесные сущности, они существовали до того, как возник физический мир, и продолжат существовать после того, как мир завершит быть, а потому заслуживают почтения. Смешивать числа между собой (adiciоn, sustracciоn), или рубить их на куски (fracciones), или применять их к измерению количеств кирпичей или муки (la medida) – значит оскорблять их божественность.
На десятилетие они с Инес подарили Давиду часы, Давид отказывается их носить, потому что (как он говорит) они навязывают числам круговой порядок. Девять часов – перед десятью часами, говорит он, но девять – ни перед, ни после десяти.
К приверженности сеньоры Арройо к числам, воплощенным в танцах, которые она преподавала своим ученикам, Давид добавляет свой идиосинкразический штрих: соотносит числа с определенными звездами на небе.
Он, Симон, не понимает философии чисел (про себя он считает ее не философией, а культом), проповедуемой в Академии: открыто – почившей сеньорой, сдержаннее – вдовцом Арройо и его друзьями-музыкантами. Симон не понимает этой философии, но относится терпимо не только из-за Давида, но и потому, что, когда находит на него подобающий настрой, его, Симона, посещает виде?ние – мимолетное, неуловимое – того, о чем говорила сеньора Арройо: серебристые сферы, их так много, что и не сосчитаешь, они с неземным гулом вращаются друг вокруг дружки в бескрайнем пространстве.
Он танцует, у него видения, но он все равно не считает, что его обратили в культ чисел. Для видений у него есть разумное объяснение, и оно его почти всегда устраивает: убаюкивающий ритм танца, гипнотический напев флейты наводят транс, в котором со дна памяти подтягиваются осколки – они-то и вращаются перед мысленным взором.
Давид не может или не желает заниматься арифметикой. Что еще тревожнее, он не желает читать. Вернее, выучившись читать по «Дон Кихоту», он не выказывает интереса к чтению никаких других книг. «Дон Кихота» он знает наизусть – в сокращенной версии для детей, относится к «Дон Кихоту» не как к выдумке, а как к исторической правде. Где-то на белом свете – не на этом, так на том – странствует Дон Кихот верхом на своем скакуне Росинанте, а рядом трусит на осле Санчо.
У него, Симона, с мальчиком споры о «Дон Кихоте». Открылся бы ты другим книгам, говорит он, Симон, – узнал бы, что на свете множество героев помимо Дона, а также героинь, вымышленных из ничего плодовитыми умами писателей. Более того, ты ребенок одаренный, мог бы сам выдумывать героев и отправлять их в большой мир искать приключения.
Давид едва слушает.
– Не хочу я читать другие книги, – говорит он небрежно. – Я уже умею читать.
– У тебя ошибочные представления о том, что такое чтение. Читать – это не просто превращать напечатанные значки в звуки. Читать – это глубже. Читать по-настоящему означает слышать, что? книга хочет сказать, и осмыслять это – возможно, даже беседовать с автором у себя в уме. Это означает постигать мир таким, какой он есть, а не таким, каким ты хочешь его видеть.
– Зачем? – спрашивает Давид.
– Зачем? Затем, что ты юн и невежествен. Ты освободишься от невежества, только если откроешься миру. А лучше всего открываться миру, читая то, что есть сказать другим людям – людям менее невежественным, чем ты.
– Я знаю о мире.
– Нет, не знаешь. Ты ничегошеньки не знаешь о мире за пределами твоего ограниченного жизненного опыта. Танцевать и пинать футбольный мяч – занятия сами по себе прекрасные, но они не дают тебе знаний о мире.
– Я читал «Дон Кихота».
– «Дон Кихот», повторяю, – не весь мир. Далеко не весь. «Дон Кихот» – выдумка о спятившем старике. Развлекательная книга, она втягивает тебя в свой вымысел, но вымысел – это не настоящее. Более того, задача этой книги – именно предупредить читателей вроде тебя, чтоб не втягивались в ненастоящий мир, в мир вымысла, как втянуло Дон Кихота. Ты разве не помнишь, чем заканчивается эта книга? Дон Кихот опомнился и велит своей племяннице сжечь его книги, чтобы в будущем никто не впал в искушение пойти его безумным путем?
– Но она не сжигает его книги.
– Сжигает! Этого, может, и не сказано, однако сжигает! Да ей в радость от них избавиться.
– Но она не сжигает «Дон Кихота».
– «Дон Кихота» она сжечь не может, потому что она внутри «Дон Кихота». Не получится сжечь книгу, если ты сам из нее, если ты – ее персонаж.
– Получится. Но она не сжигает. Потому что, если б сожгла, у меня бы не было «Дон Кихота». Он бы сгорел.
Из таких споров он, Симон, выходит обескураженным, но вместе с тем смутно гордым: обескураженным, потому что не удается переспорить десятилетку; гордым – потому что десятилетке удается с такой ловкостью вязать узлы из взрослого человека. Этот ребенок, может, и ленив, этот ребенок, может, и высокомерен, говорит Симон себе, но этот ребенок во всяком случае не бестолков.
Глава 3
