скачать книгу бесплатно
Была у нас традиция, негласный закон, ходить в этот день на Вышку. Это была обыкновенная, деревянная геологоразведочная вышка. Располагалась эта точка на горном хребте, Гэрын хада, в самой ее высокой плоскости. Вот там-то, и обязаны были мы все отметиться в день Первомая.
Спустившись с этой высоты, катались на плотах в пруду. Пруд этот располагался в местности Зээмэк, и наполнялся весенними паводковыми водами. К лету он, обычно, высыхал.
Катаясь на плотах, невольно окунали в воду, то одну ногу, то другую. Порядком измочившись, ничего не оставалось, как бултыхнуться в холодную снеговую воду. Первый почин сделан, а кто не последовал примеру первопроходца, тот – девчонка.
Никто не хотел быть девчонкой. В начале сего опуса я упомянул, что мальчиков той поры в деревне было подавляющее большинство. То, видать, страна зализывала фронтовые раны. И кто-то там, наверху, учитывая потери в мужской силе, наверное, распорядился давать матерям больше сыновей.
И все мальчишки росли соответственно духу того времени. Это были маленькие мужички, и если кто, ненароком, обзовет кого девчонкой – худшего оскорбления нельзя было придумать.
С наступлением летнего зноя, игры переходили в менее активную фазу. Игра в бабки была по популярности в первых рядах негласного нашего рейтинга.
И, как всамделишный мужик, всяк старался подогнать бабки под себя. Бита, например, высверливалась со стороны попки, и в образовавшуюся полость заливался свинец, вследствие чего она становилась тяжелее. Метать ею, соответственно, становилось удобнее и ловчее.
А в самую лютую жару, укрывшись в тень, где-нибудь на задворках, подальше от людских глаз, играли в ножички. Игра, на первый взгляд, опасная, но никто не запрещал нам показывать друг другу отточенное мастерство с использованием холодного оружия.
Чиркали ножички и со лба, и с зуба, и с локтей, словом, со всех частей тела. Как и во всяком деле, здесь находились свои безусловные лидеры, которые умели в этом «невинном» занятии достичь непомерных высот. Они умели «чиркать» ножички из любого положения. Не помню случая, когда бы кто-нибудь получил увечье.
А в школе, абсолютно все ученики играли в настольный теннис. Мы понятия не имели, что существует на свете, кроме настольного тенниса, другой вид этого единоборства – большой теннис. Но играли ребята классно, брали мяч из любого положения.
Перемена между уроками в школе составляла 5 минут, от силы 10. Никаких малых, или больших перемен, в помине не было, потому, как не было школьной столовой.
Начинали «резаться» с утра, еще до начала уроков. Продолжали играть до тех пор, пока не появится, в проеме двери школьного коридора, учительница одного из противоборствующих сторон. Если счет не был завершен, то продолжали играть, пока один из игроков легким движением руки…
После этого, в неимоверном броске, на лету ловился теннисный мяч, и он, опаздывающий на урок ученик 5-го класса, (четвертого, или восьмого, не имеет значения) уже после учительницы, переступившей порог класса, успевал сесть за парту и поставить на лицо умное выражение.
Во Франции есть вековая традиция. Когда до наступления Рождества остаются считанные минуты, неожиданно гаснет свет. За это время каждый уважающий себя «мусье» должен был успеть исследовать все потаенные уголочки тела рядом сидящей мадам.
В Советском Союзе ничего подобного не было. Но наши работники по линии торговли, или дипломатии, находящиеся по долгу службы в «ихней Хранции», обязаны были присутствовать на празднествах по случаю Рождества.
Когда подавали электричество, француженки изящно продолжали вести светскую беседу. На покрасневших и разгневанных лицах наших дам читалось:
– Не дам – с!!!
Подобно француженкам наши ребята умели мгновенно перевоплотиться из азартных игроков, в думающих и понимающих суть предмета, прилежных учеников.
Случались и непредвиденные обстоятельства, как полагается. Как-то один высоченный и здоровенный ученик старших классов, в парной игре, ненароком, вместо теннисного мяча, со всей дури въехал ракеткой в бровь своему напарнику. Кровь у того хлестала, как из молодого баранчика.
Вышли на улицу, приложили снежок к травмированной части лица, кровь и приуняла свою прыть. В это время шел на урок, наш старейший учитель Логин Васильевич. Увидев окровавленного школьника, не мог пройти мимо. Подошедши вплотную, прибоднял указкой лицо пострадавшего. Как учитель, как человек взрослый, видавший на своем веку всяческие увечья своих учеников, он произнес:
– Ведите его немедленно к Галине Николаевне, не ровен час, отдаст он у вас Богу душу от кровопотери.
«Что положено Юпитеру, то не дозволено Быку». Наш детский мозг не в силах был воспринять истину, что можно, вот так, за здорово живешь, отдать душу Господу.
Чего не могли понять мы, то с легкостью объяснял Логин Васильевич. Он, человек проживший бок о бок со своими учениками, в отличие от многих коллег, понимал детей. Нам с ним всегда было легко.
Глава 4
Логин Васильевич преподавал бурятский язык и литературу, а впоследствии еще и географию.
Он, как мудрый человек, никогда не мелочился, например, не опускался, наподобие некоторых своих коллег, до разбора поведения родных и близких учащегося.
Не спрашивая урока, мне кажется, он знал ответ заранее – чего ждать от того, или иного ученика. И оценивал он знания ученика не от того, что тот успел списать, подсмотреть, а, именно, исходя от возможностей каждого.
Не беда, что ученик сегодня не выучил урок. Не беда, что другой ученик строит из себя всезнайку. В каждом, Логин Васильевич, умел разглядеть личность.
Это был великий учитель. Все понимающий и видящий своих учеников «наскрозь». Он никогда не сюсюкал с учениками, оставаясь таким, какой есть на самом деле, тем самым еще больше располагая к себе учеников.
Бывали случаи, когда мы, сорванцы, срывали и у него урок. Логин Васильевич никогда не истерил по этому поводу, а умел вовремя нейтрализовать исполнителей.
А зачинщиками всегда выступали наиболее активные и лучшие ученики класса, которые исподтишка всячески подбивали некоторых несознательных людей на совершение маленьких шалостей.
Был в нашем классе один второгодник, двумя годами постарше всех остальных. В детском возрасте два года это очень существенная разница в физическом развитии.
Конечно, наш второгодник был на две головы выше всех и силой обладал неимоверной. Мог свободно поднять одной рукой парту и носиться с ней, как с пушинкой по классу.
Когда мы начинали скучать на уроке, и чувствовали, что наступило время для разрядки, то неизменно подбивали нашего дылду к активным действиям, к нашей великой радости это не составляло большого труда.
Он хватал парту и начинал с ней скакать по классу. Мы же начинали аплодировать ему, хохотать, как сумасшедшие призывая того к еще более сумасбродным поступкам.
Логин Васильевич все это время сохранял на лице каменное спокойствие и сидел за своим столом, заполняя какие-то бумаги. Когда наш шоумен успокаивался, наконец, и ставил парту на место, вот тут-то он и выходил на авансцену.
Не торопясь, подойдет к парте нашего незадачливого клоуна; вытащит из «широких штанин» носовой платок, размером ничуть не уступающим площади своего шейного собрата.
Смачно, с придыханием сморкнется в просторный платок, затем задвинет его обратно в карман… и очень сильным рывком приподнимет нашего героя и резко приложит его худосочную задницу на сиденье парты.
При этом Логин Васильевич всегда приговаривал:
– Энэ муу, угайдан абя угэ hуухадань ямар хэшэб!
Итак, он проделывал раза два-три, насколько сильно захочет того, сам виновник нашего торжества. А тот, как-то очень быстро успокаивался и вел себя до конца урока, как самый прилежный ученик.
Весь этот спектакль длился минут десять-пятнадцать. После этого, отдохнувший класс, с удвоенным вниманием мог бесконечно долго слушать своего любимого учителя.
Наш товарищ действительно был не силен в науках. Что делать – одним не дается учеба, другим работа… Но восьмилетнюю школу заканчивать надо, никто его в третий раз не будет оставлять в одном классе.
Идет, значит, сдача экзаменов по русской литературе, в комиссии среди прочих учителей Логин Васильевич. И он, посреди экзамена, встал и подошел к своему, скучающему, «другу».
Положение было безвыходным – отстающий ученик все равно ничего не знает, и, похоже, не очень-то страдает по этому поводу. Создать какую-то видимость сдачи экзамена надо.
Что делать взрослым дядям и тетям, заседающим в комиссии? «Слушать» ученика, который все равно ничего не скажет? Ставить удовлетворительную отметку человеку, который не произнес ни единого слова?
Логин Васильевич использовал в этой ситуации единственный шанс, который мог бы разрубить этот гордиев узел. Он подошел к тому, кто совсем недавно так много попортил ему крови, положил перед ним книгу и указал тому, где надобно списывать ответы на билет.
Мы тогда были детьми, нас могла бы покоробить столь вопиющая несправедливость – одним можно все, другим ничего, но мы все нормально отнеслись к такому неординарному поступку нашего учителя.
А когда подошел черед сдавать нам экзамен по родному языку и литературе, мы ничуть не переживали – были в теме. Писали изложение. Логин Васильевич нам зачитал один раз, второй… положил текст на стол и вышел из класса.
В комиссии вместе с ним была Тамара Яковлевна. Значит, Логин Васильевич выходит из класса, Тамара Яковлевна на цыпочках подходит к столу, берет текст изложения и тихонечко воспроизводит его нам вслух.
Логин Васильевич заходит в класс, смотрит, как мы сопим носами, и… снова выходит. Тамара Яковлевна встает на цыпочки и опять нам под диктовку…
В то время наши родители очень холодновато воспринимали преподавание в школе родного языка и литературы. Считали эти дисциплины пережитком прошлого, и что они после окончания школы никому больше уже не пригодятся.
Подавляющее большинство родителей, всеми правдами и неправдами, старалось избавить своих детей от этой лишней, как они считали, нагрузки. По этой причине, все наши девочки из класса оказались по ту сторону баррикады.
Была среди нас только Люба Айдопова, которая одна из всей прекрасной половины класса изучала эти предметы вместе с мальчишками. Она мужественно терпела все наши выходки, наверное, ей с нами было не очень уютно.
Наши фантазии не имели границ, наши выходки на уроках родного языка и литературы проходили на грани фола. Как-то один наш примерный ученик, отличник одним словом, не смог удержать позывов организма и испустил из себя отработавшие газы прямо посреди урока.
И сделал это, ничуть не стесняясь, чересчур громко и нагло – глухой бы расслышал. Всякое случается в жизни – подумаешь не сдержался ребенок…
Может быть, в этом ничего страшного и не было, но этот маленький паршивец, с совершенно честными глазами, обернулся назад и указал пальцем на совершенно невинного своего товарища…
И сам же нахально и очень громко смеется, приговаривая, что, якобы, это он напер… л.
У того челюсть отвисла от такой неприкрытой наглости и он с растерянным видом вступил с ним в полемику при этом все время повторяя:
– Иди на х…й, это ты же напер… л!
Его слова прозвучали настолько естественно, если можно принять за естество матерные слова на уроке, что даже Логин Васильевич не удержался, смеялся вместе с нами на протяжении всего оставшегося времени.
Конечно, все эти слухи о ненужности преподавания родного языка и литературы доходили до его ушей. Зная об этом, он давал ученикам ровно столько, сколько мог бы вобрать в себя каждый из них.
Многие учителя говорили, что без знаний этой дисциплины (каждый естественно говорил о своем предмете) вы ничего в жизни не достигнете. Логин же Васильевич никогда не поддерживал такие сомнительные голоса в общем хоре школьного песнопения.
До самого окончания школы мы просили его на уроках рассказывать нам сказки бурятских писателей, хотя они, наверное, и не входили в программу. Он же всегда спрашивал:
– Будете сидеть тихо? – а мы все хором:
– Б-у-у-у-д-е-м!
И он нам, почти выпускникам школы, рассказывал очередную сказку. Весь класс с замиранием сердца слушал своего учителя и каждый в душе сокрушался:
– Cкоро перемена, успеет, или нет Логин Васильевич? Успеет, или нет…
Глава 5
Никто из ребят нашего поколения никогда не маялся от безделья… Каждый находил себе интересное занятие, сообразно своим наклонностям.
Чтобы застать кого-нибудь дома, в разгар светового дня, – да ни в жись! Домой заходили только, когда поесть приходило время, да и поспать, когда приспичит.
Насчет «поспать», это всякий старался устроить себе временное прибежище, где-то рядом, но чуть поодаль от родителей. А что? Удобно, пришли поздно, всегда можно сказать, что легли спать, как только солнце село.
И свидетели всегда рядом. Таким местом могли стать амбар, избушка – хойто тура, чердак, балаган: все, что угодно – лишь бы не стены родного дома.
Родители никогда особо этому не противились. В нашей семье таким местом служила избушка. Зимой в ней квартировали супоросные свиноматки.
С наступлением первых признаков оттепели мы, под руководством матери, – мыли, скребли, скоблили с речным песочком полы и стены, а затем с упоением белили наши хоромы.
Никогда мытье и побелка не приносили такого ошеломляющего вдохновения. А тут особый случай – вплоть до наступления осенних заморозков у нас будет отдельная крыша над головой.
Фрунзик Мкртчян в одном небезызвестном фильме сказал:
– В этом гостинице я – хозяин,
имея в виду кабину своего КРАЗа; такими же хозяевами и мы себя чувствовали в своем бунгало.
Опять же, возвращаясь к нашему поколению, надобно отметить фактор ранней нашей самостоятельности. Действительно, мы взрослели, немного опережая свой биологический возраст. Всегда и во всех делах старались обходиться без помощи взрослых.
Кто не помнит наши детские незатейливые игрушки, сделанные, в основном, из дерева. Всякий деревенский умелец, высунув от усердия язык, с упоением пилил себе и строгал, скажем, автомат Калашникова.
Наш отец, Афанасий Алексеевич, был великим деревянных дел мастером. Все в его руках пело и спорилось. Весь деревенский инвентарь: телеги, сани и прочий хозяйственный инструментарий мастерил всегда сам.
А что же остальные главы семейств, спросите вы, не умели делать сами? Все, что полагалось иметь в хозяйстве, в ту пору, у всех, безусловно, было. Но не всем было под силу сгоношить самому телегу, или сани.
Это нормально, во все времена существовало разделение труда. Вовсе не обязательно было каждому хозяину уметь самому сготовить всю линейку хозяйственного скарба. Не умею я – умеет сосед, вполне приемлемый принцип мирного сосуществования.
Так вот у отца все это получалось легко и изящно. Если телега-арба была предназначена для нас, челяди, то для него самого присутствовала телега-качалка. По роду службы, он регулярно ездил со сдачей финансово-хозяйственной отчетности в Гаханы, центральную усадьбу тогдашнего совхоза.
Мог ли он для таких серьезных целей использовать рабочий вариант телеги – арбу? Никогда. Учитывая его маниакальную аккуратность, сложно представить отца, садящегося на такой малопригодный вид транспорта.
А для зимних разъездов у него была персональная кошевка. Полозья, оглобли, боковые поручни и прочие деревянные элементы саней были черного цвета, а другие части, выполненные из листового железа, были выкрашены в белый цвет. Удачное сочетание цветовой гаммы, придавало саням легкий и нарядный вид.
Односельчане не единожды просили их у отца: то Новогоднюю быстроногую тройку впрячь в них, то для других более торжественных случаев: свадьбы, крестины, Масленица. Не было случая, когда бы, отец не внял деликатным просьбам земляков.
Так же виртуозно мог творить подобные вещи еще один житель нашего села. Это Николай Хадеевич Хандархаев, неизменный работник советских органов – вечный секретарь сельского Совета.
В отличие от отца он телеги делал на воздушной подушке, то есть применял автомобильные шины. Где уж он их брал, в эпоху тотального дефицита, остается для меня не разгаданной тайной. Столяром он был первоклассным, все изделия, вышедшие из под рук Николая Хадеевича, были легко узнаваемы.
Говоря о средствах передвижения нельзя не упомянуть о конной сбруе. Отец так же искусно владел шорным промыслом и всегда собственноручно занимался этим ремеслом. Опять же, сбруя была рабочая, более простая без всяких наворотов и прибамбасов, и сбруя выездная, особенная.
Прикасаться к ней, а уж тем более пытаться использовать ее в своих «низменных» целях, нам не дозволялось категорически. Самое большее это подержать в руках в процессе запряжки-распряжки лошади и не более того.
Занимался этим кропотливым делом отец в домашней мастерской, долгими зимними вечерами под заунывную песнь не молкнущей вьюги в морозной ночи.
Снег, мороз, метель – все эти естественные природные явления в последние десятилетия проявляют себя не столь явственно. Как-то не то, и как-то не так. Нет сугробов, нет крещенских морозов, нет завываний вьюги – вечных спутников зим периода нашего детства.
Метель наметала сугробы, доходящие в иные времена, до уровня высоченного забора. Мы, мальцы несмышленые, вставали на гребень конька самой высокой крыши и сигали без страха вниз.
Справедливости ради стоит отметить, что страх, конечно, имел место быть, но мы же не девчонки. Говорят, что страх напрочь отсутствует у людей умственно неполноценных. Всем же остальным чувство страха дается от природы. Другое дело, кто и как сумеет преодолеть в себе это чувство.
Старшина Васков, в повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие» очень тонко подметил, сказав: «Испугался, или нет – это видно будет во втором бою, а в первом это просто растерянность». Иными словами – сможет ли человек перебороть свой страх во втором бою. Если не сумел, значит беда.
Все обходилось тогда с нами, слава богу, благополучно. Окажись, ненароком, под снегом забытый невесть кем, какой-нибудь сельхозинвентарь, будь то плуг или борона, последствия могли бы быть необратимыми.
Сколько же в детстве мы совершали необдуманных поступков, могущих повлечь за собой печальные события? Как же мы хорохорились друг перед дружкой, демонстрируя показную храбрость? Чего стоила одна только забава, под кодовым названием, «пугач», которая, в свое время, оставила свои отметины на юном личике моего школьного товарища.
Ведь все же, или почти все, сходило с рук. Кто-то там наверху, видать, неотступно следил за детями своими неразумными; играть, играйте – но не заигрывайтесь!
