Руна смерти

– Что вас интересует, инопланетянин? – подбодрил его Ротманн.

– Ваше отношение к евреям.

Антон заметил, что этот вопрос удивил и насторожил Юлинга. Как будто ему предлагали обсудить то, что давно решено, и сама попытка возвращения к этой теме совершенно недопустима. Его настороженный взгляд, казалось, говорил: что тут обсуждать?

– Ну-ну, интересно, – напротив, совершенно спокойно отреагировал на это Ротманн. – Наше отношение, думаю, вам хорошо известно. А вот ваше…

– Тогда скажите мне, положа руку на сердце: еврей может быть полезным? С вашей точки зрения.

– Разумеется, – осторожно вступил Юлинг, и в его глазах блеснула сталь эсэсовского служебного кинжала. – Всё в этом мире может быть в какой-то мере полезным. Человек научился извлекать пользу даже из пиявок и гремучих змей. Тем не менее в истории бывают моменты, когда судьба нации зависит от жестких, а иногда и жестоких решений, Дворжак. В конце концов, есть также вещи, которые нельзя оставлять без отмщения.

Он заговорил о Версальском договоре, о предателе Ратенау, об американских евреях-толстосумах, поставивших себе целью сначала сровнять немецкие города с землей, а затем поработить весь мир. Затем Юлинг углубился в историю и дошел аж до Древнего Рима. Поглядывавший то на одного, то на другого, Ротманн в течение этого монолога не проронил ни слова. Откинувшись в кресле, он пускал кольца дыма, и его вид говорил: зря вы затеяли этот разговор, Дворжак. Ой как зря!

– А вы знакомы, господин Юлинг с историей тамплиеров? – спросил неожиданно Антон.

– Вы имеете в виду рыцарей храма? А при чем здесь монахи?

– А при том, что в начале XIV века их тоже обвинили во всех смертных грехах. Я напомню, что храмовники первыми создали мощнейшую международную кредитно-банковскую систему. Они финансировали королей и Крестовые походы. Их несметные богатства взбудоражили однажды воображение Филиппа IV, и он развернул против них грандиозную по тем временам кампанию. По сути, он создал целую идеологию. В чем только не обвиняли прокуроры Филиппа банкиров: и в поедании мяса убитых рыцарей, и во всевозможных половых извращениях, включая секс с трупами убиенных ими же знатных дам, и в педерастии, и в вытапливании жира из младенцев, и в провале Крестовых походов, и в сношениях с сатаной и мусульманами, и в осквернении христианских святынь, и в поклонении коту, и в… Впрочем, думаю, довольно. В вину им поставили даже их богатства, полученные якобы от сделки с дьяволом. Кампания, несмотря на всю нелепость обвинений, имела успех. От тамплиеров отрекся папа, по всей Европе на них начались гонения и запылали костры. Их многочисленные замки и земли конфисковывались, а сами они, перед тем как взойти на костер, подвергались многолетним пыткам. Сотни офицеров ордена были казнены. И всё из-за богатств, накопленных этой кастой воинственных когда-то монахов с красными крестами на белых мантиях. Вы не обнаруживаете сходства? Слово «тамплиер» стало проклятым, и орден прекратил свое существование. Между прочим, в год, когда казнили самого магистра, умерли и изменник папа, и сам король.

– Так вы что, проводите параллель? – возмутился Юлинг.

– Именно. Если бы в те времена существовали газеты и радио, сходство было бы еще более разительным. Достаточно посмотреть на первые полосы вашей «Дер Штюрмер». Те же исчадия ада, поедающие мясо белокурой арийской расы. Мотивы, конечно, несколько иные – Филиппу Красивому нужны были только деньги, вашим же идеологам в первую очередь нужен враг. Хорошо разрекламированный общенациональный враг дорогого стоит. Он порой более необходим, чем преданный друг. Его, если хотите, надо выпестовать и взлелеять, чтобы он, не дай бог, не потерял своего звериного облика.

– Но ведь не Штрайхер с Розенбергом и даже не Гитлер придумали антисемитизм, – пустил очередное кольцо дыма Ротманн. – Я тоже с вашего позволения обращусь к Древнему Риму. Вы, очевидно, знаете, что в этом громадном по тем временам городе, где проживали все расы и сотни племен был введен особый налог именно на иудеев. Ни на негров, ни на парфян и прочих азиатов, а только на евреев. Уже тогда их выделили из состава всего человечества в нечто отдельное и обрекли на гонения.

– Не знаю, что вам сказать, – после некоторого раздумья ответил Антон. – Вообще-то я никогда не интересовался историей антисемитизма и сейчас хотел поговорить несколько о другом. Если вы помните, я задал вопрос о том, может ли еврей быть для вас полезным? Полезным настолько, что перестанет считаться евреем?

– Чушь! Еврей всегда останется таковым. – Юлинг сделал рукой предостерегающий жест. – Я, конечно, вполне допускаю, что какой-нибудь дантист может хорошо лечить зубы, а ювелир – делать красивые украшения. Но мы не можем индивидуально оценивать каждого. Вопрос был поставлен решительно и принципиально – либо мы удаляем всех этих людей из Германии, либо их суммарное отравляющее воздействие продолжится. И мы приняли единственно правильное решение.

– А вы знаете, что иногда апологеты этой теории и лидеры вашего национал-социализма готовы всё-таки закрыть глаза на еврейское происхождение человека? – решил не сдаваться Антон. – Когда им это выгодно, они даже готовы вознести его на вершины иерархической лестницы. Они здороваются с ним за руку, выслушивают его мнение на военных советах, награждают рыцарскими крестами. Они поручают ему ответственнейшие задания, и он справляется с ними во благо фатерлянда. Знаете вы об этом?

– Мне такие факты неизвестны! – взвился Юлинг. – Если вы начитались об этом в книгах, то выдумать можно всё!

– А всё-таки приведите-ка пример. – Ротманн спокойно пустил огромное кольцо дыма в потолок.

– Ну, например, Эрхард Мильх, один из четырех генералов-фельдмаршалов авиации. Сейчас он, конечно, уже не в фаворе, но еще недавно на нем держалась вся техническая и материальная база ваших ВВС.

– Что? Мильх? – удивился Юлинг.

– Его папа был стопроцентным евреем. – При этих словах Антона Ротманн рассмеялся. – Эрхарда не приняли даже в кайзеровский флот по причине происхождения. Но он сумел стать очень полезным человеком. Я уж не помню точно, но в конце двадцатых он занимал пост, кажется, исполнительного директора «Люфтганзы». Почуяв, куда ветер дует, он сдружился с Герингом, отстегивал на нужды НСДАП денежки, подарил Гитлеру самолет, на котором тот облетал во время предвыборных кампаний всю страну. В результате сочинили сказку о внебрачной связи его матери-немки с чистокровным арийцем – каким-то бароном. Сделали таким образом прививку нового стручка на его генеалогическом древе. И он намного успешнее, между прочим, справлялся со своими обязанностями. Не в пример вашему легендарному Удету, который, окончательно спившись и завалив всё ваше самолетостроение, застрелился от осознания собственной бесполезности.

Глядя на растерянное выражение лица Юлинга, Ротманн расхохотался.

– Не верю! – взревел Юлинг. – Сочинить можно что угодно!

– Это написано во всех книгах…

– К черту книги! Это написали сами евреи!

«Отбери у них их расовую теорию, и ничего не останется. – думал Антон. – Весь их хваленый национал-социализм, который был преподнесен немцам как великая идея, будет выхолощен. Останутся лозунги типа „Германия превыше всего“, „Всё во имя Германии“. Но на одних лозунгах, пусть и сплачивающих нацию, учения, а тем более движения не построишь. Нужен враг. Нужно как можно больше врагов и крови. Тогда будет борьба».

– Ну хорошо, оставим евреев, – примирительно сказал Антон, – посмотрим на ваши войска СС. До войны в них отбирали по таким строжайшим критериям, что не только сомнение в расовой чистоте – дырочка в зубе часто являлась основанием для отказа. С этим-то вы согласны?

– Я догадываюсь, к чему вы клоните, Дворжак. И даже могу вас понять. Вы проводите здесь в одиночестве месяцы, и вам лезут в голову дурацкие мысли, – проворчал Юлинг.

– Почему же дурацкие? – как можно мягче продолжал настаивать Антон. – Я совершенно не хочу вас обидеть, гауптштурмфюрер. Мне интересно разобраться и узнать ваше мнение. Что это – деформация принципов, отказ от незыблемых постулатов, признание ошибок или простое жульничество? Ведь пять лет назад Гиммлеру и Гитлеру и в страшном сне не могли присниться солдаты войск СС с украинским говорком, в мусульманских фесках, индусских чалмах или казачьих папахах. Ваши расовые теоретики даже финнам тогда отказывали в праве называться скандинавами и считаться народом с нордическими признаками. А что теперь? Во всей Европе, – Антон понизил голос до шепота, – только евреи и остались не привлеченными в ряды ваффен СС.

При этих словах Ротманн взорвался диким хохотом. Он бил себя рукой по коленке и в конце концов довел и оторопевшего Юлинга сначала до улыбки, а потом до откровенного смеха.

– Дивизия СС… «Шолом», – задыхаясь от хохота говорил Ротманн. – Группенфюрер Соломон… ха-ха… Абрам… Рабин. Ха-ха-ха!

Когда через час они собирались уходить, Ротманн уже в прихожей спросил Антона:

– А что там с Удетом? Нам объявили, что он разбился в самолете. Не справился с управлением или что-то в этом роде.

Антон скептически посмотрел на обоих.

– Какое управление, когда он и за руль-то уже не мог садиться, не то что за штурвал самолета. Я вам скажу по секрету – огромная заслуга в том, что у вас так и не появились дальние бомбардировщики, принадлежит именно ему.

Было много и других интересных обсуждений и споров. Как нападающий НХЛ вбрасывает шайбу в зону противника – авось получится атака, – так и Антон вбрасывал в их разговоры подчас совершенно неожиданные для немцев темы, сам не представляя, что из этого выйдет.

– Раньше вам, вероятно часто, приходилось носить на рукаве повязку со свастикой, – сказал он как-то, вынося из кухни стаканы с дымящимся кофейным напитком. – Да и сейчас на ваших орлах, значках и пряжках можно насчитать с десяток ее маленьких изображений. Впрочем, здесь вы называете этот знак хакенкройцем. А знаете, что с ним произошла совершенно уникальная история?

– Дворжак, я догадываюсь, – предвкушая интересный спор, Ротманн покосился на Юлинга, – евреи вставили его в свою звезду Давида!

Выждав, когда оба эсэсовца успокоятся, Антон спокойно продолжил:

– Его запретили во многих странах, и в первую очередь в Германии. Да, да, не знамя, не орла со свастикой в когтях, а сам знак. Всепланетный символ, следы которого не обнаружены разве что в Антарктиде, но зато найдены на древнееврейских саркофагах, – он многозначительно посмотрел на Ротманна, – подвергся изгнанию, если хотите – остракизму. На Руси как-то высекли розгами колокол, возвестивший дурную весть, да потом еще сослали в Сибирь. Так вот, с гаммированным крестом поступили примерно так же. Скажу сразу – я интересовался этой темой, однако так и не узнал, какому умнику первому пришла в голову мысль о запрете.

Антон отхлебнул из стакана, откусил кусок бутерброда с колбасой и продолжал, шамкая набитым ртом:

– Вот вы вставили этот крест в свой герб, выткали на тысячах знамен, отштамповали на всех наградах, значках и пряжках и, наверное, считаете, что это нечто исключительно немецкое, арийское и нордическое. И в этом вашем заблуждении немалая заслуга принадлежит одному из пропагандистов свастики, австрийскому знаковеду фон Листу, который, между нами говоря, далеко не всё знал. А известно ли вам, что у одних только русских в древности было больше сотни наименований свастики?

– Ну, положим, вы правы, но вам-то что до этого, Дворжак? – спросил Ротманн. – Такое впечатление, что вы расстроены печальной судьбой хакенкройца.

– Если хотите, я скорее обескуражен решением умных людей в отношении этого символа. Решением, которое просто недостойно современного человека, является признаком невежества и неуважения к прошлому. Давайте зададимся таким вопросом – а что было бы, избери Гитлер в качестве знака для своей партии, скажем, прямоугольный треугольник? Зловещий, черный треугольник в белом круге на красном полотнище! Кстати, в известном фильме Чарли Чаплина, «Диктатор» (вы его, конечно, не видели), свастика на флагах и повязках из политических соображений была заменена на другой знак (жаль, что не на треугольник). Так ответьте мне, что было бы в этом случае после падения Третьего рейха, судьба которого с треугольниками на знаменах вряд ли сколько-нибудь отличалась от той, что свершилась реально? Что, стали бы запрещать треугольник? Как же тогда быть с теоремой Пифагора, для доказательства которой школьнику пришлось бы его начертить? Согласитесь, абсурдность решения о запрещении нацистских символов в этом случае была бы очевидной. А вот со свастикой, которая, в отличие от треугольника, не была столь ценна для науки, можно поступать как с упомянутым мною колоколом на Руси. Они, правда, не приняли во внимание, что если запретный плод сладок, то запрещенный символ еще более будоражит воображение и привлекает внимание. Впрочем, пройдет время, и равнодушие новых поколений к проблемам двадцатого века отменит все запреты. О них просто позабудут.

Однажды, валяясь на кровати, Антон придумал новую теорию, объясняющую его появление в прошлом. Ленивые размышления, которыми он разнообразил бесконечные часы своего домашнего ареста, неожиданно привели его к очередному открытию. Сосредоточившись и проработав детали, он скоро стал автором второй гипотезы. Она была необычной, но достаточно простой. В ней сохранялся элемент мистики и необъяснимого, но от этого она ничуть не теряла. Антон скоро уже верил в нее, как в реальность.

Когда в очередной раз его навестили Ротманн с Юлингом, он попросил внимания и рассказал им о своих новых выводах.

– Суть этой моей гипотезы в том, что я никакой не гость из будущего. Его – будущего – еще не было, а когда оно наступит, то прожить его можно будет только один раз. Никакие перемещения назад в прошлое и вторичное проживание будущего невозможны. Время идет только вперед, и никак иначе. Как это ни парадоксально звучит, но мне, согласно этой теории, всего несколько месяцев. Я появился на свет тринадцатого октября 1944 года в семь часов утра по местному времени.

Антон сделал паузу, ожидая первых вопросов.

– Ладно, продолжайте, – сказал Ротманн, – пока что ни черта не понятно.

– Объясняю. Тем более что ничего особо сложного тут нет. Все нормальные люди рождаются, проживают жизнь и умирают вместе с общим течением времени и событий. При этом их жизнь представляет собой целостный отрезок бытия, от рождения до смерти. В моем же случае произошло следующее. Моя жизнь, по непонятным причинам, распалась на две части. Первая часть – это период между моим рождением в 1966 году и августом 2003 года, когда эта первая часть внезапно оборвалась. Вторая часть – период от моего появления здесь и до неизвестной мне даты. И вся штука в том, что эти части переставлены во времени местами. Сначала началась вторая, потом, через несколько лет и даже десятилетий, еще только начнется первая. Понимаете? Первой части моей жизни, то есть моего рождения, еще не было! Потому что будущего, даже для меня, не было и оно наступит для всех только однажды.

– Откуда же вы тогда все знаете наперед?

– А! – победным голосом воскликнул Антон. – В том-то вся и штука! Начав здесь свое существование, я уже отягощен всеми теми знаниями и опытом, которые мне еще только предстоит получить в будущем! Парадокс в том и состоит, – продолжал Антон, – что, начав свое существование в этом мире сразу со второй половины жизни, я как бы прожил первую. Но на самом деле ее еще не было. Она ожидает меня впереди, что, кстати, несколько успокаивает, ведь, умерев здесь, я еще должен буду родиться, как все нормальные люди. Жаль только, что тогда я уже ничего не буду знать о днях, проведенных тут. И жаль, что та моя часть жизни будет недолгой – всего тридцать шесть лет. Правда, я не буду об этом знать до самой последней секунды. Я не могу также сказать, что со мной в конечном счете случится. Скорее всего, я там просто исчезну, необъяснимо и бесследно.

– Ну и какие из всего этого выводы? – спросил Ротманн.

– А выводы, кстати сказать, очень интересные. Главный из них состоит в том, что всё, что я знаю о будущем, непременно произойдет. Ни я, ни вы, ни все мы вместе ничего не сможем изменить. Я бы назвал этот вывод «следствием неотвратимости».

– Почему?

– Ну как вы не понимаете? Ведь обо всём, что произойдет, я узнаю позже, в той половине своей жизни, когда это уже случится и станет совокупностью незыблемых фактов. А сейчас я просто знаю об этом заранее, как бы подсмотрев сначала концовку фильма, а потом, придя в кинотеатр с друзьями и уже зная его финал, рассказываю им, что будет.

– Кажется, я начинаю понимать, – неуверенно пробормотал Юлинг. – Хотя всё это не очень-то укладывается в голове.

– Еще бы! Я сам поначалу чуть башку не свернул. Я ведь рассказываю вам далеко не всё, что приходило мне здесь на ум. Но стоит принять постулат о возможности перетасовки нескольких частей человеческой жизни во времени, как всё становится более или менее простым.

– Ну ладно, – вмешался Ротманн, – допустим, всё это так. Но как ваша очередная теория объясняет мистику с некоторыми нашими знакомыми?

Антон развел руками.

– Никак. В этом случае придется придерживаться пока старых предположений о возмущениях. Распад моей жизни на две части и перетасовку их в общемировом времени я по-прежнему рассматриваю как явление экстраординарное, вызвавшее некоторые другие последствия. Как вспыхнувшая молния вызывает радиопомехи в эфире. Только теперь мы можем особенно не бояться обмениваться мнениями и даже действовать. Если я не ошибаюсь, мы не в силах ни на что повлиять и можем творить всё, что угодно.

– Ну например?

– Ну например, мы можем броситься кого-то спасать или, наоборот, убивать. Я имею в виду тех людей, судьба которых мне доподлинно известна. – Антон немного подумал. – Ну возьмем, к примеру… А, черт, кого же нам взять? Ну одного из ваших шефов… Например, Эрнста Кальтенбруннера!

Эсэсовцы переглянулись.

– Я совершенно точно знаю, что его повесят в 1946 году по приговору суда над военными преступниками. Если сейчас я один или вместе с вами решим его спасти, то у нас ничего не выйдет. Если мы решим его убить, чтобы, скажем, спасти от позора суда и петли, то у нас опять же ничего не выйдет. Что бы мы ни делали, ему суждено быть повешенным, и он будет повешен, и баста!

– Что же, по-вашему, мы такие беспомощные? – спросил Юлинг.

– Видите ли, в чем дело… Если даже мы с вами начнем что-то активно делать и что-то сделаем, то только то, что и должно быть сделано. Если бы история сохранила в своих анналах мой скромный след и я о нем знал, тогда можно было бы поставить эксперимент. Я попробовал бы поступить как-то иначе. Но, увы, мне ничего не известно о некоем Антоне Дворжаке, жившем какое-то время в конце Второй мировой войны в Германии. А если мы сейчас выйдем на улицу и кого-нибудь пристрелим, для примера, то в конце концов окажется, что так и должно было случиться. Что имел место такой непонятный инцидент, когда некий гражданин был ни с того ни с сего застрелен на улице троими неизвестными. Или известными, если нас поймают.

– Если я вас правильно понял, новых сюрпризов нам уже не следует ожидать? – со скепсисом в голосе спросил Ротманн.

– Нет, почему же? Они по-прежнему возможны, только от нас они не зависят и произойдут в любом случае. Между прочим, эта теория объясняет существование в человеческом обществе знаменитых предсказателей. Не тех, что гадают на картах или на звездах и любому желающему пророчат всякие неприятности. Я имею в виду таких, как Мишель Нострадамус, предсказывающих далекие и только очень крупные события. Представьте себе, что его жизнь тоже состояла из двух этапов. Он появился в своем времени уже в достаточно зрелом возрасте, имея знания о далеком будущем, так как второй этап его существования пройдет там. Естественно, что он знал много мелких подробностей о своей будущей жизни, но предсказывал только крупные события вроде войн и катаклизмов. Мелочи, которые произойдут очень не скоро, предсказывать бессмысленно – никто в них не поверит, да они и малоинтересны. Когда Нострадамус, который безусловно был незаурядной личностью, осознал, что с ним произошло, он понял, что надо как-то устраиваться и жить в шестнадцатом веке. Возможно, он состряпал себе недостающую биографию, придумал родителей и других родственников и написал в конечном счете свои знаменитые «Центурии» о будущем. Кстати, многие другие, с кем произошла такая же история, не сумели вписаться в чуждую их разуму и привычкам эпоху. Они погибли или сошли с ума. Были ведь и сумасшедшие прорицатели.

– Да, – сказал Ротманн, – в фантазии вам не откажешь. Я не хочу сказать, что всё это чушь. Мне только не очень нравится ваш вывод… Как вы его там назвали? Да, вот именно, «следствие неотвратимости». По-моему, здесь таится некий существенный парадокс. Не будем трогать Кальтенбруннера. Вам наверняка должно быть известно что-то о людях попроще. О каком-нибудь солдате, ставшем впоследствии чем-то знаменитым. Сейчас он простой человек и к нему легко подобраться. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Хорошо понимаю и согласен, что парадокс есть. Возможно, он как-то разрешим, возможно, и нет.

Антон вдруг снова вспомнил об «атаке века» Маринеско.

– Кстати, насчет спасения. Довольно скоро произойдет самая большая трагедия из случавшихся когда-либо на море. Один из ваших крупнейших океанских лайнеров – «Вильгельм Густлов» – будет потоплен советской подводной лодкой. Жертвы будут несравнимы и с пятью «Титаниками». И всё же теперь я почти уверен, что спасти его невозможно, хотя раньше это казалось мне очень простой задачей.

– «Вильгельм Густлов»? – переспросил Юлинг.

– Да. Я не помню, откуда он выйдет, но то, что это произойдет 30 января, в годовщину, когда ваш фюрер стал канцлером, – совершенно уверен.

– Насколько я знаю, этот теплоход давно не плавает, – сказал Ротманн, – и вообще о нем как-то все забыли.

– Вы правы. Он почти с начала войны прекратил всякие рейсы и стоит в каком-то укромном месте.

– У нас весь надводный флот стоит в укромном месте, – усмехнулся Ротманн. – «Густлова», небось, тоже спрятали где-нибудь в норвежском фиорде?

– Не знаю. По-моему, нет. Он где-то на Балтике. После гибели «Бисмарка» фюрер больше всего на свете боялся потерять еще какое-нибудь крупное судно или корабль. Особенно «Тирпица».

– И что, вы считаете, что никак нельзя предотвратить это событие?

– Да. Казалось бы, чего проще? Узнаем, откуда выходит «Густлов» тридцатого числа, и пытаемся сделать так, чтобы он вышел на сутки позже. Можно убеждать морское начальство можно в последний момент прихлопнуть капитана или что-нибудь там взорвать. В конце концов, ради девяти тысяч человек…

– Сколько, вы сказали?

– Девять тысяч. По последним данным, которыми я располагаю из той половины моей жизни, на дно отправится не менее девяти тысяч человек. И что бы мы ни делали, они погибнут. Знаете, почему? Потому, что иначе я не знал бы об этом факте!

За окнами октябрь давно уже сменился ноябрем. Дворники смели с мокрых тротуаров последние опавшие листья. В зашторенные окна квартиры на улице Роз задули холодные восточные ветра.

В Советском Союзе отпраздновали двадцать седьмую годовщину Октябрьской революции. В тот же день в Соединенных Штатах на четвертый срок был избран Франклин Рузвельт. Двумя днями позже в рейхе тоже праздновали – под звуки «Хорста Весселя» отметили двадцать первую годовщину мюнхенского нацистского путча. Правда, неудачного. А еще через три дня в норвежском Альтенфиорде англичане наконец-таки расправились с ненавистным «Тирпицем». Через пару недель Гитлер, поглощенный идеей мощного контрудара в Арденнах, начинает перебрасывать туда лучшие дивизий СС, не замечая, что на Восточном фронте в Курляндии русские готовят окружение его группы армий «Север». Другими словами, всё шло своим чередом, и Европа, как и весь мир, жила привычной жизнью, воюя и готовясь к зиме.

Гросс-адмирал Карл Дениц сидел в своем берлинском кабинете в Шелль-Хаусе и перечитывал доставленный ему только что курьером гауптквартиры фюрера пакет:

«Секретно в высочайшей степени.

Отпечатано в одном экземпляре.

Гроссадмиралу К. Деницу.

Гросс-адмирал!

В соответствии с решениями известного вам совещания по программе «Морской уж» вам надлежит обеспечить формирование и подготовку десяти подводных экипажей: восемь – для шести лодок проекта XXI (два резервных) и два – для двух лодок проекта Х1УА. Экипажи должны быть сформированы на основании тщательного отбора личного состава, осуществленного по следующим критериям:

1) исключительная преданность делу фюрера и рейха;

2) высокие профессиональные качества, подкрепленные у унтер-офицеров и офицеров участием в боевых операциях;

3) стопроцентная пригодность по состоянию здоровья;

4) стопроцентный контроль психологов санитарного управления ВМФ;