скачать книгу бесплатно
– Они разговаривают за едой? – спрашиваю я.
– Если б они могли легко разговаривать между собой, им бы тут нечего было делать.
Я перевожу взгляд с главврача на Светлану. Она отвлекается от окна и тоже смотрит на меня.
Мне хочется что-то сказать ей. И я бы наверняка сказал, но присутствие врача меня стесняет.
«А вдруг мы с ней такие же, как Дима с Валей?» – думаю я.
«Пора в Киев», – думает Светлана, глядя на меня.
– У меня в 17.30 встреча, – говорит она и, заметив в моих глазах понимание, переводит взгляд на Диму и Валю.
– К понедельнику бумаги будут готовы, – говорит главврач, понимая, что вот-вот мы распрощаемся.
39
Киев. Июль 2015 года. Пятница.
– Какое масло? – переспрашиваю я у Сони, снимая рубашку.
– Это смесь. Там и масло мускатного ореха, и, – она переходит вдруг на шепот, – молочко опиумного мака, и прополис.
Я снимаю брюки и трусы. Ложусь на кушетку попой кверху.
Соня тоже раздевается до спортивного купальника. Моет руки в маленьком угловом умывальничке. Вытирает их досуха.
Я слушаю ее спиной. Точнее – чувствую ее приближение. И вдруг маслянистые тяжелые капли падают на мои плечи. А вот уже и ее сильные пальцы. Пошли расходящиеся круги, втирающие в мою кожу маслянистую смесь.
Соня – бывшая чемпионка мира по спортивной гимнастике. Бывшие чемпионы так же легко переходят в оздоровительную медицину, как бывшие депутаты в тюрьму или на госслужбу. Спорт здоровее политики, это даже на таком простом примере видно.
– Расслабьтесь! – Она проводит подушечками пальцев по моим рукам, вытянутым вдоль туловища.
Уже после массажа, оставшись один в комнате для отдыха, я стою пару минут перед настенным зеркалом и рассматриваю себя голого. Не знаю, действительно ли мои веснушки побледнели от ее маслянистой смеси, как уверяла меня Соня. Зато отрос волосяной покров на груди, сбритый врачами перед операцией. И, кажется, некоторые волоски отливают рыжиной. Этого еще не хватало!
Я выискиваю на груди несколько действительно рыжих волосков и выдергиваю их.
– Господин президент, – слышится из-за двери голос Коли Львовича. – Вас ждет посол Албании!
Нехотя я одеваюсь. Настроение постепенно портится. Я думаю об этих рыжих волосинках на своей груди.
Послом Албании оказывается приятная женщина лет сорока. Она вручает мне верительные грамоты. По очереди мы говорим протокольные слова об улучшении украино-албанских отношений, и на этом встреча заканчивается.
– Господин президент, вы обещали сегодня выпить кофе с Майей Владимировной, – напоминает мне Коля Львович.
– Где?
– Дома, на Десятинной. Она вас уже ждет.
– Она ждет меня у меня дома?
Коля Львович кривит губы. Он сегодня не в настроении. Точнее – он каждый раз не в настроении, когда должен говорить со мной о Майе Владимировне.
– Она ждет вас не у вас дома, а в служебной резиденции Президента Украины! – цедит он сквозь зубы.
– И долго мы с ней будем пить кофе?
– Полчаса. От вас пахнет маслом мускатного ореха, – говорит он уже мягче.
– Это точно, – киваю я.
– Ей понравится. Женщинам вообще нравится этот горьковатый запах! – усмехается Коля Львович.
У меня возникает искреннее желание двинуть ему по уху. Но президент должен скрывать свои истинные желания. По крайней мере иногда.
40
Киев. Январь 1985 года.
– Когда ты уже на работу устроишься? – кричит с утра мама.
Я с трудом открываю глаза. Первый взгляд – на будильник. Без четверти восемь. Второй – на кровать напротив. Братец Димка спокойно дрыхнет. Хорошо быть свихнувшимся. «Димочка, вот тебе горячее молочко с медом, вот тебе гречневая каша с маслом!»
Он спит лицом ко мне и во сне словно принюхивается к чему-то. Как лошадь, раздувая ноздри. Наверно, ему что-то снится!
Я наблюдаю за его даже во сне подвижным лицом и думаю: «Какой же он мне близнец? Ну ничего общего! Не то чтобы, конечно, совсем ничего. Лоб такой же, и такие же ямочки на щеках, когда улыбается, и брови тоже едва заметно над переносицей сходятся. Но все остальное! И сама улыбка, и то, как он смотрит, и то, как смеется! Все совсем другое. А голос – тот вообще ни на что не похож. Голос тринадцатилетнего обиженного подростка. У меня такого голоса и в двенадцать, и в десять лет не было!»
– Вставай, тунеядец! – В спальню снова заглядывает мама. – В десять к Диме врач придет! Смотри, никуда не уходи! Дождешься, покажешь его, – кивает на спящего братца, – врачу и запомнишь все, что он скажет!
Я лениво сбрасываю ноги на пол, усаживаюсь на кровати. Холод линолеума щекочет пятки.
– Холодно! – жалуюсь я.
– А ты хоть раз помогал мне щели в рамах заклеивать?
Она не ждет ответа, она его знает. Почти все вопросы у нее риторические. Только когда она отдает свои приказы, тогда ждет… и даже не ответа, а подтверждения получения приказа или хотя бы кивка головы.
В начале девятого в квартире снова тишина. Можно было бы опять прилечь, но желания нет. Я сижу в спортивных трусах на кухне, на холодной табуретке. Меня пробирает дрожь. Она же меня и бодрит лучше всякой зарядки. Вот еще немного пободрюсь, а потом зажгу газ под сковородкой, в которой лежит оставленный мне матерью завтрак. Гречневая каша и две сосиски. Потом, когда братец проснется, мне предстоит сварить ему два яйца и проследить, чтобы он съел их без скорлупы. Впрочем, он и так ест яйца без скорлупы. Он ведь не дурак, не полуумок какой-нибудь. Скорее всего он вообще нормальный, даже умнее меня. Просто притворяется шизиком, но тихим. В результате он и обходится матери дешевле, чем я. На него даже какое-то пособие платят! И ничего с него взамен не требуют. А я все время то тунеядец, то паразит! Ну не нашел я еще себе места в этой жизни! Не нашел! Куда ни пойду работать, везде скучно.
А мать опять мою трудовую на сервант выставила, чтобы отовсюду ее, эту синюю книжицу, видно было! Ладно, думаю я, снимая ее с серванта. Занесем куда-нибудь, попробуем еще какую-нибудь специальность освоить! Кем я уже только не был! И свежий асфальт разглаживал, после чего три недели от меня горелой смолой несло. И вагоны разгружал. Куда бы теперь двинуть?
Я зажигаю газ под сковородкой и вижу, как оттуда, из-под сковородки, выбегает напуганный огнем таракан. Увидев меня, он еще больше пугается, резко разворачивается и стрелой уносится в щель между плитой и грязно-зеленым кафелем кухонной стенки.
– Чего ты меня боишься?! – пожимаю я плечами. – Я такой же паразит, как и ты! Только другого вида.
Теперь я уже окончательно взбодрен, даже хочется что-то предпринять. И я беру маленький коричневый бумажный пакетик с надписью «Пищевая сода», высыпаю всю эту соду в эмалированную миску. Добавляю воды. Беру в умывальнике тряпку и, повозив ее в мокрой соде, начинаю чистить кафель вокруг плиты. Меня останавливает запах подгоревших сосисок. Я выключаю газ под сковородкой. Но к этому времени весь кафельный угол кухни очищен от жира и блестит. Посмотрим, что мама на это скажет, когда вернется с работы!
А за окном падает снег. За окном все удивительно бело и чисто. Я прислоняюсь к холодному стеклу лбом и смотрю вниз, на улицу. Там дворник прорыл в глубоком снегу узкие дорожки, по которым черными толстыми ежиками движутся тепло одетые женщины с хозяйственными сумками. Они занимаются своим хозяйством. Они идут за селедкой или за докторской колбасой. Они живут полноценной советской жизнью.
41
Киев. Июль 2015 года. Пятница.
– Веснушки вам к лицу, – произносит, едва заметно улыбаясь, Майя Владимировна.
– Извините, – говорю я. – Мне трудно с вами говорить на «вы». Давайте я буду с вами на «ты», ну а вы – уж как получится!
На ее лице – мгновенная растерянность. Но в руки она себя берет быстро. Кивает в знак согласия.
На ней легкое синее платье с множеством мелких бледно-желтых цветочков. Талия стянута пояском. Туфли на каблучках тоже синие. И бабочка-заколка с синей эмалью в аккуратно собранных каштановых волосах. Косметики на лице не видно.
«Если сомневаешься в своем вкусе – одевай все одного цвета!» – учила меня мать, помогая приодеться на первое «взрослое» свидание. Свидание действительно оказалось странным. Она, я уже забыл ее имя, не пришла, но прислала младшего брата со своей подписанной фотографией. «Запомни меня такой! Сегодня утром из армии вернулся мой жених. Целую».
Я хочу что-то сказать – мне надоел ее прищуренный взгляд, изучающий мою одежду. Хочу сказать, но что-то мешает мне. Мне трудно говорить ей «ты».
– А у вашего покойного мужа были веснушки? – вдруг спрашиваю я. И внутри, в душе, противно от того, что она меня победила.
– Знаешь, – легко и широко усмехается она, – были, но чуть-чуть. Только если присмотреться.
Наконец появляется прислуга с подносом. На столик под окном в гостиной, за которым мы сидим в темно-зеленых кожаных креслах, опускается кофейный серебряный сервизик. Женщина в белом фартуке поверх коричневого платья наливает в чашечки кофе. Чашечки из тонкого фарфора. Из серебра только кофейник, сливочник, сахарница и ложечки.
Глоток кофе возвращает мне самоуверенность, поколебленную этой дамой.
– Тебе сколько сахара? – спрашиваю я, беря из рук прислуги сахарницу и ложку.
– Я без.
– Так чем я могу быть тебе полезным? – Я смотрю на нее в упор и размешиваю сахар в своей чашке.
– Мне? – Она удивляется. – Нет, вы мне бесполезны. Я здесь только ради сердца Игоря.
Она опускает взгляд на мою грудь. Мне опять неловко.
– Николай Львович говорил, что он подписал какой-то контракт по поводу сердца.
– А разве он вам его не показывал?
– Нет.
Майя Владимировна кивает так, будто она что-то поняла. Наверное, действительно поняла. Как минимум – мое поведение.
– У меня есть копия, – говорит она. – Я могу принести.
– Не надо. – Я смотрю на напольные часы. – Мне через пять минут идти.
– Вам бы стоило его прочитать. – Лицо Майи Владимировны выражает сожаление.
42
Киев. Февраль 1985 года. Вечер.
Скучный и безлюдный Андреевский спуск. Черт меня дернул пойти по нему вниз, на Подол. Булыжники, покрытые льдом. Я уже падал три раза, а не дошел еще и до середины спуска. Теперь иду по правой стороне, придерживаясь руками за холодные стены домов. В окнах горит желтый свет. Он вываливается жирными лунными пятнами под ноги, на эту неровную наледь. Справа – «Замок Ричарда». Все окна тоже горят. Тут я бывал у приятеля в огромной коммуналке на втором этаже. Дощатые полы, огромные тараканы и запах хозяйственного мыла.
Машинально я «пробую» носом воздух, словно ожидая, что и сейчас, в этот морозный вечер, ветерок принесет мне со стороны обшарпанного «замка» знакомый запах этих коричневых брикетов мыла, которое никогда не дорожает – вечная цена 19 копеек.
Но воздух тут ничем не пахнет. У мороза нет запаха. Запах есть у всего, что оттаивает.
Я еще два раза падаю и качусь вниз по спуску, пока мои ноги не упираются в какую-нибудь преграду. Снова поднимаюсь. Осматриваю свои джинсы – удивительно, как это они до сих пор не порвались. Но это еще один плюс морозной зимы. Гололед всегда гладкий.
Наконец спуск позади, а впереди – ровное пространство. Сворачиваю налево в переулочек и выхожу как раз к протезной мастерской, где мне и назначила свидание Надя. Наде с виду лет тридцать. Она меня постарше, но только возрастом. Когда она рассуждает – хочется погладить ее по головке, потрепать ее короткие русые волосы и посоветовать читать побольше книжек, чтобы поумнеть.
В остальном, то есть когда она молчит или вздыхает, она просто прелесть.
Я стучу в деревянную дверь протезной мастерской и наблюдаю за окном справа от двери. Там горит свет, и свет этот какой-то необычный. Он не желтый, а зеленоватый.
Дверь открывается. Надя в синем рабочем комбинезоне быстро затягивает меня внутрь и закрывает дверь на засов. Тут же обнимает, лезет целоваться и шепчет: «Ой, какой ты холодненький!»
Бутылка десертного вина, три пирожка с капустой, два граненых стакана. Все это, выставленное на табуретку возле самодельного «электрокозла» с рдеющей, разливающей раскаленное тепло спиралью, могло бы вдохновить любого художника на достойный натюрморт.
– Сюда никто не придет? – спрашиваю я.
– Нет, начальник погнал к любовнице, а мастер – в запое. Раньше чем через три дня не появится.
Бутылка десертного вина выпивается быстро. Продавленная кушетка застилается тремя слоями брезента, чтобы вырывающиеся пружины не поцарапали наши бедра. Ради смеха я беру к нам под старый полосатый плед протез ноги и по очереди глажу ножку Нади и будущую ногу какого-то инвалида. Нам смешно, тепло и весело.
– Ты жениться не хочешь? – спрашивает меня Надя.
– На тебе?
– Ну да!
– И что мы потом с тобой будем делать?
– То же самое! – Надя весело улыбается.
– Тогда зачем жениться? – смеюсь я.
И мы оба смеемся. Я выбрасываю из-под пледа протез. Он с грохотом падает на деревянный пол мастерской.
– А чего у тебя такая маленькая грудь? – спрашиваю я.
– Лучше маленькая и твердая, чем большая и вялая! Поцелуй ее! Нежнее! Нежнее! Еще нежнее!
Я учусь. Хотя должен бы уже все уметь.
– Вот так! Вот так! – шепчет она. – А теперь тут! – И ее рука уводит мою руку вниз к ее бедрам.
Как легко повиноваться женщине! Легко и естественно!
