скачать книгу бесплатно
– Ладно. Поработай здесь пока за прилавком, – деловито сказала она. – Вся водка по тыще сто грамм, вино – тыща за стакан. А я через часик вернусь… Да, паспорт дай!
Я протянул ей свой паспорт.
– И еще, – добавила она. – У тебя чем платить есть?
– Немного есть…
Оставшись один в кафе, я стал за прилавок и посматривал оттуда в открытые входные двери, открывавшие мне яркий, весь в солнечном свете поставленный в высоту прямоугольник улицы, изредка пересекаемый прохожими.
Зашел мужик лет пятидесяти, в тельняшке и небритый.
– А Нюрка где? – спросил он.
– Через час будет.
Он кивнул и ушел, ничего не выпив.
Потом зашли две серьезные и со вкусом одетые женщины, тоже в возрасте. Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.
Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в кафе, что, казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей. Только хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня ждет – неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В самом деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.
– Ну что, голуба, через пару дней рыбзавод пойдет по каналу на Каспий. Хошь, можешь с ними, я договорюсь.
– А куда он плывет?
– Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять, потом то ли в Гурьев, то ли куда еще на отгрузку консерв пойдет…
– А как же я до Мангышлака?
– Там разберешься, к нему много суден подходят… У меня там подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет…
Этой случайной встречей я остался доволен. Даже прокуренный голос Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо. До отхода рыбзавода я оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда. И ночевал там же, отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук на руки своей подруге Даше – круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека на ярко одетую банку сгущенного молока.
16
Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным – висело оно вроде бы невысоко, а жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено – хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.
– Эй, котик! Чего стоишь, пошли в каюту! – окликнула меня Даша.
Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатной материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним – мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.
– Вон та твоя, – указала мне Даша на правую койку. – Будешь днем здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный, – гуляй себе по палубам, только не заблудись!
– А плыть долго? – спросил я.
– Смотря куда, – рассудительно ответила Даша. – Тебе ж до этого, до Комсомольца надо?
– До какого комсомольца?
– Ну, залив Комсомолец.
– А зачем он мне?
– Нюра сказала, что ты на Мангышлак хочешь? Так это самая ближняя точка, после Гурьева мы туда пойдем, а потом уже в другую сторону, до Мумры…
Я задумался. Залив Комсомолец? И название какое-то не казахское, да еще и неизвестно, как мне оттуда потом выбраться? Что там есть? Порт? Город? Рыбацкая деревня?
– Даш, а там что, приставать завод будет? – спросил я.
– А чего ему там приставать? Нет, рыбу примем от тралеров, покрутимся денек-два и дальше.
– А как же я сойду?
– Договоримся с каким-нибудь судном, – уверенно пообещала Даша. – Ладно, сиди тут, если захочешь – водка в тумбочке под столиком, вода в кране. Там же в тумбе консервы, если проголодаешься. А мне на летучку надо.
Плавно открылась и закрылась тяжелая овальная дверь. Я остался один. Присел на свою кровать. Потянулся к окошку и, отодвинув самодельную салатную занавесочку, выглянул на волю. Перед окошком, метрах в двух, был виден покрашенный серой краской бортик, за которым проплывал мимо невидимый берег. Только полоска голубого, пропеченного солнцем неба – вот и весь вид из окна на знаменитую волжскую природу.
Я прилег на койку и прислушался к тишине. Тишина оказалась довольно громкой – какие-то глубинные жужжания и шумы, казалось, отовсюду проникали в каюту. Но отсутствие резких звуков делало эти шумы мирными, естественными, как шум природы. Все это было хорошим фоном для размышлений.
Мне вспомнился только что отчаливший город Астрахань. Вспомнился с благодарностью. Я поднес правую руку к носу, понюхал ладонь и улыбнулся устойчивому запаху черной икры. Потом автоматически подставил под нос вторую ладонь, и тут уже крепкий запах корицы победил соленый запах икры. Это меня не огорчило, наоборот – я словно получил еще одно доказательство разнообразия жизни и ее запахов. И вспомнил Киев, Пущанское кладбище, папку с рукописью, вытащенную из могилы. Дальше вспоминать Киев не захотелось, и я снова понюхал ладонь правой руки. Меня позабавило, как запах мог переключать воспоминания и мысли. Я улыбнулся недавнему прошлому ленивой, немного сонной улыбкой. И задремал.
17
Вечером, вернувшись с работы, Даша отпустила меня «погулять». Чтобы действительно не заблудиться – была у меня такая боязнь – я гулял по своему этажу. Вышел на палубу и минут за двадцать не спеша, останавливаясь и осматриваясь, обошел по периметру всю махину плавучего рыбзавода. По обе стороны от него двигались назад, в сторону Астрахани, далекие, но различимые, скудно обсыпанные зеленью берега. Покрасневшее солнце зависло справа, и видно было, как отступает оно под мощной воздушной волной вечерней прохлады. В воздухе пахло рекой, ветерок ерошил волосы. Вечерняя свежая влажность бодрила. И бодрила, очевидно, не одного меня. Внутри рыбзавода бурлила жизнь. Из его недр по длинным железным коридорам через занавешенные окна кают просачивались на палубу голоса, хохот, крики. И по мере того как солнце, опускаясь под тяжестью вечера, пунцовело и слабело, все громче доносились из недр рыбзавода эти голоса и шумы, и уже не возникало ни малейшего сомнения, что вот-вот они вырвутся на палубу, выплеснутся за борт и где-нибудь вдалеке, на одном из берегов какой-нибудь рыбак, сидя у костра, обернется на далекое плывущее чудище, светящееся десятками квадратиков окон и разливающееся по вечерней Волге множеством голосов.
Стемнело быстрее, чем я ожидал. Как-то внезапно меня обступила темнота, и эту темноту тут же подчеркнул квадрат желтого света, выпавший из окна чьей-то каюты. Я еще стоял, привыкая к темноте. А рядом уже кто-то остановился – две фигуры, два огонька сигарет. Эти сигаретные светлячки то замирали, то описывали дугу – четкую и многократно повторяемую – от бортика палубы ко рту и обратно.
Я прислушивался, ожидая понять по голосам, кто это был. Но они молчали. Молчали минут пять. Вдруг один огонек сигареты падающей звездой полетел за борт, и женский приглушенный голос сказал: «Так этому козлу и надо!» Второй голос, тоже женский, но позвонче, произнес: «Ага!» – и обе фигуры начали удаляться от меня, оставив позади на поручне бортика слабеющий огонек. Я подошел к нему и пальцем спихнул тлеющий бычок за борт. Посмотрел им вслед. Скрежетнул железный овал двери, выходившей на палубу из общего коридора.
Я решил еще постоять. Номер каюты я помнил и, находясь на своем этаже, заблудиться уже не боялся.
Минут через двадцать вернулся в каюту. Даша сидела в ситцевом халате на своей койке. На столике стояла початая бутылка водки, два гранчака и большая чашка с холодной водой.
– Нагулялся? – спросила она.
– Да.
– Выпьешь?
– Чуть-чуть…
Она налила в стаканы граммов по пятьдесят.
– Паскудный день сегодня, – пожаловалась она, протягивая мне стакан.
Я взял стакан, уселся на свою кровать в изголовье, поближе к столику. Посмотрел на Дашу – какую одежду она ни надевала, все равно удивительная округленность ее тела словно выпирала из этой одежды. Округленность эта была как бы продольной, только большая приподнятая грудь нарушала ощущение всесторонней гладкобокости.
– Ты чего впялился? – с улыбочкой спросила Даша. – Красивой бабы не видел? Пей давай!
Чокнулись и выпили. Даша схватила чашку с водой, запила. Потом протянула ее мне. Я тоже отглотнул.
– Есть хочешь? – спросила Даша.
Я кивнул.
Она наклонилась, щелкнула дверцей тумбочки под столом и вытащила оттуда банку рыбных консервов.
– Эт наши, – не без гордости сказала она. – В масле.
Она умело взрезала банку коротким самодельным ножом, каким обычно работают сапожники. Достала из тумбочки две вилки и передала одну мне.
Ели мы громко и с удовольствием. Опустошили банку за пару минут. Потом она спросила:
– Еще?
Я кивнул, и история повторилась. После второй банки на душе наступило умиротворение. Мы выпили еще грамм по пятьдесят.
– Паскудный денек сегодня был… – протянула она, опустив на стол чашку с водой. – Сначала конвейер не запускался, потом замыкание в автоклавном цеху, потом этот козел Мазай… инженер по охране труда… с утра пьяный и всех подряд щупает… Нет, чтоб по-человечески – вечерком, на палубе, а то прямо в цеху! И чего ты щупаешь, если он у тебя висит, как покойник? А? Чего щупать? Тьфу!
Я слушал Дашу, и хоть водка немного расслабила меня, но ее слова заставили немного напрячься, словно я оказался перед львицей, готовой к прыжку. Однако минуты через три я понял, что мои опасения напрасны. Даша переключилась с Мазая на укладку каспийской сельди в бочки и теперь с азартом говорила о вкусе слабозасоленной рыбы.
– Я тебя туда ночью отведу, когда все пьяные. Возьмем из загашника и прямо у бочки, это – как в раю! никогда не забудешь! Ты еще выпьешь?
Я кивнул. Она доразлила водку по стаканам.
– Больше сегодня не будем, – сказала Даша, пряча пустую бутылку под стол. – Экономика должна быть экономной. Терпеть не могу ходить, как тут принято, по каютам под утро и выпрашивать по сто грамм… Свое должно быть своим!
Мы выпили. Она опять запила из чашки, потом отошла к умывальнику, набрала еще холодной воды и вернулась к столику.
– Ты не думай, я – не пьющая, это так, для закалки и борьбы со временем… Делать-то тут нечего. Плывешь, работаешь, пьешь. А как домой приедем или где стоим – тут уже можно и культурно пожить. Книжку купить, в кино… Ты вот сам книжки читаешь?
– Да.
– Хорошее это дело – книжки читать… – Даша кивнула и замолчала, задумавшись.
– Только одного этого мало, – минуты через две добавила она, вынырнув из своих размышлений и уставившись мне в глаза.
Глаза у нее были карие.
В окошко каюты кто-то постучал.
– Чего? – крикнула Даша.
– К тебе можно? – спросил хрипловатый женский голос. – Поговорить…
– Нет, нельзя, Катька. Завтра в цеху наговоримся!
За окном прозвучали удаляющиеся не по-женски тяжелые шаги.
– Поговорить ей захотелось! – недовольно мотнула подбородком в сторону окна Даша. – Как Ваську у меня увела – так говорить не хотелось, а как он ее на хрен послал, так сразу «к тебе можно?» Ты если спать хочешь, не стесняйся меня, можешь раздеваться и ложиться. Я сейчас тоже, минут через пять… Выйду, папироску сперва курну…
Она поднялась с койки.
Оставшись один, я быстро снял джинсы и футболку и забрался под легкое одеяло. «Интересно, – подумал я, – а что бы делал Шевченко, окажись он в моей ситуации? Как бы он отнесся к этой Даше? Распространилась бы его жалобная любовь к женщинам и на нее, сильную и по-матерински грубовато-добрую? Ведь и в ней есть что-то от «родины», неважно – от какой. Действительно, словно само собой сравнение напрашивается – женщина-страна. Самодостаточная, решительная, независимая…»
За окошком прошел, негромко матерясь, какой-то мужик. Когда его гулкие шаги затихли, мысли мои побежали уже в другом направлении. Я думал о будущем, о ближнем будущем, навстречу которому я направлялся. «Было бы славно, – подумал я, – если б мне, русскому человеку, удалось найти эти записи Кобзаря. Чем не вклад в развитие дружбы между двумя братскими народами?!.» С этими мыслями я и заснул.
18
Весь следующий день мы плыли по Волго-Каспийскому каналу, который я сперва принимал за Волгу. Но Даша меня просветила.
– Погоди, котик, выйдем в Каспий – так спокойно не будет, – сказала она утром, выглянув в окошко, за которым если что и казалось спокойным, то только синее небо, ведь больше ничего видно не было.
Потом она ушла в свой цех и вернулась только к шести вечера. А я то сидел в раздумье, то дремал. В общем, набирался сил. Вечером бродил по периметру своего этажа, рассматривал обитателей рыбзавода, проходивших мимо в компаниях и поодиночке. Люди как люди, только глаза красные и у некоторых – горят. Я понимал, что жизнь и работа в одном и том же месте чреваты психологическими отклонениями. Помню даже, как что-то нам в школе объясняли о трудностях одиночных и парных космических полетов – в том смысле, что хотеть стать космонавтом и быть им в реальности – это две печальные противоположности. Но, видимо, сравнивать трудности жизни на плавучем рыбзаводе с трудностями космонавтов просто грех. Тут было множество людей, разнополых, разного возраста. И в меру своего развития и воображения они находили себе соответствующий досуг. Да и тот факт, что на мне они даже взгляда не задерживали, показывал, что ни от одиночества, ни от недостатка новых лиц они не страдали.
Я прилег грудью на бортик и смотрел на плывущий вдалеке сероватый берег. Припухшее красноватое солнце висело на краю неба по другую сторону корабля, и поэтому тут особенно ощущалось приближение вечера. Внизу серебрилась вода. Было спокойно и в воздухе, и на душе. И люди, отстучав обувью по гулкому железу палубы, разошлись по местам, где намеревались то ли выпить, то ли просто поговорить.
Набравшись от влажного вечернего воздуха свежести, я вернулся в каюту. Мы снова ели консервы, пили потихоньку водку, запивая водой. И Даша снова ненавязчиво рассказывала о трудовых буднях.
– Завтра запускаем холодильный конвейер и консервную линию, – говорила она твердым голосом. – В холодильнике рыбы дня на четыре работы, как раз, пока начнем прием свежей – холодильник опустошим. Тонн десять консерв закатаем… Жаль, что в холодильнике одни сельдевые… Если и попадется какая белужка – кто ее заметит, тот и стащит. А я не на конвейере, я на ОТК буду в этот раз… Слушай, а чего ты на Мангышлак? Ты, часом, не маковый гонец?
– Нет, – я мотнул головой. – Я хочу посмотреть форт Шевченко… по его местам побродить…
– А он у вас что? – спросила Даша.
– Да так, поэт, борец за национальную идею…
– Вроде Жириновского?
– Нет, он был тихий, спокойный. Стихи писал про женщин… такие, с жалостью…
– Чё, ему женщин, что ли, жалко было?
– Было, – подтвердил я.
– Интересно, – искренне проговорила Даша. Задумалась. – Я вообще-то стихи не читаю. Про Анжелику читала несколько книг и «Мать» Горького. Горький мне больше понравился, но «Анжелика» – увлекательней. Не помню, кто ее написал… А стихи я и в детстве не любила. Только когда Роберт Рождественский по телевизору читал – слушала. Но это ж только по восьмым мартам он читал…
Она зевнула, прикрыв рот ладонью.
– Что-то спать хочется, – протянула усталым голосом.
Потом, не обращая на меня никакого внимания, сняла с себя ситцевый в блеклых цветочках халат и осталась в трусах-шортах бежевого цвета и в ситцевом лифчике, тоже в цветочек. Забралась под одеяло.
– Свет выключи! – попросила она. – И водку допей, если можешь. Нехорошо слезы оставлять…
В бутылке действительно оставалось на донышке, и я вылил остатки водки в свой стакан. Потом выключил свет и со стаканом в руке прошел внутренним коридором на палубный периметр. Облокотился о бортик и посмотрел на воду, отливавшую то ли патиной, то ли старым потемневшим серебром.
На небе горели крупные звезды. Три штуки. Висели они невысоко, а над ними мельтешила прочая звездная мелочь, несметная, как ночная мошкара, сбившаяся вокруг одного-единственного дорожного фонаря.
