скачать книгу бесплатно
Надо сказать, Энгельгардту был присущ крайне пессимистичный взгляд на действительность. Ибо если даже удвоенные сборы способны лишь минимально обеспечить потребности страны, то реально имеющиеся – должны были обернуться тотальным голодом. Однако такого голода Энгельгардт на своём веку не видел. И даже, наверно, не предвидел, что такой, людоедский, голод может когда–нибудь случиться в России (а именно – когда деревня наконец–то познакомится с социалистическими принципами организации труда!).
Кроме того, Энгельгардту было присуще крайне негативное отношение к российской внешней торговле. Экспорт зерна он считал выгодным лишь для своекорыстного помещичьего сословия, но губительным для крестьянства и разорительным для государства (которое, по его мнению, не получало от возрастающих объёмов хлеботорговли никакой реальной выгоды – а напротив, всё больше разорялось, запутываясь во внешних долгах).
Что ж, негативистский подход к вопросам внешнеторгового баланса, тарифной политики, валютного курса и государственного займа был свойствен многим «оппозиционно настроенным умам». И не только из народнической среды! – достаточно вспомнить армейского пехотного генерала (и историка–любителя) Нечволодова…
Позиция Энгельгардта в данном вопросе была совершенно анти–государственнической. По счастью, министры Российской Империи были большими прагматиками, чем этот провинциальный аграрий. Но характерен пафос Энгельгардта: «Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаём кровь нашу, то есть мужицких детей». Можно подумать, какой–то правительственный злодей, облечённый властью, отнимал хлеб у крестьянских детей (или их родителей) и отвозил его за море!..
А ведь так и будет! – когда российские социалисты, идейные последователи Энгельгардта, станут отнимать у крестьян выращенный ими хлеб (в целях его справедливого распределения), а самих крестьян мобилизовать на общественные работы (тот самый «производительный коллективный труд»). И вот тогда в России действительно разразится невиданный, страшный голод – с миллионами жертв, с поеданием детей родителями и похищением трупов из могил…
А потом весь сельскохозяйственный уклад российской деревни перестроят (почти по Энгельгардту) приехавшие наконец–то из города передовые, прогрессивные люди – «двадцатипятитысячники». Что ж, на «городских» и была вся надежда Энгельгардта! – сами–то крестьяне к социалистическим идеям оказались глухи… И вот тогда вся земля окажется у крестьян в коллективной собственности (равно как и скот и вообще все средства производства), и появится возможность для коллективного производительного труда на ней. И вот тогда в России опять разразится страшный голод – с миллионами жертв, с поеданием детей родителями и похищением трупов из могил… А хлеб («кровь нашу, то есть мужицких детей»), отнятый у крестьян, российские социалисты будут продавать немцам!
История любит посмеяться над утопистами – превращая их вымышленные утопии в реальные антиутопии.
§ 3.5. Впрочем, Энгельгардт порой удивляет не только своими макро–экономическими обобщениями, но и некоторыми заявлениями, странными в устах учёного мужа, – вроде того что «если бы наша пшеница, которую ест немец, оставалась дома, то и дети росли бы лучше и не было бы такой смертности, не свирепствовали бы все эти тифы, скарлатины, дифтериты».
Казалось бы – профессор–естественник, химик–органик; крестьян брался лечить… Правда, лечение было специфическим: «Приходили ко мне: тому дам стакан пуншу, тому касторового масла, тому истёртого в порошок и смешанного с мелким сахаром чаю – помогало». Очень напоминает методы, описанные Куприным в «Олесе» и Чеховым в «Сельских эскулапах»!
Дело в том, что ни тиф (ни сыпной, ни возвратный, ни брюшной, ни паратиф…), ни скарлатина, ни дифтерия не являются «болезнями голода» – то есть теми, что непосредственно вызываются недоеданием. В ту пору их даже нельзя было отнести к «болезням нищеты» – то есть свойственным исключительно представителям социально незащищённых слоёв. Это – инфекционные заболевания.
Перечисленные Энгельгардтом «бичи человечества» убивали тогда отнюдь не только крестьян и не в одной только России! В ту эпоху болезни эти были распространены по всему миру: век антибиотиков и вакцинации ещё не наступил. Да, известно, что массовые социальные потрясения часто сопровождаются тифозными эпидемиями (прежде всего – эпидемиями «сыпняка»). Вспышки сыпного тифа характерны для общественных катастроф, связанных с перемещениями большого количества людей в условиях антисанитарии: войн, депортаций, голодовок. Косил «сыпняк» узников тюрем и лагерей. Но «Письма из деревни» ни к военной, ни к лагерной мемуаристике не относятся…
Словом, возлагать ответственность за смерть крестьянских детей от тифа, скарлатины или дифтерита на хлебную торговлю с Германией можно было бы только в одном случае – если предполагать, что в результате тех торговых контактов инфекция переносится из империи Гогенцоллернов в империю Романовых (подобно тому как чума в старину путешествовала с торговыми караванами…).
Шутки шутками, но имперской статистикой зафиксирован тот примечательный факт, что детская смертность у мусульман Европейской России была ниже, чем у православных, – хотя жили тогдашние татары и башкиры беднее соседствующих с ними русских! То есть здесь сказывались, прежде всего, свойственные разным народам бытовые привычки и обычаи (более или менее здоровые).
Конечно, заболеваемость инфекционными болезнями – это ещё не вся проблема; есть и такой показатель как уровень смертности от них. В дореволюционной России этот показатель был очень высоким. Понятно, что здесь важен не только уровень развития медицины в стране (прежде всего – степень её доступности), но и общей уровень жизни. Когда больной сыт, ухожен и находится в тепле; когда сыты и здоровы его близкие, которые призваны обеспечить ему уход, – тогда и болезнь протекает легче и надежд на выздоровление больше.
Однако тогдашние Ирландия и Румыния (откровенно бедные, но достаточно благополучные в плане инфекционных болезней) не позволяют сводить всё к «уровню среднедушевого дохода». Видимо, здесь сказывались многие факторы – начиная с культурных и бытовых привычек и заканчивая климатическими и генетическими особенностями…
Но у Энгельгардта и тут виноватой оказывается «наша пшеница, которую ест немец»! Это уже напоминает идею фикс.
§ 3.6. Одним словом, все выводы, обобщения и социальные прожекты Энгельгардта… ясны и понятны. Но как быть с теми энгельгардтовскими зарисовками, которые приводят неосоветчики? Неужто и они «лживые»?..
Это зависит от того, что мы имеем в виду. Энгельгардтовские «зарисовки с натуры», надо полагать, правдивые. А вот неосоветчики, приводящие их в качестве иллюстрации «ужасной жизни народа в предреволюционной России» (и соответственно – в качестве оправдания Революции, доказательства её «благости» для простого народа; который–де без неё «так и прозябал бы в нищете», ибо «по–другому проблема не решалась») – лживы насквозь!
Дело в том, что Энгельгардт в своих «Письмах» живописал бедную смоленскую деревню 1870–х – начала 1880–х годов. Этот хронологический отрезок подавляющее большинство историков и экономистов признают «ямой», периодом максимального ухудшения положения крестьянства. То была своего рода «расплата за века крепостничества». Собственно говоря, в очерках Энгельгардта описывается пореформенная Россия Александра Второго. А ведь потом была ещё стремительно развивающаяся Россия Александра Третьего; а потом – стремительно развивающаяся Россия Николая Второго (а сам Энгельгардт и умереть–то успел – ещё задолго до кончины Александра Третьего…).
Российская Империя в конце 19–го – начале 20–го века быстро менялась. Соответственно – менялась постепенно и жизнь крестьянства, её основного сословия… Если уж оперировать не статистическими выкладками, а яркими картинами крестьянской жизни и быта (как у Энгельгардта), то на цитаты из его «Писем» всегда можно ответить контраргументами того же уровня.
Вот, например, Энгельгардт рассказывает о жизни пореформенной деревни: «Наш мужик хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом, об яблочных пирогах и понятия не имеет, да ещё смеяться будет, что есть такие страны, где неженки–мужики яблочные пироги едят, да и батраков тем же кормят». Красноречивое свидетельство бедности, кто бы спорил!..
А вот свидетельство такого признанного знатока русской жизни и основоположника реализма в русской литературе как Чехов (только уже 1887 года! – рассказ «Свирель»). Герой рассказа, пожилой пастух, по–стариковски сетует на времена и на молодое поколение: «Ты вот гляди, мне седьмой десяток, а я день–деньской пасу, да ещё ночное стерегу за двугривенный и спать не сплю, и не зябну; сын мой умней меня, а поставь его заместо меня, так он завтра же прибавки запросит или лечиться пойдёт. Так–тось. Я, акроме хлебушка, ничего не потребляю, потому хлеб наш насущный даждь нам днесь, и отец мой, акроме хлеба, ничего не ел, и дед, а нынешнему мужику и чаю давай, и водки, и булки, и чтобы спать ему от зари до зари, и лечиться, и всякое баловство».
Если подумать – это даже не «контраргумент»; напротив – всё «по Энгельгардту»! В предыдущие десятилетия и впрямь питались крестьяне почти одним хлебом (и считали это нормальным). А теперь – то есть в конце восьмидесятых – у молодых поколений начинают заводиться какие–то сибаритские привычки: и булка им нужна, и водка, и оплата за труд более высокая, и ночной отдых, и медицина. Так что уже к концу жизни Энгельгардта многое в деревне начало меняться… А впоследствии – в ходе модернизации девяностых, девятисотых, девятьсот десятых годов – темпы перемен значительно выросли.
К сожалению, у большинства людей чувство исторической перспективы отсутствует напрочь. И если в пределах своей собственной биографии (что соответствует нескольким десятилетиям общероссийской истории) они ещё способны что–то адекватно сопоставлять – по крайней мере, никому не позволят отнести исторические события, современные их детству, к поре их зрелости, – то дальше всё как в тумане.
И этим нагло пользуются неосоветчики! Ибо назойливое цитирование Энгельгардта при разговоре о России Николая Второго и Революции 1917 года – есть наглость и бесстыдство.
Что бы сказали об антисоветчике, который, «разнося» советское сельское хозяйство периода горбачёвской Перестройки, в качестве главного аргумента приводил бы – как «честные и неприукрашенные свидетельства», как «заметки непредвзятого очевидца»! – зарисовки советской деревни сорокалетней давности?.. Послевоенная разруха, голод 1946–1947 годов, дистрофия, палочки трудодней, «закон о трёх колосках» и т.п. Что бы сказали о таком демагоге?
А ведь с очерками Энгельгардта дело обстоит именно так. Почти все «Письма» (все, где содержатся описания деревенского быта), с 1–го по 11–е, были изданы в период с 1872–го по 1882 год. В них – повторим – описывается пореформенная деревня времён царствования Александра Второго. От эпохи Мировой войны и Революции все эти сценки отстоят чуть ли не на четыре десятилетия. Конечно, различия в реалиях дореволюционной деревни 1870–х и 1910–х были не столь колоссальны, как между советской деревней 1940–х и 1980–х (ибо не было таких гуманитарных катастроф, как в первые десятилетия Советской власти, и таких высоких темпов НТР, как в последние…) – но и там разница была существенной.
Глава 4
§ 4.1. Последний в тройке лидеров по частоте цитирования – Иван Солоневич. Похоже, неосоветчики считают Солоневича очень ценной добычей – раз уж одной цитате из него предают едва ли не большее значение, чем Толстому и Энгельгардту вместе взятым!
Оно и понятно: если Толстой – яростный бичеватель «высших классов», непримиримый враг существующего порядка вещей, ниспровергатель и анархист, а Энгельгардт – социалист–утопист, типичный представитель народнической публицистики, то Солоневич – непоколебимый монархист, апологет Николая Второго, контрреволюционер и белогвардеец. Потому неосоветчики свято убеждены, что всякое свидетельство из уст «на минуточку, убеждённого монархиста И. Солоневича» – железный аргумент.
Поэтому Солоневича цитируют все! – начиная с безответственных (порой безымянных) интернет–крикунов и заканчивая маститыми авторами толстых книг…
К несчастью, из огромного массива публицистических работ Солоневича, неосоветчикам полюбился только один пассаж – из программного труда Ивана Лукьяновича «Народная монархия». Тот отрывок они процитировали бессчётное число раз! Правда, цитируют они его своеобразно (но ведь это, кажется, является их отличительным признаком, «знаком касты»?..).
Некоторые – например, Максим Калашников в работе с издевательским названием «О жизни в царской Расее – 1» – начинают цитирование со статистических данных: «Факт чрезвычайной экономической отсталости России по сравнению с остальным культурным миром не подлежит никакому сомнению. По цифрам 1912 года народный доход на душу населения составлял: в САСШ 720 рублей (в золотом довоенном исчислении), в Англии – 500, в Германии – 300, в Италии – 230 и в России – 110. Итак, средний русский, ещё до Первой мировой войны, был почти в семь раз беднее среднего американца и больше чем в два раза беднее среднего итальянца. Даже хлеб – основное наше богатство – был скуден. Если Англия потребляла на душу населения 24 пуда, Германия 27 пудов, а САСШ – целых 62 пуда, то русское потребление хлеба было только 21,6 пуда – включая во всё это и корм скоту. Нужно при этом принять во внимание, что в пищевом рационе России хлеб занимал такое место, как нигде в других странах он не занимал. В богатых странах мира, как САСШ, Англия, Германия и Франция, хлеб вытеснялся мясными и молочными продуктами и рыбой – в свежем и консервированном виде…».
Скажем сразу: данные у Солоневича (как это у него частенько бывало) приведены не совсем точные. Впрочем, о ненадёжности приводимых им цифр заявляют и сами цитаторы. Но для них в данном случае важны не столько статистические расчёты, сколько следующая за ними сильная фраза. Недаром многие из них – например, Игорь Пыхалов в известнейшей работе «Кормила ли Россия пол–Европы?» (работе давнишней, ещё 2003 года; но которую он с тех пор постоянно включает в свои книги…) – жалеют типографскую краску на подобные мелочи и сразу переходят непосредственно к фразе, ласкающей их слух.
Вот она: «Таким образом, староэмигрантские песенки о России, как о стране, в которой реки из шампанского текли в берегах из паюсной икры, являются кустарно обработанной фальшивкой: да, были и шампанское, и икра, но – меньше чем для одного процента населения страны. Основная масса этого населения жила на нищенском уровне».
На этой фразе цитирование и заканчивается. У всех! Единственное разночтение: после слов «жила на нищенском уровне» у одних авторов стоит точка, а у других многоточие. Это естественно – толстенную «Народную монархию» почти никто из них не читал. Они ж не читатели, они писатели… Кто–то из них первый (и возможно, последний) вычитал эту фразу непосредственно у Солоневича и процитировал в своей работе, а остальные передрали. И вот на каком месте тот, первый, цитату оборвал – на том и остальные обрывают.
Вообще надо сказать, что у неосоветчиков метода написания книг крайне незамысловата! Недавно один из самых рьяных, Александр Курляндчик, честно в этом признался. Во «Введении» к своему свежеиспечённому труду «Проклятая» советская власть и итоги реформ в России» (2018 год) он с подкупающей откровенностью написал следующее: «Поскольку я не гуманитарий, то не смогу написать лучше, чем такие профессиональные писатели, историки, публицисты и экономисты как: Александр Александрович Бушков, Николай Викторович Стариков, Юрий Игнатьевич Мухин, Михаил Иосифович Веллер, Сергей Юрьевич Глазьев, Владимир Александрович Кучеренко (Максим Калашников), Михаил Геннадьевич Делягин, Михаил Леонидович Хазин. Поэтому я часто шёл путём компиляций, используя существующие книги и статьи как вторичные источники фактического материала, интересных идей и предложений, и делая на них ссылки».
Что ж, по крайней мере, честно… Уже из этого списка «профессионалов» и их «интересных идей» всякий может судить о том, что получилось у уважаемого автора на выходе.
§ 4.2. Ну да чёрт с ними, с профессионалами! – лучше процитируем до конца мысль Солоневича (после слов «жила на нищенском уровне»): «И, может быть, самое характерное для этого уровня явление заключается в том, что самым нищим был центр страны – любая окраина, кроме Белоруссии, была и богаче, и культурнее. На «великорусском империализме» великороссы выиграли меньше всех остальных народов России».
Н–да, можно предположить, что, помимо лени, была у неосоветчиков ещё одна существенная причина не договаривать. Тема «оскудения Центра», «империи навыворот», «подъёма отсталых окраин за счёт русского народа» – для поклонников Советской власти и СССР суть тема запретная! Ибо в Советском Союзе все эти парадоксы «русского имперского развития» не только сохранились, но и проявились в гипертрофированном виде! Царской России даже не снился такой кошмар, какой будет твориться в национальном вопросе при коммунистах, – когда русский народ официально будет поставлен в положение самого бесправного из всей «дружной семьи советских народов» и доить «старшего брата всех советских наций» будут уже совершенно бессовестно!
Но мы сейчас – не об этом. Мы – о родной для Солоневича Белоруссии. О той единственной из окраин Российской Империи, которая жила беднее, чем даже крестьяне–великороссы Центрально–Чернозёмного района. Смех в том, что догмы коммунистического вероучения не только бедных великорусских, но даже нищих белорусских крестьян к началу Империалистической войны превращали (ретроспективно) в развитых и процветающих богачей – чуть ли не заграбаставших в свои трудовые мозолистые руки экономическое господство!
Вот как писал об этом общепризнанный специалист по истории белорусского крестьянства (ярый националист, но – поддавшийся на склоне лет советской идеологии!..) доктор исторических наук Довнар–Запольский в 19–й главе своей «Истории Белоруссии» – «Очерк народного хозяйства последнего пятидесятилетия»: «В течение ряда десятилетий трудовой элемент захватывает у нетрудового всё большее и большее количество материальных благ. Это была борьба за жизнь текущих и наступающих поколений, и она угрожала перейти в борьбу за жизнь, в целях уничтожения командующих классов. Но для этого трудовые низы прежде всего долженствовали укрепиться материально, с помощью труда отбить достаточное количество материальных благ, получить уменье и навыки добывать их и расширять своим трудом и умом. И на истории белорусского хозяйства ясно видны результаты этой подготовительной борьбы. Ведь прежде чем разражается революция, прежде чем один класс решается с оружием в руках выхватить у другого власть, он должен укрепиться материально, он должен приблизиться к господствующему положению на поле экономических отношений».
Трудно читать без смеха этот манифест вульгарного социологизма. Но это нам смешно! А в двадцатые годы, в золотую эпоху Покровского, даже борьбу древнеассирийских царей со жреческой верхушкой советские профессора древней истории толковали как борьбу промышленного и финансового капиталов.
Ну да Бог с ними, с ассирийцами! – лучше приведём ещё несколько слов Довнар–Запольского о белорусских крестьянах (по утверждению Солоневича, ещё более бедных, нежели великорусские…): «История белорусского хозяйства даёт нам прекрасные иллюстрации к только что сказанному. В течение ряда десятилетий трудовой класс отбил у нетрудового целый ряд благ. Он превзошёл своего противника размерами поземельной площади, размерами посева, размерами сбора хлебов, он, наконец, стал сравниваться с нетрудовым хозяйством по уменью пользоваться улучшенной техникой».
Конечно, чёрт его знает, зачем вообще «нетрудовому» хозяйству понадобилась улучшенная сельскохозяйственная техника… Ну да понятно, что так профессор–левак обзывает помещиков (не сдающих свои земли в аренду, а самостоятельно трудящихся на земле). Но суть–то не в этом. А в том, что дореволюционное крестьянство помещиков, оказывается, и без всяких революций и насильственного передела земли фактически «задавило»!
Так что даже не очень понятно становится: зачем тогда народу нужна была революция и насильственный передел земли?! Неужто рассуждали на манер передовой английской знати? – мол, экономически мы уже господствуем; осталось только подкорректировать архаичные политические институты; так пусть уж и политическая власть будет у парламента; хотим теперь и дипломатией и законотворчеством заправлять!
На этот риторический (и несколько иронический) вопрос пан профессор заранее даёт ответ. Всё, оказывается, именно так и было! «Обладание материальным базисом непреложно подводило белорусское крестьянство к борьбе с нетрудовым элементом, к борьбе за власть, за дальнейшее направление политики страны. Крестьянский класс сделал громадные успехи. И этот успех дал ему право требовать уничтожения всякого рода остатков старых производственных форм и перехода к новым. Командующий нетрудовой класс не мог без борьбы пойти на уступки, он не был пригоден на проведение в жизнь новых начал и он долженствовал быть сметённым».
Так что ж? – выходит, монархист–антисоветчик Солоневич ошибался, а честные советские историки его поправили? И ведь это вам не хлёсткая фраза, вырвавшаяся в пылу полемики у вольного публициста!.. Это – развёрнутый вывод, сделанный профессиональным историком, специализирующимся на истории местного сельского хозяйства; помещённый им в учебнике.
А при желании можно было бы надёргать ещё целую кучу подобных утверждений из уст советских историков последующих эпох! – о темпах экономического развития предреволюционной России и росте государственного бюджета, о количестве заводов–гигантов и степени концентрации труда и капитала и о прочих доказательствах «русского экономического чуда». Оперируя такими аргументами – «не подлежащими сомнению» свидетельствами из уст врага – можно заехать далеко…
§ 4.3. Но можно обойтись и без ссылок на советских историков (раз уж воспринимать всё, что вышло из–под пера Ивана Лукьяновича, как истину в последней инстанции).
Солоневич – при всём уважении к этому сильному и самостоятельному уму – был человек не без странностей. Иной раз он писал такие вещи, что исследователи его творчества до сих пор диву даются: откуда он вообще это взял?! – то ли позаимствовал из какой–то совсем уж бульварной периодики, то ли услышал от базарной бабы, то ли просто приврал «ради общей пользы». Скажем, изучать историю Московской Руси или Петровских реформ по Солоневичу – преступление.
Да и в тех случаях, когда Солоневич пишет о современной ему эпохе – о царствовании Николая Второго, он порой повергает читателей в состояние ступора. Даже когда речь идёт не об анализе сводных статистических данных, как в вышеприведённой цитате (где и более добросовестный и дотошный человек может запутаться и ошибиться!..), а о том, что Солоневича непосредственно окружало; о том, что он видел собственными глазами; более того! – о том, что прямо касалось его самого.
Отчего бы критикам предреволюционной России не сослаться на такое его свидетельство: «М–р Эттли хлопочет о бесплатном среднем и высшем образовании – при Николае Втором в России оно было почти полностью бесплатно, а перед самой революцией был проведён закон о полной бесплатности – причём не только обучения, но и жизни во время обучения. Мой отец окончил учительскую семинарию за казённый счёт – в этот казённый счёт входило всё содержание и питание учащихся. Я за всё время своего обучения в университете внёс только плату за вступление – 25 рублей».
Казалось бы, приведите эти слова Солоневича – и дело с концом. И не придётся больше спорить о том, пренебрегало царское правительство просвещением народа или нет, – всё же сказано (притом – с опорой на личный опыт). Однако подобные свидетельства Солоневича не пользуются успехом у неосоветчиков. Но вряд ли – только из–за их лживости; скорее – из–за того, что они им «не в масть».
Поэтому предавать принципиальное значение всему, что Солоневич когда–либо написал, не стоит (что же касается статистических данных, то о них впереди ещё будет отдельный долгий разговор!). Можно только предположить, что в данном случае Иван Лукьянович был движим чувством раздражения – на «лакировщиков действительности» из числа старой эмиграции, с которыми он всю жизнь смертельно враждовал; на недорезанных большевиками помещиков, ничего не забывших и ничему не научившихся, ностальгирующих по прежнему житью–бытью…
Если же разбирать саму ключевую фразу Солоневича, столь полюбившуюся неосоветчикам, то, строго говоря, ничего сенсационного она в себе не содержит. Ведь действительно: «реки шампанского», да ещё и «в берегах из паюсной икры», могли течь только для ничтожного меньшинства! А если сравнивать уровень жизни «основной массы населения» (то есть крестьянства) с уровнем жизни в богатой Европе (где Солоневич осел после побега из советских лагерей), то иначе как «нищенским» его назвать трудно.
Дореволюционная Россия действительно была достаточно бедной страной и от передовых стран Западной Европы и США отставала очень сильно. Ни один здравомыслящий человек не спорил с этим ни тогда, ни сейчас.
Глава 5
§ 5.1. Совсем уж смешными и жалкими представляются попытки неосоветчиков поставить себе на службу русскую классическую литературу! Не находя для рисуемой ими фантастической картины «Вымирающая от голода царская Россия» убедительных аргументов в дореволюционной и эмигрантской публицистике, они пытаются привлечь на благое дело отечественную беллетристику конца 19–го – начала 20–го века.
То есть мало того что их убогие публикации, по большей части, представляют собой пасьянсы из одной и той же засаленной колоды (которая уже была разобрана выше); так ещё и заканчиваются они одинаково: мол, читайте русскую классическую литературу, там всё сказано о России–которую–мы–потеряли. Вот – в качестве примера – выдержка из одного популярного интернет–паразита: «Бодрящая статистика. Впрочем, никакие цифры и факты не заменят литературу тех лет. Господа, читайте Гиляровского, Лескова, Горького, Некрасова, тысячи их!»
Конечно, и чтение беллетристики может многое дать (хотя «цифры и факты» она не может заменить по определению!). Да вот только рекомендации те даются неосоветчиками не от большого ума. Если б эти несчастные сами читали русских классиков, а не только выдранные из них цитаты, – они бы никогда не стали давать подобных советов. Ибо о вымирающем от голода русском народе речи там нигде не идёт – хоть нынешние неосоветчики и пытаются уверить в этом себя и других…
А ведь все упомянутые выше авторы – действительно – ярко запечатлели в своих повестях, очерках и рассказах современную им российскую деревню. И, как и полагается реалистам, они там о каких только «социальных язвах» не писали! И об отсталости русской деревни, о косности и несправедливости сельского уклада; о крестьянской бедности (порой – откровенной нищете). О темноте и невежестве, о диких крестьянских предрассудках. О свойственных простолюдину зависти, алчности и стяжательстве; о крестьянской жестокости и страшных расправах «всем миром»… О неприглядных сторонах семейной жизни; о пьянстве и о печальной участи женщины.
Словом, о чём угодно писали – порой с надрывом кричали – корифеи русской литературы, описывая подлинные и мнимые «ужасы» современной им жизни. Но вот о голоде почему–то у них ничего и нет (важное примечание: за исключением событий 1891–92 года в царствование Александра Третьего; о которых впереди ещё будет особый разговор).
И к этим авторам дореволюционной России можно было бы добавить классиков советской литературы, писавших о предреволюционной эпохе, – например, таких непохожих как Булгаков и Серафимович. Ну, правда, Серафимович начал писать ещё до революции… Вот уж у кого поражающие воображение зарисовки дореволюционной деревни!
И (что особенно ценно в данном контексте) уж этих–то писателей никак нельзя заподозрить в стремлении «смягчить углы», дабы потрафить царской цензуре. Однако и у этих авторов – точно так же как у их дореволюционных собратьев по перу – среди разнообразного и избыточного негатива нельзя найти одного: голода (в том смысле, в каком он стал пониматься в России после 1917 года, – то есть как отсутствие у людей пищи).
Вернее, найти можно – хоть у того же Серафимовича!.. Его очерки «Месть» и «Глянули», опубликованные в «Правде», тяжело читать. Только вот речь там идёт не о дореволюционной России, а о послереволюционной. Особенно показательно – то, что увиденное оказалось шоком для самих крестьян; они–то прежде ничего подобного даже вообразить себе не могли – пока не съездили и не «глянули».
Находятся, правда, сегодня интернет–сумасшедшие, которые пытаются притянуть в качестве доказательства «людоедства в голодающей дореволюционной деревне» повесть Лескова «Юдоль (Рапсодия)». Даром, что речь там шла о далёких временах крепостничества (голод 1840 года в Орловской губернии); а самое главное – обе приведённые там истории о людоедстве оказались плодом фантазии деревенского враля! Ну, это не мудрено: повесть большая; всю её неосоветчики, наверно, и не читали…
Авторское же отношение к подобным историям высказано в повести предельно чётко: «Известно, что и в 1892 году в деревнях об этом пробовали говорить; но теперь писаря и старшины читают газеты и знают, что о таких событиях пишется, а потому ложь скоро опровергается; но тогда было другое дело».
§ 5.2. Не менее странным представляется совет всем сомневающимся (в том, что дореволюционная Россия – филиал ада на земле…) читать художественные и документальные очерки Владимира Гиляровского.
Интересный аргумент!
Дело в том, что репортёр Гиляровский в своё время прославился красочными живописаниями московского «дна» – жизни бродяг и нищих, обитателей ночлежек и притонов, преступников и сыщиков. Да, его рассказы об участи опустившихся алкоголиков или детей, попавших в руки профессиональных нищих и содержательниц публичных домов, ужасны! Но надо понимать, что это – «криминальная хроника».
Кстати сказать, Гиляровского часто и не без оснований обвиняли в стремлении «сгустить краски» и вообще – показывать исключительно тёмные стороны жизни (но «дядю Гиляя» тоже можно понять – как ловкого и предприимчивого газетчика, заинтересованного в росте тиражей и повышении собственного гонорара «за строку»). Он и публиковал подобные ужасы, по большей части, в газетных очерках. В его откровенно слабых художественных произведениях и хвастливой беллетризированной автобиографии жизнь простонародья описывается всё больше в былинно–богатырском и разбойно–романтическом ключе…
Леденящие душу злодеяния совершаются (особенно – среди деклассированных подонков общества) даже в наше время и в самых благополучных странах. Но это ещё не даёт оснований говорить о том, что «в стране – голод» и «дети вынуждены продавать себя, чтобы прокормиться». Такие явления – предмет заботы правоохранителей и специализированных социальных служб. Делать на основании подобных фактов (щекочущих нервы читающего газету обывателя) выводы об «уровне жизни народа» – чистейшей воды демагогия.
Собственно говоря, демагогией являются все эти потуги доказать факт голода в предреволюционной России на основании подтасованных выдержек из чьих–то – более или менее «ангажированных» – публицистических работ и более или менее конъюнктурной беллетристики. Для того чтобы всерьёз разобраться в проблеме «голода в царской России», нам придётся обратиться к дореволюционной хлебной статистике.
Часть II
Уравнение с тремя неизвестными
В сущности своей всякий народ – стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей.
Максим Горький
Глава 1
§ 1.1. На первый взгляд, статистика – штука суровая, скучная и не романтичная. Мало кого можно ею увлечь.
Ладно ещё «статистика войны»! – калибры артсистем, «суммарное водоизмещение», насыщенность подразделений пулемётами, «вес бортового залпа», запас хода по шоссе, «практический потолок»; и, конечно, самый сок – убитые, раненые и пленные, цифры санитарных и безвозвратных потерь (у нас и у противника). Есть немало людей, которые, не будучи ни профессиональными историками, ни профессиональными военными, тем не менее страстно и увлечённо разбирают «историю войн», во всей её сложности и полноте, – от тактики стрелковых подразделений до планов мобразвёртывания, от сравнительных ТТХ средних танков до «ресурсозатратности» их производства…
Все эти люди активно обмениваются мнениями и объединяются по интересам; в разных формах – от дискуссий на специализированных сайтах и форумах до создания обществ, кружков и клубов (как у «ролевиков» и «реконструкторов»).
А сельское хозяйство и продовольствие… что ж тут интересного? – какого неспециалиста могут увлечь площадь запашки, конское поголовье, колеблемость урожаев, среднедушевое потребление, объём местных резервов, транзитная хлеботорговля, «центнеры с гектара» да «килокалории на человека»?.. Однако неосоветчики умудрились и эту (действительно скучноватую) тему сделать интересной для исследования и воистину захватывающей. Как им это удаётся? – да как всегда: при помощи лжи и передёргиваний. Следить за их «ловкостью рук» – одно удовольствие!
В случае со статистикой неосоветчики действуют точно так же, как они действовали в случае с отражением «дореволюционной действительности» в произведениях литературы и воспоминаниях современников. В той сфере (зыбкой и туманной, уже в силу оценочности…) они строили свои доказательства от противного – сначала приводя явно идиллические описания царской России из уст апологетов Империи, а потом опровергая их страстными и обличительными описаниями из уст её противников. По сути дела, они действовали по принципу: «Всё сказанное Вами может быть использовано против Вас».
При этом «градус неадеквата» порой повышался в разы! Но нужный психологический эффект достигался: у «среднего» читателя, которому сначала процитировали Солоухина, потом обрушили на его голову серию ударов в виде свидетельств Толстого и Энгельгардта, а в конце – добили Солоневичем, должно остаться впечатление «полного разгрома».
Вопрос: кого? – реально существовавшей Российской Империи или конкретного автора, написавшего плохую книгу о Российской Империи (либо просто неудачно выразившегося)?..
Если о достойном человеке с интересной судьбой некий писатель–халтурщик написал плохую биографическую книгу (в которой изобразил его в явно неправдоподобном виде – как смесь всепобеждающего супермена с безгрешным ангелом), то раскритиковать такую книгу, указать на содержащиеся в ней преувеличения, недостоверные факты и откровенные нелепости – долг всякого честного критика. Но порочит ли это самого реального героя книги?
А что сказать о критиках, которые специально выискивают самые нелепые, заведомо неправдоподобные жизнеописания исторического лица – с единственной целью: опорочить этого человека; перенести читательский гнев с конкретных авторов (написавших плохие книги по глупости или из конъюнктурных соображений…) – на героя этих книг?! Которого, к слову сказать, нельзя даже обвинить в том, что эти апологетические книги – «заказные» (ибо человек умер ещё в 1917 году!).
§ 1.2. Вот и в случае с цифрами, со статистическими данными (казалось бы – обязывающими к большей добросовестности) неосоветчики поступают точно так же. И достигают того же самого психологического эффекта.
К сожалению, им «есть от чего танцевать». Началось всё ещё с произведений монархистов, из числа эмигрантов первой волны. У них порой – чего только не встретишь!.. Сюда можно отнести старания членов всяких «общероссийских монархических фронтов» (рупором которых был неудобозабываемый Борис Бразоль); немалые усилия по лакировке дореволюционной действительности прилагала РПЦЗ (создавая, так сказать, необходимый базис для канонизации императора Николая Второго).
В перестроечные и постперестроечные годы многие из этих эмигрантских баек были повторены уже непосредственно в России. Однако – к чести наших современников–монархистов – надо сказать, что они не ограничились простым повторением старой лжи; они привнесли много нового. Так что на давно уже создаваемое коллективными усилиями православной общественности светозарное полотно «Изобильная, процветающая Россия под скипетром Святого Царя» (в духе позднего Глазунова) на протяжении 1980–1990 годов было нанесено немало новых ярких мазков! В последние годы на этой ниве изрядно потрудились такие люди как Назаров, Боханов, Платонов, Мультатули, Борисюк…
При этом некоторые, наиболее смачные, доказательства «изобилия и процветания» были прямо передраны из старых эмигрантских источников. Другие – видимо, услышаны авторами в ходе личного общения с престарелыми «бывшими» или экзальтированными «визионерами» (специфический жанр «устной истории»). Третьи – дорисовывались уже самостоятельно, в результате лукавых алхимических манипуляций над данными дореволюционной статистики. Поэтому, разбирая очередной перл царебожников, иной раз нелегко отыскать его первооснову – тот «первоисточник», на который впоследствии стали опираться, перепевать его, обогащать и домысливать.
Ну так ведь искусственно созданный исторический миф – это не та «победа, у которой всегда много родителей»! В конце концов, не так уж важно, кто первым написал какую–то явную глупость (или, скажем мягче, – кто первым ошибся). Вряд ли стоит начинать дотошные розыски по факту каждой благостной сказки (или «добросовестного заблуждения») и доподлинно выяснять, кто же именно в каждом конкретном случае первым соврал (ошибся).
Тем более что массив откровенных мифов и тенденциозно подобранных фактов о предреволюционной России хотя и велик, но… довольно однообразен. Одни и те же мифы (передёргивания) кочуют из эмигрантских книг в работы современных авторов–монархистов, а оттуда – выплёскиваются на широкие просторы интернета. Иногда – в оригинальном виде (как электронные версии чьих–то книг), но чаще – в виде броских и коротких сравнительных таблиц, наглядных картинок и т.п.
Вот эти наивные побасенки и служат основным аргументом для нынешних неосоветчиков, которые охотно их ретранслируют – только уже с собственными выводами и комментариями.
Глава 2
§ 2.1. Начнём с лидирующих позиций Российской Империи в мировой хлеботорговле и известного тезиса, что царская Россия была кормилицей Европы.
Казалось бы, данные факты: «Россия была крупнейшим экспортёром зерновых» и «Россия кормила Европу хлебом», – настолько очевидны, что опровергнуть их невозможно! Однако неосоветчики пытаются даже эти очевидные факты поставить под сомнение. И делается это ими не без помощи наших православных монархистов – которые, со своими непродуманными заявлениями, буквально подставляются под бой…
Вот, например, старый добрый Бразоль, с его «Царствованием Императора Николая II в цифрах и фактах». В 3–м разделе («Земледелие») у него есть такие слова: «В 1913 г. в России урожай главных злаков был на 1/3 выше такового же Аргентины, Канады и Соед. Штатов вместе взятых». С 1958 года, когда была издана эта брошюра, прошло много лет, было много возможностей проверить подлинность приведённых в ней цифр, но некоторые наши монархисты продолжают по сей день бездумно тиражировать однажды прочитанное или услышанное.
Вот анонимный сборник «Шестьдесят фактов о последнем Русском Императоре», широко представленный в интернете. Там, в качестве 35–го «факта», почти дословно повторяется та же фраза: «Крупнейший в мире экспортёр зерновых культур, льна, яиц, молока, масла, мяса, сахара и пр. Урожаи зерновых на 1/3 больше урожаев Аргентины, США и Канады вместе взятых».
