Свет

Внезапно пробудившись, Митяй лихорадочно схватился за голову, но, увидев тусклый огонек светильника, осознал себя, понял, что просто спал, что это обыкновенный кошмар детства, какой снится почти всякому ребенку в жар, сбросил одеяло на пол и отер лоб.

Взглянул на часы – шесть утра. Он попытался снова уснуть, но несоизмеримость масштабов и горечь бесконечной вины зыбким туманцем вновь тихо вползали в его рассудок, и спасаясь, он открыл глаза, но ошеломленно отпрянул, вжавшись затылком в спинку кресла: вплотную перед ним явстевенно светилось бледностью человеческое лицо, которое тут же исчезло.

Он поправил фитиль лампады, чтоб разбодрить огонек, и огляделся вокруг. В комнате никого, только попискивают и шушукаются расшуршавшиеся мыши в шкафу. Тишина, живая и привычная. Это был просто сон. Часы показывали три часа ночи.

Сон во сне. Все хорошо.

Утро придет, вор найдется, все встанет на свои места. Зима еще не скоро, отдуют весенние ветра, придет тепло и мягкая летняя капель. Охотники разбредутся по засидкам, и в поселок вольется мясное и рыбное изобилие. Когда-то все это закончится… И инвертор… И снег…

– Митенька, – позвала мама, и он снова вздрогнул, внезапно проснувшись, выпучил глаза и дернул одеяло на себя, будто оно могло укрыть от кошмаров.

– Куда ты идешь? – Она стояла напротив – невычислимо-молодая и такая сердечно-милая, какими сохраняются добрые матери в затертой памяти своих взрослых детей.

– Мама? – Митяй с силой протер ладонями лицо, не то растирая его для прилива крови и пробуждения, не то по-детски прячась от странного видения. – Как… Как ты здесь? Ты же…

– Куда ты идешь? – опять спросила она. – Ты туда идешь?

– Я.. Я не понимаю… Тебя ведь нет давно, – опешено выдавил он, с трудом принимая эту ситуацию и этот странный диалог.

– Куда ты идешь? – третий раз вопросила мама. – Ты идешь не туда. Ты забыл, чему тебя учили… Это путь в погибель, и ты сам его туда направляешь. Ты хочешь заснуть?

– Я делаю что должен, мама… Я возвращаю свой инвертор, – Митяй сидел не шевелясь. Или вовсе не сидел, или его не было здесь?

– Ты забыл. Ты не можешь получить свое. Его нет. Здесь нет ничего твоего, – она тоже не двигалась, будто весь мир поставили на паузу. – Ты не принял потерю. Ты должен принять ее, чтобы обрести то, что ты считаешь своим. Отпусти это.

– Отдать им инвертор и смириться, пусть все будет так? – ответил Митяй, силясь выдавить нетеплую улыбку. Комната осветилась вполне видимо, хотя в ней и не было света, кроме крошечного синего огонька масляной лампы с огоревшим фитильком.

– Зачем? Иди и возьми это, но не хватай, как хищник хватает чужое, бери спокойно, как добрый гость. Прими неудачу, только тогда сможешь взять что угодно. Иначе ты становишься зависимым, а это болезнь, ты засыпаешь жизнью. И только боль может тебя пробудить. Так проснись сам, чтобы она не приближалась к тебе.

– Да. Я помню… Я понимаю.

Она подошла близко, села на столик рядом, приклонилась к лицу Митяя, как это бывало в детстве, и улыбнулась:

– Митенька… Что с тобой? Ты – тихий свет, не потухни. Если ты не свет, то кто же ты? Неси свет – и тебе самому будет светло… Но свет не твой, помни об этом, ты только светильник, – и, улыбнувшись, снова ласково задала свой упрямый вопрос. – Куда ты идешь?

– Я… иду… – давно уже замутненное памятью, а теперь такое чистое и явное, близкое лицо мамы переменило и обезоружило его, будто спали с него надежные доспехи, и он с трудом выбирал мысли для ответов, не имея, на что опереться.

– Вспомни, чтобы проснуться, – прошептала она тихо.

– Да… Я иду к свету, – вспомнил он наставления отца.

– Иди, – Она опять улыбнулась, нечувствительно провела рукой по его разгоряченной голове и встала. – Не засыпай, помни себя. Тебе пора, проснись. Печка сожгла весь воздух. Проснись!

– Просинись… снись… снись… – зазвенела пульсирующая кровь в висках, и он внезапно проснулся. Фитилек еле-еле мерцал бледной-фиолетовой точкой.

Митяй высвободился из тяжелого одеяла и поднялся – голова кружилась, и мрак неуправляемо скользил вокруг него.

Он доплелся до кухни. Печка потухла, комната наполнилась дымом. В проеме огромной двери, которой здесь раньше не было, двигались сумеречные тени людей. Он всмотрелся и увидел себя, сидящего на троне из человеческих тел. Из двери, навстречу ему, вышел Яшка:

– Пойдем! – протянул он руку с дружеской улыбкой. – Я все организовал, там все есть для тебя. И деньги, и женщины, и безграничная власть.

Митяй попятился, отступил назад, и несуществующая комната погрузилась в темноту, люди исчезли.

– Там ничего нет, там темно, – ответил он, с трудом произнося слова, но Яшка улыбнулся:

– А ты что не знал, что выгоды зреют в темноте? Там не жалкая твоя жизнь, там все лучшее. Пойдем, не пожалеешь. Я уже там. Там по-настоящему хорошо!

– А мне везде хорошо, где я жив, – ответил Митяй и попятился еще.

– Пойдем! – с неожиданной яростью вскрикнул Яшка, его лицо исказилось гримасой ненависти, и Митяй внезапно проснулся.

Часы показывали полночь. Он все еще лежал в кресле, одеяло сбилось на пол. Лампада вовсе потухла, и в комнате было непроницаемо темно.

– Темнота. Ты в темноте. Очнись! – услышал он опять голос матери, доносившийся откуда-то из глубоких окраин воображения. Кое как он встал, но тут же упал, потеряв сознание.

Очнулся от холода уже на чердаке. Люк открыт. Других следов, кроме его собственных нет. На часах девять утра.

Митяй спустился обратно в дом, чиркнул зажигалкой – горит хорошо, новый воздух упал в остывающий дом. Теперь здесь холодно, морозно, но вместе с воздухом в дом вошла и жизнь. Уж такая она.

Через десять минут он уже выбрался на поверхность. Просыпался новый день, и сумрачное небо сонно напитывалось вялым светом, все еще смешанным с синюшными сумерками. В видимой вокруг пустоте никого не было – только неустанный бездумный ветер поземками забавлялся свалившейся за ночь мелкой крупяной снежью, укрывшей Дикую степь.

За «голову» в одиночку обычно не ходили. И в чистой зоне всегда хватало поводов для смерти, а уж в Дикой степи… Дорожки к ней натоптаны немногими, сбившимися с выверенных троп, прикрытых ночными метелями.

Ушедшая ночь обновила полотно, оставленные прошлым днем следы нечитаемо запорошило, и Барышников направился обратно к зданию библиотеки – там будет все видно. Если вор не вернулся в поселок, то не много мест, где он мог бы выжить этой ночью.

Через полчаса он уже осматривался в «голове», вчитываясь во вчерашние следы. Пусто. Обследовав библиотеку, он перебрел через заснеженную улицу и сквозь проем в обломках бетонных блоков вошел в здание супермаркета. Посреди торгового зала краснели обобранные Яшкины останки. Его «друганчики» взяли все, что ценили, а для отморозков все имеет цену. Кроме снега.

Митяй смел снег рукавом, накрыл одеревенелую плоть своей плащ-палаткой, прокатил одной рукой, чтоб останки завернулись в брезент, ссунул на лист фанеры с надписью «Я достоин лучшего!» и отволок на пустырь. Туда, где вчера выбросил несчастливую Яшкину лыжу. Здесь он выдолбил лопаткой яму и скатил в нее сверток.

Прикопав могилу, Митяй воткнул в изголовье лыжу, порыскал взглядом в поисках подходящей поперечины для креста, но таковой не нашлось. Что ж, значит будет так.

Теперь пора закончить дело.

Барыга вернулся через «голову» в Сады и к середине дня пробрел их насквозь, прижимаясь к основанию холма, где точно нет подснежных пустот и реже рыскает хищник, и добрался до ледового водопада «Площадки 22». Веревочный подъемник, которым Синоптик взгромождал свои покупки на пятидесятиметровую высоту, не использовался давно – огромная нахлобучка снега козырьком нависала над верхушкой водопада. Столько за ночь не скопится.

Митяй двинул дальше. Он внимательно держал автомат наготове и, врываясь в уплотнившиеся и опавшие облака нехоженного снега, набивал свою тяжелую тропу вдоль Южного хребта. Здесь месяцами не бывало людей, и даже матерые охотники опасались этих мест, кроме тех отчаянных, что не державшихся за жизнь. И она позволяя им, как слепым, брести куда вздумается, раз уж они безнадежны. Многое бы они рассказали, если бы возвращались.

Барышников, не заглядывая в мелкие трещины и приямки, двинул сразу к заброшенной шахте, поскольку в пустоши водопада не сыскать норы для ночлега надежнее.

Шахтная промзона утонула в снегу, чернея лишь несколькими кирпичным складами очень старой постройки и прилепленным к скале, таким же кирпичным корпусом, через который шахта червем проела дыру в отвесной каменной монолитине и уползла в жирные угольные глубины. Забросили ее задолго до Великой войны – признали опасной. Война ее кое-как реанимировала, но землетрясения тех лет обрушили входную горловину, и шахта теперь была заброшена и пуста, как и весь этот пустой и заброшенный мир.

Барышников вскользь заглянул в издавна знакомые ему лазейки, мимо которых приходилось идти, но не слишком углублялся: первым делом нужно обследовать саму шахту.

Дверей в пристроенном к скале помещении было не найти – все они погребены снежной массой. А вот верхние окна еще годились для входа.

Барышников протиснулся в одно из них, съехал по снежному сносу вовнутрь, встал, отряхнулся, приготовил автомат и тихо двинулся дальше – в жутковатую темноту пустого коридора. На бархатистой пыльно-угольной поверхности пола отчетливо пропечатывались белые следы. Свежие.

Митяй вошел в пространный холл неправильной формы, ответвляющийся по подсобкам. Сливающаяся с угольной пылью темень тут же вперилась в ненавидящие ее глаза, и пришлось ждать, пока они смирятся. Здесь лучше не торопиться: Барышников, как и все «подземщики», сносно видел в тусклой темноте, но не внятнее волков, которые в мире брошенных людских домов и строений давно уже не ютились по норам, предпочитая «заброшки».

Обвыкшись, Митяй подкрался ко входу в верхний штрек: съезженная полукруглыми следами пыль на полу, выметена открывающейся дверью. Недавно одна из створок открывалась.

Митяй бесшумно вошел в шахту. Темнота и тишина. Он остановился и, закрыв глаза, вслушался в молчаливое пространство. Нечто здесь явно присутствовало. Нечто живое… Оно мягко шуршало из конца коридора, и вроде бы даже одышливо сопело.

Вынув смартфон, он запустил режим ночного видения и осмотрелся. Рядом со входом чернело остывшее пятно кострища, чуть поодаль валялся чей-то распакованный рюкзак. А вот и жестяной ящичек с инвертором, пристроенный к покосившейся вертикальной балке. Ненадежное место…

Деревянная крепь шахтной горловины превратилась в трухлявые ватные столбы, и уж давно ничего не подпирала и не крепила, а скорей успокаивала и усыпляла бдительность, готовая обрушиться по самой мелкой причине, а то и без нее.

Коридор упирался в тупик. Здесь, у старого завала, вызванного землетрясением и оборвавшего путь, подпорки сплелись в путаницу вертикальных линий, проложенных под разными углами. Часть их рухнула совсем недавно.

– Здесь кто-то есть? – послышался усталый и тревожный хрип, доносившийся из-под нагромождения балок и досок: зажатый древесной мешаниной человек лежал на полу спиной к Митяю.

Митяй спрятал телефон и включил фонарик, а бедолага повернулся запачканным лицом к Барышникову, щурясь от света:

– Ярослав, это ты? – удивился Митяй. – Так это ты заварил всю эту тухлую кашу? Уж от кого, а от Ярикова не знаешь, чего и ждать…

Инженер Яриков – излишне-худощавый, длинный, нескладный, с большой головой на тонкой хилой шее и умными глазами, притуманенными задумчивой грустинкой и отгороженными от мира толстыми линзами очков, как ни старался спрятаться, а то и дело попадал в центр внимания окружающих, ибо вечно впрягался в возвышенно-важные добрые дела и защиты неправедно-обездоленных. А поскольку, кроме энциклопедических знаний другими скиллами не обладал, то все его наивные «борьбы» вызывали лишь всеобщие улыбки. А иногда и хохот, подогреваемый шутками и издевками. Но Яриков не обижался, не умел особо. Да и на что обижаться, если ситуации в его руках и впрямь выскакивали из-под контроля неожиданно и в самый неподходящий момент. Как и сейчас, когда он нелепо и смешно лежал на полу у ног своего преследователя. Впрочем, обладания не терял:

– Ты что, сказок не читал? Вначале накорми, напои, а уж потом вопросы задавай.

Барышников внимательно оглядел путаницу дощатых нагромождений, пазл за пазлом разобрал кучу и высвободил Ярикова, который отделался пока только ушибами.

– Ты знаешь, что я пришел тебя убивать? – хмуро спросил Барыга, когда они, оба уставшие до крайности, уселись на пол друг напротив друга, прислонившись спинами к противоположным стенам прохода.

– Знаю, – потупился Яриков. – Так сделай это. Только вначале выслушай прощальную речь.

– Ну, вещай, – Барышников отслонился от стены, и сидя, хотя и неудобно, покряхтывая и стараясь не беспокоить рану на груди, стащил рюкзак левой рукой, помогая ей раненой правой, неловко, как бесполезной культей.

– Я знал, что ты пойдешь вдогонку, – начал свои объяснения Яриков. – Предположил, что этот случай действенно тебе покажет, чего все это стоит. У Яшки были свои планы на счет инвертора, это всегда было очевидно. Да и на счет тебя. Скорее всего, вы поссорились?

– Что-то вроде того… – Барышников достал пластиковый бокс с перекусом, и разложил еду на расправленном рюкзаке, как на столе.

– Он не смог бы найти меня по следам, – продолжил Ярослав, с голодным любопытством следя за движениями Митяя. – А значит, если бы не нашел ты, то не нашел бы никто. И я бы вернулся через сутки с инвертором.

– Но я нашел тебя, – выбрав рыбешку, Барышников «навесиком» бросил ее в руки Ярослава. Тот поймал, поднес к лицу и с удовольствием втянул запах вяленой рыбы.

– Да, я надеялся на это. Так у меня появилась возможность поговорить с тобой на высоком уровне восприятия, так сказать, рядом со смертью, когда мелкое действительно становится мелким. Иначе меня к тебе не подпускали, да и сам ты… Давно меня не подпускаешь.

– Хм… Ярик, да ты хитрый стратег, – Таким же путем Барышников отправил ему рыжую грибную лепешку.

– Я просто хорошо знаю тебя, знаю себя. Знаю Яшку, – самооправдательно пробубнил Яриков, и прожевав, добавил запальчиво: – Ты не должен увозить инвертор в столицу! Погибнут пять с лишним тысяч человек!

– А под бревна тоже залез исходя из стратегических соображений? – Митяй облегченно и устало улыбнулся.

– Да нет… – Яриков тоже улыбнулся, откликаясь на смягчение обстановки. – Здесь вентиляция исправна, думал перенести костер сюда – тянет хорошо, дым бы утягивало. Ну, я ее открыл, а когда спускался, упал и зацепил крепеж. В общем, так получилось…

Барышников снова улыбнулся и кивнул в знак согласия, мол, я так и думал, просто не повезло. Как всегда у Ярикова… А идея была неплохая: мелкие былинки, заметные в свете фонаря и похожие на любопытных мушек, действительно увлекались в квадратную дыру вентиляции, под которой сейчас сидел Ярик.

– Но, все это не существенно, – задумчиво и устало протянул он. – Важно, чтоб ты услышал, чтобы ты… Людей столько, там одних детей с полтыщи… Ты должен поступить мудро.

– Я не собираюсь! – усмехнулся Митяй. – Яшка, конечно, всегда хотел в столицу, в Звездный, а мне везде хорошо, где я жив. Свет в поселке и мне нужен, всем нужен. Я не собираюсь его забирать.

– То есть… Ты оставляешь инвертор? – Яриков перестал жевать и встрепенулся: – Мы собрали тридцать тысяч! Это не то, на что ты рассчитывал, затевая предприятие, но в пределах рентабельности… Частичной, так сказать. И уж точно не позволит тебе стать нищим, ты же теперь…

– Все! У меня… Будет. Хорошо! – перебил его Митяй и притворно-шутливо улыбнулся, как улыбаются с насмешливой хитринкой те, кто знает нечто, но пока не говорит. – Но не такой ценой, а просто потому, что таков мой выбор. Лучше построй на эти деньги больницу наконец. А я возьму, что мне нужно. Просто, без натуги и спокойно. Все есть и всего хватит каждому.

– А-а-а… По-онял, – осененный догадкой протянул Ярик, – ты разговаривал с папой?

– С отцом? – поправил Барышников. – Нет.

– Но, это его… э… онтологическая теория, – Яриков снова вгрызся в грибную лепешку и продолжил говорить, не прекращая жевать. – Но только мы с Яшкой… ее не осилили… Он и не углублялся… особо… А я пробовал…. Как ты говоришь… просто взять свое, но оно ускользает. Не хватает принятия потери. Но, полное принятие… делает меня манекеном, знаешь, безвольной щепкой.

– Принятия недостаточно, – Барышников сунул опустошенный бокс в рюкзак и застегнул лямки. – «Принимай и действуй» – таков закон.

– Да, но, насколько я помню, в этой теории достижения основаны на полном принятии обстоятельств и людей. Включая близких… А ты даже свою семью принять не в состоянии, фамилию вон сменил, – Ярик съежился и добавил затухающим голосом: – Друзей сделал… бывшими. Не принимаешь!

Барышников снисходительно улыбнулся, затем зло усмехнулся, и, наконец, неудержимо расхохотался раскатисто, да так, что просто задыхался от хохота, не мог внятно выдавить ни слова, и все хлопал себя ладонями по коленям:

– Фами… Фами… Боя… Ха-ха-ха… – он все хохотал и хохотал, пока не выхохотался всласть. Когда же стих, отер слезы и, вздохнув глубоко, объяснил: – Какая глупость! Совсем же был сопляком тогда. Решил, кто будет меня уважать, если я Боярышников? Смешно, да? Боярышник… Это что, ягодка такая синяя?

– Красная. Из семейства розоцветных, как шиповник, – поправил Яриков и оживился: – Но, это не существенно… Ты пойми, это великая фамилия! Там этимология – просто завораживает! Бог – это «бо», а «яр» – это яркий, светлый! Хотя, там и еще глубже смыслы… Но, это как божественный свет! А теперь что?

– Барыга, – улыбнулся Митяй.

– Бары-ы-ыга, – недовольно и грустно кривляясь, передразнил Яриков.

– Бары-ыга! – донесся чей-то вопль от входа в шахту.

Барышников и Яриков вскочили на ноги и выключили фонарик.

– Выходи! Инвертор у меня! – судя по сиплому и гнусявому голосу, кричал Скользкий. – Но без твоей головы я не уйду!

– Спрячься, – шепнул Митяй Ярику, остановив его порывистое движение выставленной ладонью, и ответил Скользкому: – Иду к тебе!

Подхватив свой АКС и подняв смартфон на уровень глаз, Митяй в темноте поднялся по наклонному коридору шахтной горловины к двустворчатой входной двери. В ее проеме стоял Скользкий с обрезом в руках, прикрытый десятком вооруженных отморозков, заполонивших проходной холл и изготовившихся стрелять.

– Автомат давай, – злорадно оскалившись, приказал Скользкий. Половина его лица была перебинтована желтой тряпкой с рисунком из мелких золотистых звездочек – обрывок Яшкиной рубахи.

Барыга передал оружие, и Скользкий с нажимом ткнул дуло обреза ему в живот:

– Жить – это опасно, говоришь? – прохрипел он гневно сквозь сжатые ненавистью зубы. И выстрел горячей дробью разорвал бы внутренности Барыги, но из-за второй створки двери на голову Скользкого обрушилось бревно в ногу толщиною и распалось на две длинные гнилые чурки. Скользкий отлетел назад в холл, разбрасывая руки в стороны.

– Ярик! – догадался Митяй и прикрыл дверь, которая тут же превратилась в решето от десятка выстрелов. – Назад!

Вжимаясь в стены и приседая, они метнулись обратно к тупику, и спрятались за толстыми подпорками.

– Ну, держись! – проревел взбешенный Скользкий и накатом швырнул в проход гранату. Та в середине спуска с грохотом и треском взорвалась, обрушивая ватный крепеж и давно готовый обвалиться, уставший каменный свод.

– В вентиляцию! – скомандовал Барышников. В миг Ярик влетел в вентиляционный ход, и на четвереньках пробрался вглубь, освобождая место для Митяя. Тот втиснулся в дыру, но двинулся в противоположную сторону – к шахте:

– Сюда! – крикнул он.

Добравшись до тупика с вентилятором вытяжки, они уселись рядом. Клубы черной пыли, вызванной обвалом, потянулись к выходу, к вытяжному стояку, возвышающемуся снаружи шахты над постройками и складами.

– Здесь пыли не будет, – объяснил Митяй. – Все потянет к выходу.

Теперь они лишились всего – и оружия, и рюкзаков с такими необходимыми сейчас припасами, и… инвертора.

– Что же теперь будет? – обреченно выдохнул Яриков, уткнувшись лицом в сцепленные в замок руки.

– Я не знаю, – задумчиво и отстраненно ответил Барышников. – Подождем, пока выветрится пыль. А там посмотрим. Пусть будет, что бы ни было – чужого не ждем, а свое возьмем.

– Смотри! Это же наше, – удивился Яриков: на некогда оцинкованной жести он увидел оржавленную, нацарапанную коряво и неровно надпись, частично скрытую заледеневшими поползновениями конденсата, и от того читаемой лишь частично: «Митяй. Ярик. Яшка.», а чуть ниже в две строки их любимый детский девиз, тоже частично упрятанный льдом: «Один за… одного». – Один за одного… Да… Помнишь тот день?

– Помню. Помню все, – уперевшись спиною в стенку, Митяй попытался счистить ботинком заиндевелую наледь, но гнилая жесть проломилась до огромной дыры, размером с ботинок.

– Да, – печально поджал губы Ярик. – Это не восстановить. Что ушло, то ушло.

– Но мы не будем… – продолжил работать ногой Барыга, но теперь ударяя с силой и разбивая края дыры так, чтобы можно было в нее заглянуть. – Пе… Ча… Лить… Ся!

Дряхлая конструкция, уже давно разрушенная временем и ожидавшая лишь команды, распалась, боковина жестяного хода вывалилась целым двухметровым куском, и их взору открылось начало шахтного штрека, стальной крепеж, провисшие электропровода, фрагмент рельсовой дороги и тележка с углем.

– Тридцать тысяч… говоришь? – усмехнулся Барыга, переводя дыхание: – Да здесь… целый… миллион!

Не спускаясь в шахту, они осмотрели ее, заглядывая туда, куда хватало луча фонарика: шахта вполне рабочая. По предположению Ярикова от нее можно было ожидать тысяч тонн угля.

– Это новая эпоха, Митяй! – воодушевленно всплескивал он худыми тонкими руками. – Это эпоха тепла и тепловой энергии! Этот уголь… сейчас он ценнее алмазов! Хотя, мало чем отличается и состоит из углерода, как алмаз. Но, это не существенно… Мы вошли в новое время!

Наигравшись и подкрепившись мечтами и надеждами, они вернулись к входу в вентиляцию. Горловина, в которой Ярикова завалило бревнами, осунулась и плотно заполнилась каменно-древесным салатом, который ни за что не разобрать и тремя десятками рабочих. Поэтому путь только один – вентиляция.

Продвигаясь по квадратной жестяной трубе, они уловили, а поднявшись выше, и услышали, грохот перестрелки. Похоже, что на поверхности разразился настоящий бой, какой бывает частенько среди отморозков, когда им приходится делить солидную добычу.

Дойдя до тупика, плавно скругляющегося вверх к вертикальной трубе вытяжного стояка, они остановились и вслушались в звуки выстрелов – бой действительно не на жизнь. Тем лучше, потому что, попадав на спины, они принялись разом долбить стенку короба, которая так грохотала, что не будь здесь перестрелки, их бы услышали и в столице.

Проломив себе ход и протиснувшись сквозь него, они спустились в операторскую – небольшое рабочее помещение, которое когда-то располагалось на высоте второго этажа и имело вход с собственной металлической лестницей снаружи.

– Что дальше? – встревожено прошептал готовый ко всему Ярик.

– Посмотрим, что будет, – ответил Барышников и аккуратно выглянул из-за угла дверного проема: обитая жестью дверь была распахнута настежь.

На улице, из окон входного помещения в шахту, через которое пришел и Барышников, отморозки вели огонь по охранникам из поселковых, невесть откуда здесь оказавшимся. Те засели в кирпичном здании напротив.

Вбивающиеся в стены неметкие пули вышибали из кирпичей их керамическую пыль и мелкую крошку, и те красными брызгами разлетались по снегу, окрашивая его яркими на белом фоне пятнами.

– Это он! – пораженно заметил Яриков и указал на Судью, который, увидев их зорко, вышел из укрытия и спокойно направился в сторону операторской, проходя прямо сквозь смертельное поле перестрелки. Он шел неторопливо, завороженно и странно улыбаясь, а снег рядом с ним вздыбливался маленькими взрывами – по Судье явно стреляли несколько человек. Но мелкие неудачи в пылу сражения мешали стрелкам быть довольно точными.

Судья вышел на середину открытой площадки и остановился. Высокий, но нисколько не ссутулившийся старик, он был похож на мудрого царя в развивающемся на ветру плаще с оторочкой из благородного меха. Царя, стоящего посреди поля смерти, бурлящего юркими пулями, но слепыми возле него. Просто потому, что он так решил.

– Вот это как работает! – ошалелый Ярик протер зачерненные углем очки, чтобы лучше видеть чудо. – Его теория в действии! Сила свободного выбора! С тобой происходит только то, что ты считаешь… В глубине души… Да нет! Как это возможно!?

– Все просто, – ответил Митяй спокойным и каким-то возвышенно-отстраненным голосом, да и сам он, будто бы просветлел внутренним светом. – Принимай и действуй!