скачать книгу бесплатно
В прениях он долго и подробно давал общественно-политическую оценку совершенному преступлению. Четыре года учебы в харьковском коммунистическом вузе не прошли даром. Он почти искренне негодовал поступком подсудимого, хотя в глубине души этого щуплого малого было жаль. Попросил избрать меру наказания в виде лишения свободы в ИТК усиленного режима сроком на 4 года лишения свободы… Именно такой приговор судья и вынесла после короткого пребывания в совещательной комнате.
«Странно. – Думал стажер. Обычно судьи уменьшают предложенную прокурором меру наказания». На их судейско-прокурорском сленге это называется «на адвоката».
Опять прогулка по набережной. Горная река уже по-осеннему вздулась от дождей, выпавших где-то на перевале, и глухо бурчит на перекатах. В городе еще тепло, и деревья аллеи образуют над пешеходами красивые золотистые арки. Сидящие группками на скамейках студенты боязливо смотрят на Короткова и что-то осуждающе говорят в его адрес, но что именно – не разобрать. Разница в возрасте между ними и Коротковым небольшая, 3-4 года.
«Да ну их! Плевать… Такая у меня служба», – думает стажер прокуратуры.
В прокуратуре пусто и тихо. Даже секретарь перестала стучать на машинке и теперь сонно «клюет» носом у телефона. Следователь тоже выехал на какое-то происшествие.
– Может я уже поеду домой? – Вопросительно смотрит на стажера уже не молодая секретарь прокурора, она же – завканцелярии и ответственная за архив прокуратуры.
– Да разве я вам начальник? – Смеется стажер. – Езжайте, конечно. Все равно начальство вернется не скоро. А я посижу, – ему действительно некуда спешить. В рабочую общагу, куда два месяца назад его заселил прокурор, ехать совсем не хочется. Пустая прокуратура в прошлом – это 5-комнатная квартира какого-то австрийского или венгерского буржуя. В холле даже диван есть, можно завалиться с книжкой и дождаться вечера или прокурора. Котлета в тесте на ужин у Короткова весть, а чай можно вскипятить.
В пустой прокуратуре телефон звонит как-то тревожно. На другом конце провода представляются:
– Начальник районного отделения милиции подполковник такой-то! Коротков его уже знает по голосу и даже видел пару раз.
– Стажер прокуратуры Коротков! Слушаю вас.
– Где прокурор? Где помощник прокурора? Как дело Сыч? Какая избрана судом мера наказания? Кто поддерживал обвинение? Не было ли каких эксцессов?
Коротков сдержанно, кратко, как в армии, ответил на все вопросы, отметив про себя, что дело Сыч у начальника милиции вызывает как повышенный интерес, так и повышенное беспокойство.
Опять звонок. Ответственный секретарь обкома партии, ни о чем не говорящая фамилия.
«Черт знает, что за птица с такой должностью». – Думает Коротков. Вопросы те же, что и у начальника милиции. Ответил и на них.
Снова звонок. Главный редактор областной газеты. Вопросы и ответы снова те же. Коротков догадывается, что влип в какую-то историю. Вспоминает, где встречал фамилию Сыч – это фамилия замредактора областной газеты – печатного органа обкома Компартии. Коротков задумчиво сидел у телефона, отложив в сторону книжку.
Последним позвонил дежурный областного управления КГБ майор Иванов.
– Прокурор и помощник выехали в район. По делу Сыч обвинение поддерживал я – стажер прокуратуры Коротков, приговор суда – четыре года лишения свободы, эксцессов не было! – Помимо тревоги у Короткова закипает злость и голос от напряжения слегка подрагивает.
На следующий день Коротков поприветствовал Водолаза, несмотря на то, что тот его подставил. Прокурор буркнул в ответ, даже не глянув в сторону Короткова. Только помощник прокурора, сочувственно глядя на Короткова, расспросил, как проходило слушание дела Сыч.
– Эмиль Иванович, я что-то не так сделал? – Поинтересовался Коротков.
– Да нет. Все правильно. – Ответил помощник, но объяснять ничего не стал.
Еще через пару дней Коротков уже ехал в неведомый ему дальний горный район с приказом о назначении стажером на должность помощника прокурора, вспоминая разговор с генералом —прокурором области. У генерала в кабинете он был впервые после того, как их, шестерых выпускников харьковской «юрки», после прибытия из института напутствовал прокурор области. Спросил, согласен ли Коротков на перевод. Полушутя-полусерьезно расспросил, откуда у него деньги на десятидневное проживание с женой в престижной гостинице (откуда-то знал и это!). Сказал, что Короткова направляют в очень интересный и красивый высокогорный район, где для него освободят однокомнатную квартиру. Отвечал Коротков кратко, по-армейски. Мол, куда прикажут – туда и поеду. А деньги подарили на свадьбу недавно, еще не потратил. Приятно было думать, что он получит первую в своей жизни квартиру. Вот только непонятно: его поощряют, наказывают или отправляют от греха подальше?..
Приговор
Рабочий день начинался обычно. Коротков уже неделю состоял на службе в должности стажера помощника прокурора района. Свои нехитрые обязанности он начал с посещения канцелярии суда, который находился в одном коридоре с прокуратурой. Бегло ознакомившись со списком судебных заседаний, он понял, что в кабинете сегодня не отсидишься. Не то, чтобы ему нравилось проводить время в хмуром приземистом здании, выложенном диким камнем, где каких-нибудь сорок лет назад находилась венгерская жандармерия. Сегодня горный городок с самого утра накрыли густые облака, сеял дождь, и лучше было бы натопить старинную, выложенную изразцовой плиткой печь, и заняться бумажной работой… Увы. Судейские запланировали на сегодня выездное заседание в поселке.
Коротков вернулся к себе в кабинет, пройдя по длинному коридору мимо людей, столпившихся у дверей нотариуса. Нашел папку с надзорным производством и быстро перечитал обвинительное заключение по делу. Некто Ворохта Иван обвинялся в хищении социалистической собственности или общественного имущества (ст. 81 части 2 УК Украинской ССР). Иными словами, за то, что собрал триста килограммов яблок, которые сдал заготовителю за 360 рублей. На беду Ивана, какой-то умник из ОБХСС[10 - ОБХСС – отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности. В середине прошлого века они были в каждом отделе милиции. Потом они повсеместно были реорганизованы в отделы по борьбе с преступлениями в сфере экономики. Возможно, так называются и сейчас.] проверял бумаги у заготовителя, а потом еще и установил (справочка имеется), что яблони вдоль дороги двадцать лет назад посадил колхоз «Новая жизнь». Значит, утверждает следователь, обвиняемый присвоил общественное имущество, тайно завладев им.
– Да уж… – Прикинул стажер. – Формально и опер, и следователь правы, а по существу – сволочи! Парня подвели под статью за яблоки, которые до осени так никто бы и не собрал. Впрочем, чего уж тут умничать, обвинение утверждено прокурором. Как там у Высоцкого – «…Жираф большой – ему видней».
Коротков взял папку и зашел в приемную к Жирафу. Пардон. К старшему советнику юстиции[11 - Старший советник юстиции – классный чин в органах прокуратуры, соответствует воинскому званию полковник.]. Поздоровался с секретаршей.
– Шеф у себя? – Немолодая женщина равнодушно кивнула Короткову, продолжая монотонно печатать на машинке. Постучал в дверь кабинета.
– Разрешите?
– Заходь. Сидай. Шо в тэбэ? – Прокурор с Коротковым говорит в зависимости от настроения – иногда по-русски, но чаще на украинском языке. Когда он с посетителями говорит на местном диалекте, стажер едва улавливает суть. Пьяный, он куражится и быстро говорит на звонком и мелодичном венгерском. Тогда уж черт его поймет! Впрочем, он и с румынами может общаться, хотя и не так уверенно, как по-мадьярски.
Шеф встретил Короткова в распахнутом мундире с тремя большими звездами. Взгляд мутный. Лицо помятое. Похоже, вчера был очередной затянувшийся до полуночи ужин с обильными возлияниями. В этом районе, из которого до центра области нужно ехать почти восемь часов по горной дороге, шеф боится только двоих – первого секретаря райкома компартии и начальника районного управления КГБ. К остальным снисходителен. Юрист он грамотный, может дать дельный совет, но скупо, как бы нехотя. Говорят, в 68-м году он заходил в Чехословакию военпрокурором в составе нашей армии. Кадровик, когда вручал Короткову приказ о назначении на должность, сочувственно советовал:
– Ты, если видишь, что он пьян – уходи с работы…
«Но пьян-то он почти каждый день, иногда уже к полудню»… – Грустно подумал стажер. Выслушав доклад Короткова и вяло полистав документы, шеф распорядился:
– Поедем вместе. Обвинение я буду поддерживать лично. Надо ж тебя когда-то учить! Позвонишь директору лесокомбината, чтобы дал автобус. Будет упираться – доложишь мне. Выезжаем в 10:30.
В кабинет без стука вкатился кругленький председатель суда.
– Вот и хорошо! Я к вам как раз насчет транспорта. – Выходя из кабинета, стажер отметил, что судейский выглядит не лучше прокурора. Видно, что ужинали они вместе.
Автобус подкатил к поселковому совету часам к двенадцати. Коротков в этом поселке еще не был. Но то, что подъехали к посовету, понял сразу: полстены одноэтажного здания занимало панно с руководителем государства в орденах и звездах Героя. Навстречу к приехавшим вышел председатель, крупный мужчина средних лет. По-местному – голова. Заискивая, пригнувшись в полупоклоне, он двумя руками пожал руки прокурору и судье. Короткова и остальных гостей из района – двух народных заседателей, молоденькую секретаршу судебного заседания и скромного адвоката голова удостоил лишь кивком головы. Впрочем, через пять минут и стажер был удостоен крепкого рукопожатия.
В кабинет головы были приглашены лишь судья и прокурор со стажером, остальные прошли в зал. Адвокат остался на улице. Наверное, хотел что-то обсудить с подзащитным. На двери висела табличка: «Зал бракосочетания».
Несмотря на дождь, у входа в поссовет стояла группка нарядно одетых мужчин и женщин. Среди них выделялся рослый, широкоплечий гуцул[12 - Гуцулы – этническая группа карпатороссов (русинов или червонороссов), живущих преимущественно в горах, проживающая в юго-восточной части Карпат. Их язык сохранил много слов из домонгольской Руси, или киевской Руси. Их обычаи, костюмы, песни, музыку и нравы очень точно изобразил М. Коцюбинский в повести «Тени забытых предков», а Параджанов показал в одноименном фильме, получившем мировое признание. Как мне представляется, и Коцюбинский, и Параджанов очень точно уловили, что в Карпатах, в силу природной замкнутости пространств и ограниченности общения жителей с другими славянскими народами, сохранился некий осколок Древней Руси, а местное население ведет образ жизни, похожий на жизнь наших далеких предков.] лет двадцати пяти, обутый в кирзовые сапоги, как если бы собрался в лес на работу. На руках он держал девочку двух-трех лет, одетую в яркий тулупчик (по местному – кожушок). Когда состав суда шествовал мимо них, мужчины, несмотря на дождь, резко сорвали шляпы в приветствии, женщины зашептались, и только рослый парень, сверкнув глазами в сторону приехавших, шляпу не снимал. Коротков вдруг почувствовал симпатию к этому парню. Ясно, что этот молодой гуцул и есть подсудимый.
Кабинет головы по всей видимости был подготовлен к приезду гостей. На столе вместо документов и письменных принадлежностей – бутылки спиртного и красивые тарелки с разными мясными блюдами и копченостями. Коротков невольно сглотнул слюну. Утром он в дешевой столовке проглотил порцию сырников и выпил прозрачный чай.
Шеф оживился. Но благодушно пожурил председателя: мол, мы работать приехали, а ты тут нас соблазняешь. Судья вопросительно смотрел на прокурора. Тот хорохорился перед стажером:
– Видишь, как прокурора встречают! Позови сюда адвоката!
Коротков молча вышел на крыльцо. Адвокат шел, запихивая в нагрудный карман сотенную бумажку. Купюра немного скомкалась и никак не проскальзывала в узкую прорезь кармана.
– Пойдем. Зовут. – Хмуро кивнул адвокату стажер и, не оборачиваясь, вернулся в кабинет головы.
– Слушай сюда, пан адвокат! – Шеф с судьей уже пропустили по маленькой и закусывали аппетитными ломтиками, не приглашая вошедших к столу.
– Стол, как видишь, уже накрыт. Все простывает. Поэтому ты сильно не распространяйся, а то ведь знаю: любишь поговорить. Короче… Не серди меня!..
Все переместились в зал. Судья вошел последним. Секретарь пропищала, стараясь быть солидной:
– Прошу встаты! Суд идэ! Все встали. Прокурор, положив ладони на стол, качнулся, как бы вставая, но не встал. Он уже повеселел, раскраснелся и расстегнул мундир с двумя рядами блестящих пуговиц, на которых красовался герб СССР.
– Прошу сидаты! – Произнес судья и сел сам. По обе стороны от него расположились народные заседатели[13 - Народные заседатели – лица, не являющиеся профессиональными судьями, которые периодически привлекались судом для рассмотрения дел периодически, но имеющие все права судьи при рассмотрении конкретного дела.] – безликие тетушки из лесокомбината. Коротков уже знал, что на судейско-прокурорском жаргоне их называют кивалами. Они, формально имея все права судьи, ничего не решали и во всем соглашались с судьей. Обычно руководители предприятий направляли в суд тех, чье отсутствие на предприятии не сказывалось на результатах работы.
Адвокат в скромном сереньком пиджачке, как нахохлившийся воробушек, примостился за столом напротив прокурора, сверкающего звездами. Подсудимому указали место на передней скамье, где он и расположился, не зная куда пристроить тяжелые кисти рук. Остальные гуцулы тесно сбились у него за спиной. Коротков сел один, но так, чтобы всех видеть, и вдруг ощутил себя зрителем в любительском спектакле.
Над головой у судьи – панно. На нем – молодая супружеская пара с маленькой девочкой на руках. Нелепость ситуации, кажется, ощущал лишь молодой юрист. Уголовный процесс осуществлялся в помещении с праздничной атрибутикой, предназначенной для бракосочетания! В довершение идиотизма ситуации над изображением молодоженов красовалась выведенная крупным шрифтом надпись: «Будьте счастливы!»
Свидетелей по делу не было. Точнее были. Заготовитель и колхозный бригадир. Но в документах дела была бумажка о том, что-де оба заняты на производстве, и в судебное заседание прибыть не могут.
Проверив явку участников судебного процесса, судья монотонно, проглатывая фразы, начал читать обвинительное заключение[14 - Обвинительное заключение (ОЗ) – итоговый документ предварительного расследования дела, составляемый следователем и утверждаемый прокурором. В указанный период ОЗ оглашалось судьей. В настоящее время его оглашает государственный обвинитель.].
– Торопится. – Отметил стажер. – Еще бы! На столе у головы такая закусь!..
Гуцулы явно не понимали и третьей части того, что читал судейский.
Впрочем, не удивительно. Текст обвинительного заключения напечатан на русском языке (делопроизводство в милиции и прокуратуре ведется на русском языке). Текст, написанный по-русски, судья на ходу, не очень аккуратно, но привычно переводит на украинский язык (делопроизводство в судах ведется на украинском языке).
«Уж лучше бы читал по-русски. Хотя бы мужики, служившие в армии и выезжавшие в северную часть России на лесоразработки, поняли, что такого натворил Иван Ворохта, – подумал стажер. – Украинский они понимают хуже, тем более, терминологию».
Утомленная, плохо ориентирующаяся в происходящем публика сосредоточивает свое внимание на прокуроре, интуитивно понимая, что главное действующее лицо здесь он. Тот же, откинувшись в кресле, расслабленно о чем-то думает и, похоже, почти не слышит судью.
Судебное следствие прошло стремительно. Невнятные и угрюмые показания Ивана, оглашение судом отдельных материалов дела и показаний не явившихся свидетелей. Вот и все, уважаемые.
Когда судья, прокурор и адвокат стали задавать вопросы подсудимому, оживились гуцулы. Благо, вопросы были на местном русинском диалекте. Теперь напрягся Коротков. Некоторых слов он не понимал, хотя общий смысл улавливал.
«Конечно, все это не согласуется с нормами уголовно-процессуального права, – понимает стажер. – Но таковы, видимо, здесь реалии». После войны Советская власть объявила местных жителей украинцами, поэтому судопроизводство ведется на украинском. Но украинцами они стали только на бумаге… По факту этим людям нужно бы предоставить в суде переводчика, но если политическое руководство считает их украинцами.., то формально уголовный процесс не нарушен, судопроизводство ведь ведется на их, якобы родном языке. Коротков из исторической литературы уже знал, что во время Первой мировой войны царские власти именовали местное население карпатороссами, т.е. их отличали от других подданных империи – малороссов. Но об этом сейчас лучше не говорить, иначе можно нарваться на какое-либо партвзыскание за непонимание ленинской национальной политики, а следом вылететь с работы, получив «волчий билет».
В прениях прокурор строго и громогласно, периодически поглядывая в зал на Короткова, упомянул принятую год назад нашей Коммунистической партией Продовольственную программу (предметом хищения были продукты питания – яблоки), а посему, дабы другим не повадно было, потребовал избрать подсудимому меру наказания в виде двух лет лишения
свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Последние слова, сказанные на скверном русском языке, гуцулы поняли и неодобрительно загудели, но тут же замолчали.
Судейский резко встал и, влепив ладонью по столу, закричал: – «Тыхо будьтэ![15 - Тыхо будьтэ! (русинский) – Молчать!]».
Все замолчали, и адвокат выступил с защитной речью. Говорил он тихо и робко. Стажер понимал его плохо (адвокат построил свою речь на местном диалекте, что в целом тоже было нарушением уголовного процесса), но про себя одобрил.
«Ну ведь пропали бы эти яблоки. В колхозе большие сады есть, вдоль дороги яблоки никто не собирал. Не сорок шестой же!..» – О послевоенном голодном лете сорок шестого Короткову рассказывала бабушка. Поминала она и какой-то закон о «трех колосках», вот только в институте о нем ничего не рассказывали. По этому закону чуть было не посадили тетку, у которой был маленький ребенок, а муж погиб в первые дни войны. Коротков вспомнил деревенский погост на краю хутора, где упокоилась бабушка. «Царство вам Небесное, Мария Федоровна! И низкий поклон холмику в приазовской степи». Короткову вдруг захотелось выйти из этого зала – потянуло домой из этих затянутых облаками и нудным дождем гор в жаркую степь и разлив трав…
Защитник несколько раз сбивался под тяжелым взглядом прокурора, но упрямо продолжал, просил суд не лишать свободы Ивана. «Может, и не плохой парень этот адвокат», – подумал стажер.
Тихо было в зале и тогда, когда председательствующий объявил, что суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора.
«В кабинете у головы и писать-то негде, только если раздвинуть приборы», – подумал Коротков.
– Ты там нэ довго. – Бросил прокурор в сторону уходящего в окружении тетушек судьи. Судейский бодро кивнул.
Шеф пригласил Короткова выйти покурить. Адвокат было направился вслед за ними, но прокурор резко сказал ему, не стесняясь присутствующих:
– Назад пойдешь пешком. Места тебе в автобусе нет!
Адвокат остался в зале.
Курили на веранде поссовета, обмениваясь ничего не значащими фразами. Прокурор снова выглядел подавленным, давешняя его вальяжность исчезла. Короткова нехорошее чувство не покидало уже с момента, как он вспомнил родные места. Благо, через десять-пятнадцать минут подбежала секретарь:
– Заходите в зал.
Все присутствующие в зале, включая невесть откуда взявшегося голову, чинно стояли и слушали приговор.
Судейский читал его, часто сбиваясь, так же медленно и монотонно, как и обвинительное заключение. Гуцулы снова ничего не понимали, но слушали внимательно и напряженно.
– Боже праведный! Ай-да наука для стажера! – понял Коротков. Судья читал приговор с чистого листа. Точнее, судейский лишь держал перед собой исписанные листы. Написать приговор за десять минут невозможно. Можно лишь сделать какие-то наброски. Но, скорее всего, многолетний навык позволяют судье делать вид, что он читает, а самому рассказывать приговор так, чтобы потом почти в точности изложить его на бумаге. Коротков осмотрел присутствующих в зале. Кривая полуулыбка прокурора свидетельствовала о том, что такой прием судейского ему известен. Остальные ни о чем не догадывались. Даже защитник, нагнувшись над столом, что-то записывал у себя на листочках и был погружен в свои мысли. Остальная публика в зале смотрела на судью, как на Господа Бога.
—… Два года лишения свободы, – гуцулы вздрогнули – … в ИТК[16 - ИТК – исправительно-трудовая колония.] общего режима. Меру пресечения до вступления приговора в законную силу оставить прежнюю – подписку о невыезде.
Публика, включая подсудимого, запуталась окончательно и теперь во все глаза смотрела на адвоката. Тот успокоительно кивает, мол, сейчас выйдет суд, и я все объясню.
Состав суда вместе с прокурорами чинно проследовал за головой в его кабинет. Растерянная публика и Ворохта окружили адвоката.
– Наливай! – Первое слово шефа, обращенное к голове. Тот охотно приступает к обязанностям виночерпия. Короткова слегка подташнивает от голода при виде блюд. Адвоката шеф впустил в кабинет лишь через полчаса, предварительно отправив в магазин за спиртным. Осматривая принесенные бутылки, прокурор сообщил адвокату, что тот амнистирован, и место в автобусе для него нашлось. Перспектива остаться в пустынном поселке у перевала в дождливый осенний вечер, конечно, последнего не радовала, т.к. уехать в город на общественном транспорте в это время практически невозможно.
Уезжали около полуночи. Коротков, будучи сам подшофэ, тащил прокурора. Бедные лесокомбинатовские дамы вели судью, поддерживая его с двух сторон, голова буквально занес в автобус полуживого адвоката, а заплаканная девочка-секретарь уже давно мерзла в автобусе,
сбежав от пьяных приставаний мужиков. Голова вместе с водителем, размещая участников выездного судебного заседания, уже не заискивал – только брезгливо грубил. Остатки уважения у него сохранились лишь к Короткову.
– Можешь пить, москалю, хоть и мелковат! – Фамильярно, на правах собутыльника, он похлопал по плечу стажера на прощание. Впрочем, кроме Короткова, ему и прощаться-то уже почти не с кем.
Следующий рабочий день был еще хуже предыдущего. Тучи плыли, подгоняемые ветром прямо по улицам города. Шел дождь с мелким колючим снегом. От рева реки, взбухшей за ночь и несущейся вниз к венгерским равнинам со скоростью локомотива, голова заболела сильнее. Здание бывшей жандармерии как будто вздрагивало от этого сокрушительного потока, несущего на себе небольшие деревья, вырванные с корнем у берега.
Благо, сегодня не было выездных заседаний суда. А пятнадцатисуточник[17 - Пятнадцатисуточник – административно арестованный, 15 суток – предельный срок ареста.] из ИВС[18 - ИВС – изолятор временного содержания (в прошлом КПЗ – камера предварительного заключения).], похожий на цыгана, принес горку сухих березовых дров – с ними в кабинете будет тепло и уютно.
Первым посетителем оказался вчерашний адвокат, ввалившийся в кабинет и явно намеревающийся присесть на краешек стола.
– Алэ мы вчора ся упылы! Ныч нэ памьятаю![19 - Алэ мы вчора ся упылы! Ныч нэ памьятаю! (русин.) – Однако мы вчера упились! Ничего не помню!]
– Не мы упились, а вы упились! – Коротков решительно отстранил его от стола. – Прошу прощения, но мне нужно работать. Он взял в руки документы, давая понять адвокату, что тот свободен. Вчерашняя симпатия к этому парню уже улетучилась.
Голова начинала понемногу соображать. «Хорошенькое дело», – подумала голова. – В уголовной канцелярии суда девчата судачат о том, что председатель суда вчера зачитал приговор с чистого листа, а сейчас выясняет у своей секретарши, какую меру наказания вынес Ворохте. Но что может эта дуреха ему рассказать?..
– Пусть сами выкручиваются! – Почему-то со злостью подумал стажер.
В дверях появилась секретарь прокурора, она же заведующая канцелярии.
– Вас прокурор вызывает!
Собравшись с мыслями, Коротков вошел к шефу.
– Разрешите? Здравствуйте… – В ответ отмашка в сторону свободного стула.
– Присаживайся.
Здесь же – встревоженный и помятый судейский. Шеф спокоен, но снова выглядит обрюзгшим и мрачным.
– Ты вчера конспектировал мою обвинительную речь? – Прокурор пристально посмотрел на Короткова. Тот напрягся. Все понял. По спине ручейком побежал пот.
«Хоть бы не покраснеть», – думает стажер. Еще со школьных лет он краснел, если нужно было сказать неправду. В памяти всплыло напряженное потное лицо Ивана Ворохты на скамье подсудимых.
– Сейчас сижу, записываю по памяти. В зале было неудобно на коленях писать.
