скачать книгу бесплатно
– Нет, погоди! – он отложил на тряпицу снедь и обвиняюще воздел надкушенную луковицу, – Мне Око кожи вовсе не жжёт, оттого я и рубаху скидаю, берегу…
– А то я не помню. О первый год ещё подивилась, да перестала…
– Тааак! А коли помнишь, так с чего виноватить меня взялась?! – обвиняющая луковица стала ещё более обвиняющей.
– Ну… Ежли тебя бабой какой попрекать начну, ты тут же надуваешься так потешно, один в один – зоб у жаба болотного… Ой!
От брошенной луковицы она со смехом успела увернуться, а от мужских рук, ухвативших за крепкий пояс, уже не смогла. Да и не хотела.
– Дразнишь значит! Изводишь! – Иштваан повалил её на землю и принялся щекотать, – Вот ужо я тебе! Вот ужо! С покоса вернусь, покажу дразниться!
– Уж покажи, уж покажи, – она хохотала, запрокинув голову, – Дорогою не расплескай только…
Потом был вечер. А ночью пришла беда.
Иштваан сидел на завалинке, вытянув натруженные ноги, пил морс из оловянной кружки и чесал за ухом пса. Пора было на боковую, да вставать с рассветом, но слишком хорошо было сидеть вот так. Слушать как заливается ночная птаха, как возится телок в загоне, дышать прохладой и смотреть на звёзды. Старики бают, что кажная далёкая звезда – это тоже миры, как наши, но далёкие-далёкие. Наш ли Создатель их сотворил или у каждой звезды – свой, о том с покон веку спорят и ещё столько же спорить будут. А и не важно это.
Но вот что занимает – нет ли там, в Сердце какой-то далёкой-далёкой звезды такой же вот завалинки с таким вот Иштвааном? Тоже чтобы сидел на роздыхе, морсом себя освежал да в небо пялился? Хорошо бы чтобы был. И чтобы ему сейчас было бы также хорошо…
Пёс под рукой дёрнулся, вскочил и залаял во всю глотку. Заметался по двору, поджав хвост, не переставая лаять и рычать. Волки? Нет, больно напуган пёс, видать совсем лютая тварь находит. Тем временем лаем зашлась уже вся деревня.
– Стряслось чего? – из дома, кутаясь в одеяло, выглянула заспанная жена.
– Всех в подпол, быстро. Быстро! – рявкнул он глухо и заозирался в поисках чем бы оборужиться.
– Поняла, – обида было подступила к горлу, никогда он с нею не говорил вот так. Но как подступила, так и ушла, сменившись страхом за себя и близких. Она крепко сжала губы, чтобы не дрожали, и умчалась всех будить и делать, что велено.
А Иштваан метался по двору, спотыкаясь о пса. За что хвататься? На зверя с рогатиной ходят, да нет у него рогатины! Вилы разве что, но железные держать – не по достатку, из дерева у них. Из металла топор токмо, но с топором на чудище – верная смерть. А другого и нет ничего! В очередной раз оступившись об охрипшего от истошного лая пса, он сунул за пояс топор с поленницы и принялся выламывать кол из тына.
Шальной пёс неожиданно распластался на земле и заскулил, а после стремглав ринулся за дом. Иштваан проводил взглядом пса и тревожно заозирался по сторонам, но тёмной фигуры, что надвинулась со спины, заметить уже не успел. А потом – резкая вспышка, ощущение падения и темнота.
Очнулся он рывком и сразу же схватился за гудящую голову. Вокруг было множество ног и лицо жены – близко-близко. Она гладила его по груди и, впившись в глаза взглядом огромных глаз, свистящим шёпотом приговаривала: «Тихо-тихо-тихо, мать-горою заклинаю, только тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…»
– Да понял я, понял, встать помоги – прошептал Иштваан и накрыл её руки ладонью. Другой рукой прижал её голову к плечу. «Тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…», и тихие всхлипы.
Поняв, что помощи он тут нескоро дождётся, стал оглядываться. Голова гудела уже поменьше, но приложили знатно. Шишка будет… Хотя, какая к краху шишка, живыми бы остаться. Что стряслось-то?
Первые, кого он заметил, это его старики. Они сидели у колодца, потупив глаза в землю, и обнимали его девочек, зажав им рты ладонями. Живы! И ран не видать – на сердце сразу стало спокойнее. Но почему они все здесь? Колодец в центре деревни – всегдашнее место сбора. Или досужие бабы сплетни полощут, или парни на кулачки сойдутся, или гульба какая. А то и толковище соберётся судить да рядить за житейские вопросы, всё – тут.
И сейчас все тут: кто лежа, кто сидя. Вон кузнецова бородища, как не спалил только, вон соседское семейство друг к дружке жмётся, а вон… Чуть в отдалении ото всех, пригвождённое копьём к земле лежало тело бабки Троллихи. Признать было просто – только она круглый год всегда носила три неизменные вещи: тёплые толстые сапоги из валяной шерсти, кривой горб чуть ли не выше головы и мерзопакостнейший характер. Она была недовольна всегда и всем на свете, плевалась, кидалась чем ни попадя, распускала поганые слухи и ругалась так заковыристо и интересно, что только за одну эту ругань её всей деревней и терпели. А теперь из её груди торчало копьё. Горб не давал ей улечься навзничь так, как это привычно глазу, руки были раскинуты под неловким углом, а голова на неожиданно длинной шее задралась так, что разверстый рот был направлен туда, где при жизни находилась её макушка. Видимо, до последнего продолжала костерить на все четыре луча своих убийц.
Колодец, людей вокруг и небольшой участок площади освещал незнакомый колдовской огонёк, зависший метрах в трёх от земли. Иштваан крепко обнял жену и принялся её убаюкивать. Она затихла, но принялась мелко дрожать всем телом.
– Что ты, что ты… Живы же, угомонись, хорошо всё будет… – сам он в сказанное не очень верил, но надеялся на что-то. Попытался припомнить хоть одну молитву, но слова разбегались.
Из темноты вынырнули две рослые звероватые фигуры и бросили к колодцу чьё-то тело. Толпа вздрогнула и подалась от них. Тело пробормотало невнятное, свернулось калачиком и засопело. Марик-пьяница – ещё один деревенский непутёха.
– Кажись, последний. В канаве нашли, – сообщил в темноту один из носильщиков.
– Гля-ка, везунчик какой! Надоб ему пятки подпалить, а то так и смерть свою проспит, – раздался грубый уверенный голос в ответ, и тишину разорвал гогот множества глоток.
– Тихо всем. Свет! – а этот голос был иной. Холодный, надменный и скучающий, привычный раздавать повеления. Гогот немедля оборвался и над площадью взвились ещё несколько колдовских светляков. И тут-то Иштваан испугался по-настоящему.
Оказалось, что всё это время площадь была окружена. Тяжёлые шипастые палицы и иззубренные тесаки, грубые самострелы и связки копий, щиты и грубые кожухи толстой кожи. Шлемы, кольчуги с костяными бляшками. В оружии и доспехах не было никакого порядка, но каждый носил на себе украшения из звериных зубов или когтей. Предводитель выделялся полным чернёным доспехом, усаженным короткими шипами, закрытым шлемом с забралом в виде морды чудовища и огромным волнистым мечом.
– Зови, – предводитель обратился к стоящему рядом детине, вооружённому здоровенной секирой, и с волчьим черепом на левом плече. Детина кивнул и оглушительно свистнул. Не прошло и десяти вздохов, как на свист из темноты выметнулись три… Нет, не пса. Прибежав, серые звери вдруг поднялись на задние лапы и пружинящей походкой подошли к предводителю. Были они на голову выше Иштваана, широкогрудые, хвостатые и полностью заросшие длинной шерстью. Передние лапы оканчивались узловатыми когтистыми пальцами, а хриплое дыхание вырывалось из клыкастых волчьих пастей. Один из них шумно сглотнул и отрицательно помотал башкой. Предводитель небрежно махнул ладонью, и волколаки встали в общий строй.
– Итак, все здесь… Плохо. Очень плохо! – он принялся неторопливо прохаживаться перед перепуганными жителями деревни.
– Мы шли сюда. Долго шли. За силой! Силой древнего народа, напитанного мощью гор. И что я вижу? – он картинно обвёл рукой жителей деревни, – Толпу немытых селян, обмочивших портки от одной мысли о сопротивлении. Ни одной, ни одной достойной схватки! Ничтожества… Горх!
Предводитель стянул с головы шлем и передал его подскочившему разбойнику с черепом волка на плече. Лучше бы оставался в шлеме – в длинном, с брезгливо изогнутыми тонкими губами лице не было ни кровинки. Алые глаза горели как угли костра и будто бы светились изнутри.
– Как звали того слабоумного, что солгал нам о силе этих мест?
– Пиявка… Имени не припомню, а Пиявкой прозывали, тощий такой, а на лице меты ещё… – подручный усиленно морщил лоб, силясь вспомнить детали, но был прерван.
– Пустое. Я помню его запах. Я вырву его гнилой язык, утоплю в навозе и заставлю эту мразь его сожрать! Крах! Как же я разочарован.
Над площадью повисла тишина. Красноглазый вглядывался в крестьян и лицо его кривилось всё больше и больше. Молчание тянулось.
– Господин, убить их всех? – Горх, почтительно держа шлем перед собой, по-звериному приподнял верхнюю губу, обнажая чуть удлинённые клыки. Банда одобрительно заворчала.
Предводитель ещё раз презрительно оглядел замерших в ужасе деревенских, потом его взгляд остановился на трупе Троллихи. Он подошёл к телу, шумно втянул воздух раздувшимися ноздрями тонкого носа и тихо произнёс:
– Нет.
Из крестьян как будто разом вышел весь воздух. Кто-то забормотал молитву, а разбойники стали недоумённо переглядываться друг с другом. Недоумённо, а затем – предвкушающе.
– Нет! Я дам вам шанс, землеройки, – последнее слово он будто выплюнул, – Благодарите за него эту дохлую старуху, её искра горела ярко… Да будет поединок! – он вскинул вверх руку в латной перчатке, и банда радостно заревела и заулюлюкала, но тут же затихла, стоило руке опуститься.
– Правила таковы: бой один на один, до смерти. Когда ваш поединщик падёт, мы воспользуемся вашим гостеприимством и повеселимся как любим, – он глумливо осклабился, толпа отозвалась рёвом и улюлюканьем, – Но многие выживут, жечь нарочно ничего не станем. Если же никто на бой не отважится – останется от вашей жалкой деревушки мёртвое пепелище! А если же случится чудо, и ваш боец одолеет моего, – в толпе раздались смешки и свист, – мы уйдём нынче же. Отделаетесь малой данью. Ну, кто готов помереть нам на потеху?
– Господин, дозволь мне? – так и не отошедший в общий строй Горх подал голос.
– Что? Помереть дозволения просишь? – с усмешкой обернулся красноглазый.
– А? Неее… Я за вас хочу, кишки их смельчаку по ветру пустить хочу.
– Дозволяю. Но поторопи их, слишком задумчивы.
– Ррраааа! – выхватив из ременной петли секиру, Горх сгорбившись прыгнул к деревенским и выставив оружие заорал – Ну, давай! Кто?! Ктоооо?! Может ты? Или ты?! – люди стали отползать от беснующегося воина, кто-то упал. Мужики пытались укрыться друг за другом, отводили глаза. Ведь у них появился шанс. У каждого появился шанс пережить этот кошмар, перетерпеть, если кто-то другой… В поединок же – верная смерть, никто не боец.
Горх продолжал орать и напрыгивать на людей. Он всё больше распалялся и заходился от восторга своей ролью, своей силой, беспомощностью жертв.
– Господин не будет ждать! Это будешь ты, – он высмотрел среди сбившихся в плотную массу людей фигуру покрепче и ринулся к ней, раскидывая прочих по сторонам. Ухватив кузнеца за бороду Горх выволок его и швырнул на землю у ног красноглазого.
– Давай, доставай, что у тебя там! Вон, ручищи какие, давай! Сдохни героем! А я жене твоей расскажу, как бился ты славно. Ей понравится. Давай!
Кузнец медленно поднялся на четвереньки, потом разогнулся, не вставая с колен.
– Господин… господин, не губи. Я ж не вой, не умею я, отслужу! Я ж…
Красноглазый недовольно дёрнул уголком рта, после чего слитным, едва заметным глазу движением нанёс единственный восходящий удар. Вот он стоит в расслабленной позе, сложив руки на груди, миг, и меч впивается в левый бок кузнеца и выходит справа у шеи. Тело оседает, распадаясь, в ужасном разрезе влажно схлопываются ещё живые мешки рассечённых лёгких.
– Снова убеждаюсь, не ценит люд доброты. Ты им милость, и только неблагодарность в ответ, – меч подёрнудся лёгкой рябью, и кровь осыпалась пылью, оставив клинок идеально чистым, – Что же, значит потеха будет иной…
– Стойте, – от страха у Иштваана перехватило горло, а в голове было гулко и пусто как в подполе по весне. Он сам не верил, что действительно вызвался. Он даже не был уверен, что сказал это вслух, поэтому коротко откашлялся и громче произнёс, – Стойте! Я буду…
– Что ты будешь? – Горху надоело бегать и рычать, и теперь он говорил с наигранным участием.
– Биться буду, – Иштваан стал подниматься на ноги и понял, что выходит плохо, потому что Мёда крепко-крепко вцепилась в него и принялась тихо по-бабьи выть.
– Ну, как же ты биться будешь, тебя, вон, не пущщают. Ты разрешения-то спроси, мы подождём, – толпе кривляния Горха явно пришлись по вкусу, на Иштваана посыпались оскорбления, кто-то метко кинул огрызком.
Иштваан, поведя плечами, вырвался из рук супруги и на негнущихся ногах вышел вперёд.
– А ты хоть бился когда, поединщик? Ну, поведай обчеству о подвигах своих великих. Окажи уж честь, любопытно нам.
– Я это… На кулаках завсегда первым был, – в толпе обидно заржали, прилетел ещё один огрызок.
– А биться-то ты чем будешь, тоже кулачками небось? – снова взрыв хохота.
– Чем? Вот, топор у меня… – Иштваан хлопнул рукой себя по поясу, топора не было.
– Что, потерял? – Горх присел и, сделав большие глаза, развёл руками, толпа буквально заходилась от хохота. Красноглазый поморщился.
– Дай ему свой топор.
– Что? – Горх такого поворота явно не ожидал и недоумённо обернулся на предводителя.
– Дай. Ему. Свою секиру. После с трупа подберёшь. Или мечами биться разучился?
Горх подобострастно поклонился и развернувшись со злостью швырнул секирой в Иштваана. Тот неловко поймал оружие, пребольно получив древком по лбу. Тяжести в секире оказалось ещё более, чем было с виду, и руки сразу потянуло к земле. Кое как он перехватил древко посредине и нелепо выставил её вперёд. И зачем-то стал разглядывать. Оружие было старым и по-своему красивым. Чернёный широкий полумесяц лезвия покрывал тонкий почти стёршийся от времени узор, лезвие имело великое множество мелких щербин, выправленных точильным камнем, и напоминало столярную пилу. На обухе был откован слегка загнутый гранёный крюк, полностью металлическое древко всё было изъязвлено кавернами и зарубками. Оканчивалось древко небольшим рубчатым шаром того же металла, что и лезвие. Красивое оружие, красивое и смертоносное в умелых руках… Умелых. Бой ещё не начался, а руки уже уставали.
Горх тем временем выхватил из наспинных ножен пару кривых мечей средней длины и с силой провёл один об другой, извлекая пробирающий до костей скрежет. Затем он вытянулся вверх и издал протяжный волчий вой. Волколаки завыли в ответ, разбойники, у которых были щиты, принялись ритмично стучать о них рукоятями оружия. Все взгляды обратились на предводителя.
– Ты разочаруешь меня, если бой окончится быстро. Пусть местный покажет хоть что-то… Начинайте!
Толпа взревела. Горх раскинул руки с клинками и медленно пошёл на противника.
– Давай, козопас, вот он я! Твой шанс – один удар. Бей, герррой.
Отбиваемый ритм, шум собственной крови в ушах, крики сливались для Иштваана в вязкий тягучий гул. Он крепко зажмурился и сделал шаг вперёд. И ещё шаг. Страх сжимал ледяной хваткой сердце, сковывал по рукам и ногам. Вот-вот, сейчас из темноты выметнется кривое лезвие, вопьётся в плоть, сокрушит кости… Надо смотреть! Он с усилием разлепил глаза, враг был совсем близко. Его глумливая рожа лучилась превосходством, он стоял прямо, приглашающе открыв грудь для удара.
– Чего ждёшь, лесоруб, дерева не видал? Рубани уже! Под корешочек.
Иштваан вскинул секиру над головой и резко опустил её на то место, где стоял противник. Он так дрова всю жизнь колол. Лезвие с гудением пошло вниз, но коротко звякнув о левый меч Горха, ушло в сторону, а рукоять правого меча врезалась в губы Иштваана. Брызнула кровь. Он быстро дёрнул воткнувшуюся в землю секиру к себе, перехватил за конец древка и широким взмахом рубанул вокруг себя, едва её не выронив, когда инерцией его повело в сторону.
Горх мягко отскочил от удара и принялся кружить вокруг, жаля ругательствами. Иштваан попытался ударить ещё дважды и теперь совсем не знал, что ему делать. Секира в руках ощущалась каким-то бревном, враг легко читал каждое его движение и развлекался как мог. И стоит ему заскучать, как для Иштваана всё закончится: больно и стыдно.
Красноглазый был разочарован. Он спокойно наблюдал за этим… действом, схваткой или боем происходящее назвать было нельзя никак. Он видел подобное десятки раз, каждое событие, каждое движение было настолько банально и предсказуемо, что хотелось просто взять и быстро убить обоих.
Вот сейчас этот бездарь махнёт несколько раз топором, едва не падая после каждого удара. Дистанции не чувствует вообще, Горху даже делать ничего не нужно, тот просто воздух рубит! Дурная была идея с поединком… Дальше бездарь должен в отчаянии начать, выпучив глаза, беспорядочно размахивать оружием вправо-влево. Вот, начал… Как мух веслом гоняет. Сейчас выдохнется, в собственных ногах запутается и упадёт… Почти так – Горх раньше пинком под копчик помог. Как же банально… Ну конечно, ещё и топор в падении выронил, как же иначе. Бездарь как есть.
Иштваан с хрипом хватал воздух ртом, лёжа ничком на земле. Грязь, смешавшись с потом, забила глаза, на языке стоял привкус крови и навоза. Секира лежала в четырёх шагах, прямо у ног Горха, даже не сбившего дыхание.
– Что, опять топорик потерял, да? А я нашёл, гля-ка. Что делать будем?
Иштваан тяжело перекатился набок и сел на пятку, утёрся рукавом, перед глазами всё плыло.
– А давай, я тебе его возверну. Хочешь? Конечно, хочешь! Но надо попросить, крепко так попросить. Ты не вставай, тебе же отдых нужен, не вставай, бедняга. Ты так ползи сюда, поближе. И попроси. А я – подумаю, – он поставил ногу на лезвие секиры и скрестил мечи у колен.
В висках шумно билась кровь, толпа вокруг больше не стучала о щиты. Лица разбойников слились для Иштваана в одну мерзкую косматую харю, которая погано гоготала, выкатив мерзкий язык, и тыкала в него пальцем. Ужас происходящего, ужас от того, что скоро произойдёт, захлёстывал его с головой. Разум молил хоть о какой-то поддержке, о кратком просвете в этом тягучем кошмаре, и Иштваан всмотрелся в деревенских. Жена, почти скрывшись в толпе, сидела к нему спиной, укрыв лицо в ладонях, его детей и стариков не было видно. Остальные же… В неверном свете магического светляка кто-то молился, кто-то, обняв близких, просто ждал развязки. Дородная баба что-то прятала у сруба колодца. А троица мужиков в первых рядах – Иштваан не сразу поверил, что это взаправду, – троица мужиков переглядываясь и толкаясь плечами, посмеивалась под кривлянья разбойника. Над стыдом, над беспомощностью того, кто в миг последний на верную гибель вызвался. И теперь – вот так… Как же они могут-то, так?! За что?! Он же это всё – вместо них! Ради – них!!! Чтобы жили все, чтобы…
Горячая колючая злая волна зародилась где-то в животе Иштваана и медленно-медленно пошла вверх, к голове. Горх, горделиво скалясь, продолжал что-то говорить, но грохот бьющегося всё быстрее собственного сердца заглушил все звуки. Пальцы непроизвольно сжались, погружая фаланги в утоптанную землю. Твари, какие же твари! Ненавижу! Так бы и разодрал рожи их, и тех, и этих, ненавижу!!!
Страх сплетался с горечью, горечь сплеталась с неожиданной, небывалой дикой злостью, Иштваана разрывало изнутри, перемалывало всё, что он считал своей сутью; его мысли, воспоминания, другие чувства оказались где-то далеко-далеко. Тук-тук, тук-тук.
Человек с неприятным лицом плямкая губами провёл кончиком меча у своего горла. Тук-тук. Кто я? Тук-тук. Что я здесь делаю? Тук-тук. Кто все эти, вокруг меня? Тук-тук, тук-тук. Волна, поднимавшаяся от живота, наконец добралась до головы и мир взорвался.
Он куда-то летит, столкновение. Чей-то незнакомый низкий рёв, треск. Звон. Треск и скрип. Влажный хруст, липкое соскальзывает по лицу. Ещё, и ещё, и ещё. Цветные пятна, он снова куда-то летит, так легко-легко. Кто-то стучит в дверь. Упорный… Бескровные губы что-то шепчут в крупный кристалл. Помешать! Не успел, тяжесть сдавливает голову и клонит, клонит…
Глава 2: Иштваан. Ч 2. Бешенец
Иштваан тяжело ворочался на земле, всё тело ломило, болели, кажется, даже зубы и волосы на голове. Вообще, болело по-разному: где-то резко, где-то просто как после дня на пахоте, но сейчас не до переборов было – в себя бы прийти. Он попытался сесть, получилось далеко не сразу, что-то сильно мешало. С носа на губы упала тяжёлая капля – солоно. Ощутив щекотку на лице, хотел было его утереть и разглядел наконец, что его руки сведены судорогой на древке секиры. И захочешь – не расцепишь. Всё, чего он добился, стараясь волевым усилием отпустить-таки клятый топор, это подёргивания правого мизинца, а так ниже локтя руки были как окаменелые. И до локтя же рукава были напитаны чем-то духовитым и тёмным.
