Диана

Я внутренне оцепенел, но вида не подал и с замиранием сердца согласился. Так на ближайшем горизонте моей жизни и болезни замаячила тревожная, но захватывающая веха – физическая встреча с виртуальной Дианой. Некоторое время ПЕК был в командировке, потом перенесли дату приёма, на котором должно было состояться знакомство, так что у меня было время утолять свою жажду по ласкам Ники и провести обстоятельное обсуждение своего душевного состояния с дядей Колей.

К Нике я уже привык, как к настоящей girl-friend, то есть никого к ней не подпускаю, на занятиях и вечеринках открыто оказываю ей всяческие знаки внимания, ревниво и тактично обнимаю за талию, и не пропускаю ни одной возможности остаться с ней наедине. Она так же стремится к этому, и я вижу, чувствую, что в отличие от меня она всей душой повернулась ко мне, и что теперь у неё нет никакого папика, никакого виртуального элегантного Аль Пачино, или какого-нибудь воображаемого дюжего самца-мачо. У неё стал один я, и мне стыдно за мои чувства к Диане. Я так люблю их обеих!

С дядей Колей отношения как были откровенно-дружескими, так и остались. Моя ревность к нему исчезла, иногда лишь карябая мою совесть за бывшие нехорошие подозрения. Я уважаю его по-настоящему джентльменский поступок с Никой, хотя и понимаю, что не случись всей этой истории с МАМОЙ и ребёнком, он мог бы поступить по-другому, как наверняка и собирался.

Интересна его реакция на мой рассказ о моём варианте "Caelestis femina". Моя первая, единственная, виртуальная Диана! Я вновь бредил тобой, рассказывая дяде о своих болезненно-чудесных медитациях, когда оттенки твоего голоса навевают не только дивный лик женщины-мечты, но и мягкость твоих губ, запах волос, тайну улыбки, детскость и одновременно откровенный зов твоей грации! Я был благодарен дяде за его молчаливое понимание, подбадривающие кивки и одобрительную улыбку. Вот что он сказал мне в ответ:

– Знаешь, я должен открыть тебе кое-что: когда ты заболел, мы с твоими родителями решили, что ты переживаешь первый любовный шок, ты ведь сам им признался. Обыкновенный признак полового созревания. Но мы не ожидали, что он будет таким сильным, поэтому и ухайдакали тебя с перепугу в эту психушку. А перед этим тот важный психиатр (помнишь, перед больницей) сказал мне при разговоре наедине, – так, для справки, – что в старые времена господа лечили такие неврозы очень просто. Они подсовывали сынку хорошенькую девушку, здоровую, надёжную, из прислуги. То есть следовали старому доброму принципу: "Подобное излечивается подобным". Ну, следовать этому намёку мне, конечно, и в голову не приходило, а теперь ты посмотри-ка, что получилось? Именно это и вышло! Ты ту девочку из класса, из-за которой чуть не спятил, любишь?

– Люблю. Так же, как и раньше, люблю.

– Что?…Вот как?… А эту, "Прекрасную женщину" Розанова, то бишь, Диану ПЕКа?

– Обожаю. Она всегда со мной и во мне. Люблю.

Дядя развёл руками, всмотрелся в меня и спросил:

– Значит, ты не вылечен? Ты всё ещё болен? Болен вдвойне?

– Не знаю. Но люблю обеих. Кажется, да, болен. Мне тяжело. Но я выдержу.

Пришёл, наконец, вечер знаменательной для меня встречи. Это был приём в Телецентре в честь тех, кто разработал и запустил на Пульсаре проект "ДИАНА". ПЕК провёл меня туда, а по дороге напомнил, что там будет несколько "Диан", но он представит меня той, чей голос был заложен в основу проекта.

Народа было много, все толпились вокруг столов с выпивкой и закусками. Внутри у меня всё дрожало и дёргалось, я бесконечно глотал слюну от волнения, и, чтобы хоть немного успокоиться, взял бокал шампанского. Не успел я сделать глоток, как меня хлопнул по плечу ПЕК и сказал стоящей с ним незнакомке:

– Ну, вот он, твой юный почитатель! Представляю тебе самого молодого твоего поклонника. Это – Иван, а это – Катя, Катерина, Катерина Петровна, как ей будет угодно. Вино у вас есть, поболтайте, а я побегаю по делам.

Передо мною стояла моя мечта, "Caelestis femina". Это была наша, русская молодая женщина в бальном платье с глубоким вырезом и с обнажёнными руками. Я чуть было не написал "простая", но простой её назвать было никак нельзя. В лице её прежде всего бросался в глаза ум, а потом уж – красота. Но и красота эта была необычна, она была образована пронзительной прямотой линий надбровных дуг, носа, губ, очертаний подбородка. У меня сразу же мелькнула (и затем надолго застряла) мысль о том, что это лицо – гениальная схема, чертёж ума, точное графическое трёхмерное отображение высокого интеллекта. Редчайший симбиоз компьютерной графики и духовного, художественного изображения! Каждая чёрточка, каждая точка его имели свой глубокий смысл и значение. И ещё – это лицо было потрясающе сексуально.

Заведомо смущённый, дополнительно обалдевший от этого лица, я нашёл в себе силы брякнуть свою пошлую заготовку:

– Здравствуйте! Я представлял Вас красивой, но не такой прекрасной.

И тут же отхлебнул чуть ли не половину бокала. Она привычно усмехнулась и сказала, что мне, такому симпатичному молодому человеку, совсем не идёт говорить банальные комплименты. Лучше бы я рассказал ей более конкретно о впечатлениях, которые производит голос Дианы. ПЕК говорил ей о том, какое сильное воздействие возымел на меня этот голос, сколько чувств и ассоциаций он возбудил во мне. Для неё особо интересно, как выделить и усилить те интонации и оттенки голоса, чтобы их влияние на слушателя стало ещё ярче и эмоциональнее.

– Ведь вы же специалист в этой области, Пётр (это она о ПЕКе) мне говорил о вас как об очень толковом IT-шнике. Простите, а вам можно так много пить вина? Вы же так молоды, сколько вам лет?

– Скоро шестнадцать. Это лёгкое шампанское, оно на нас, теперешних малолеток, вообще не действует. Но хорошо, ещё бокал для смелости, и всё. Вы спрашиваете о технической стороне дела, а я совсем о другом хотел Вам рассказать. Сейчас, когда я Вас, наконец, увидел, я…

…И меня понесло. Я рассказал ей о Прекрасной Даме Блока, о "Caelestis femina" Розанова, о "Гранатовом браслете" Куприна… Я не успел посвятить её в своё душевное состояние, воспеть то волшебное облако её голоса, которое поглотило меня целиком…

– Ну, довольно, довольно – польщённо рассмеялась она, – и оставьте, наконец, вино. Я вижу, что нам надо серьёзно поговорить, и, возможно, не один раз, но сейчас мне необходимо провести несколько действительно деловых встреч. Давайте обменяемся номерами и будем на связи. Обещаю, я позвоню первой. И подберите заранее, пожалуйста, самые простые, доходчивые книжки и статьи о синтезаторах голоса, мне это так необходимо! Ведь всё же будет продолжаться, надо держаться на уровне. А то Пётр только обещает, он так занят!

Мы расстались, и мне показалось, что встречи вообще не было, так ничтожно мало я успел ей сказать. Не сказать, нет, а перевалить с себя часть груза, готового меня окончательно раздавить. Ведь в этом заключается наша подлая человеческая солидарность, – не тащить одному непосильный груз своего мандража, а как можно больше переложить его на любимого человека! Как только она отошла, я сразу оторопел: а голос? Какой у неё был голос? Конечно, похожий на мою мечту, но всё же другой, совершенно земной, без налёта мистики и волшебства. Зато во мне навсегда осталось острое ощущение его гипнотического обаяния, сопряжённого с жёсткой силой и проницательностью, – всего того, что так красиво отражалось на её необыкновенном лице. Сразу же стал понятен и выбор ПЕКа, который, образно выражаясь, при выборе смертоносного кинжала не забыл об изумительных инкрустациях на его рукояти и клинке. Раздумывая об этом, я опорожнил все находящиеся поблизости сосуды, и когда появился снова куда-то спешивший ПЕК, поблагодарил его и попросил вывести меня сквозь эти запутанные проходы. Он передал меня какому-то знакомому, добродушному, но тоже занятому чем-то другим парню. Парень послушал меня по дороге к раздевалке (я продолжал рассуждать о прекрасных дамах), спросил, смогу ли я сам добраться домой, и посоветовал вызвать такси. Я согласился, и в нашем дворе в какой уже раз забился за мусорку и там снова грезил этим новым лицом, новым голосом, пока окончательно не протрезвел. Какая у неё была фигура, я, погруженный в свои бредни, вообще не рассмотрел.

И закружилась новая бешеная карусель! Она и сейчас вертится передо мною. Вот я встречаюсь с Катериной в кафе, и мы чинно пьём только кофе, вот я в гостях у неё дома – я с кипой книг и бумаг по синтезаторам и заодно с книгами Розанова, о котором она до встречи со мной вообще ничего не знала. Вот я в театре, на спектакле, где она играет главную роль, а вот – на телевидении, за стеклом студии звукозаписи с её участием. Вот мы с ней в университете, куда затащил нас ПЕК, чтобы продемонстрировать ей воочию кое-какие новые приборы и "показать" их звучание. Вот мы в кино, на сверхмодном английском фильме о семье, измене и возмездии. Вот мы в её постели – упоённые любовью, обессиленные, счастливые. Вот растерянное, всё в слезах лицо Ники – с ней случилась жуткая истерика прямо на уроке, и никто не знал, почему. Знал один я – она переносит из-за меня такой же шок, какой перенёс я совсем недавно, и мне жаль её, как жаль было себя – перерезанную трамваем визжащую собаку. Но я не могу оторваться от Катерины, вырваться из пут облака, образованного её голосом, а теперь ещё и её звериной ненасытностью.

Не надо быть провидцем, чтобы не догадаться, чем всё это кончилось: она съела меня целиком. Проглотила, как огромная акула на ходу, мельком, не затрудняя себя, глотает очередную мелкую рыбёшку. Прошло совсем немного времени, и как-то раз у неё дома (она жила в одиночестве), она спросила меня, смотрел ли я фильм "Чтец". Да, смотрел.

– И чем же мы от его героев отличаемся?

– Ну, прежде всего тем, что вы вдвое моложе героини.

– Ах ты, льстец! А ещё?

– Эээ..Тем, что вы не мыли меня в ванной.

– Правильно. Исправим?

И мы исправили. И исправляли, пока примерно через месяц не наступил момент истины, момент беспощадного откровения. Она встала, чтобы попить, в затемнённой спальне и протянула свою гибкую, изящную руку к заварочному чайнику. Я видел, как красивый чайник бесшумно проплыл в полутьме к губам обнажённой точёной фигурки, и… вдруг с ужасом услышал гулкие, медленные животные глотки, а после каждого – зычные утробные рыки утоляемой жажды. Это был истинный голос её сути, скрытные признаки которой я, как мелкие уколы, ощущал с самого начала нашего с ней общения. От ЭТОГО ГОЛОСА я закрыл глаза и замер от срама ни жив, ни мёртв, притворившись спящим. А через час она проснулась и деликатно отправила меня домой, сказав, что пока её не посадили за совращение малолетних, нам лучше больше не встречаться:

– Хватит, малыш, я и так многому тебя научила. Хорошего помаленьку.

Глава 9

Что нам делать?

(Дианы не существует?)

Итак, моя незабвенная "Caelestis femina" подложила бомбу под волшебное, загадочное облако, под именем Диана и взорвала его на части, непригодные к восстановлению. Обладательница божественного голоса с мимолётной жадностью обглодала все косточки моей души, рыгнула, сплюнула и забыла обо мне навсегда. Врачи сказали, что у меня длительная депрессия, и вылечить меня могут только время и антидепрессанты.

Ника долго отказывалась говорить со мной, потому что так же, как и я, прошла через психушку и после этой психушки, не получив от меня никакой поддержки, пустилась во все тяжкие: снова шмотки, марафет, порнуха, дискотеки. Только однажды мы с ней всё же встретились, покаялись друг перед другом, но она сказала, что не будет верить ни мне, ни кому-либо другому теперь уже всю жизнь. Говорила она со мной грубо и презрительно. Хватит с неё, она увидела, что хвалёная любовь это просто слабосилие, кабала. Именно так её мама "любит" своего мужа, Никиного папу, – просто она страшно боится его, то есть боится, что он может уйти. А он ей почти открыто изменяет, и знает, что она знает, и пользуется её страхом. Ты заставил меня полюбить себя только для того, чтобы качать права и потом со смаком изменить. Нет у тебя никакой совести, одна случка на уме. И ты такой же сучий потрох, как все, прохрипела она осипшим от травки голосом мне прямо в глаза.

Она уверилась, что никакой другой правды нет, и главное: чем плоха эта жизнь, которой она снова живёт? Может, это единственный способ выжить – никому не доверять, быть всегда начеку, следить, чтобы тебя не обули, а при возможности развести кого-то на бабки, если только дело верное, – почему бы и не развести? И если тобой кто-то увлёкся, почему бы не выжать из него всё, что можно, а потом кинуть? (здесь я вдруг вспомнил Лермонтова). ВСЕ ТАК ЖИВУТ! Тогда почему не выпить, не загулять, не ширнуться? Я слушал её, и меня снова начинала бить дрожь. Я был во всём согласен с ней, и мне становилось стыдно и страшно: как быть дальше? Что нам делать?

Глава 10

К тебе, Диана, к тебе!

(Ты всё же есть, Диана!)

Вчера, а это ведь уже май-месяц, Ника неожиданно позвонила мне вечером и сказала, что ждёт меня на "нашем" месте. Меня чуть удар не хватил. Одни эти слова "наше место" подали мне столько надежд! Я бросился туда, по дороге прощаясь со всеми этими психозами и передрягами, и приветствуя приход счастливой и радостной весны. Внутри меня ликовали торжествующие мелодии, они повторяли: мы будем, будем вместе! И вдруг скорбно и оглушительно ударили оркестровые тарелки.

Она сидела в кустах и тихо плакала. В руках был платок, а на коленях знакомый флакончик с дринком и какие-то упаковки. Как только я сел рядом, она обняла меня, прижалась горячей, скользкой щекой и разрыдалась. Потом, всхлипывая и давясь слезами, сказала:

– Я залетела! – и показала мне какие-то стекляшки. И я сразу почувствовал и её, и себя той тряпкой, которую крутят, жмут и яростно мучают.

Мы выпили, курнули травки, потом она достала шприцы (у неё всего было в достатке) и укололи друг друга. Я уже давненько ничего такого не применял, и вся эта дурь сильно подействовала. По-моему, я тоже заплакал. А она, наоборот, чуть подтянулась, смогла внятно говорить. Я ни о чём не спрашивал, сказал только сразу, что если нужны будут деньги, то я достану сколько надо. Потом она выдавила из себя самое, как ей казалось, важное: это был рыжий Вован. Он ни в чём не виноват, она сама к нему полезла сдуру от обиды на всё: на отца, на мать, на меня. Она хочет сделать аборт. Кроме меня, никто ничего не знает. Я ответил, что Вован тут не причём, во всём виноват я. Но я против аборта. И стал уговаривать её объявить нашим родителям, что она забеременела от меня. А там уж выворачиваться, как придётся, по обстоятельствам, ждать, когда нам разрешат пожениться или оформить ранний брак. Она посмотрела на меня, как на психа и снова зарыдала.

– Родить ребёнка от этого козла? И растить ещё одного козла вместе с другим козлом – с тобой? Да ты не понимаешь, что ли, что вы мне один другого отвратнее! Я вас ненавижу! Уйди лучше, чем тупить! Иди отсюда! Иди на …!

Началась настоящая истерика. Не меняя внутренне своего мнения, я, чтобы её утихомирить, согласился с операцией, сказал, что деньги это не вопрос, заставил допить флакончик, обнял её крепко и уговорил помолчать. Она немного успокоилась, но всхлипывала непрерывно. Я совсем было обрадовался, но она вдруг вся забилась, вцепилась в мою одежду и начала кричать, что боится операции, что я во всём виноват, и я её довёл до всего этого.

Так мы просидели до глубокой ночи. Дурь, потреблённая в кустах, не проходила у обоих. Я довёл её до самой квартиры, и когда мы поднимались по ступенькам, она покачивалась и без конца бормотала:

– Так что же мне делать? Что делать?

…Этой бессонной ночью я пытался выстроить всё, что с нами случилось, в единую цепочку. В голове вертелось и то, что мы просто бесились из-за тривиального полового созревания, и ощущение какой-то разрозненности одноклассников, и безразличие учителей, и ложь родных и близких. Жизнь заставила всех отстраниться от разделения понятий добра и зла, всем не хватало того, что дядя Коля называл христианским миролюбием, любовью к ближнему, колыбелью цивилизации. Все отдалились, отвернулись друг от друга. И действительность стала безобразной и отвратительной. Нам, беспомощным, несозревшим человекам, дали глаза, чтобы всё это увидеть, и ничего не дали, чтобы хотя бы что-то изменить. Зачем же тогда жить? Я не хочу продолжать жить в царстве лжи и обмана, я хочу в " …прекрасное царство, благое царство, где всё благословенно, и тихо, и умиротворенно." И где все безоговорочно верят друг другу, добавил бы я. Не хочу. Не хочу. Не хочу!

Была глубокая ночь, но я позвонил Нике, я знал, что она плачет и не спит. И мы неожиданно радостно и как-то страстно поняли друг друга, воодушевились своими разочарованием и отчаянием. Мы вместе ощутили от этого такое облегчение, такой восторг, что оба, я не сомневаюсь, впали в долгожданный передых, сладкий безумный транс.

В этом самозабвенном экстазе я предложил ей сейчас же, ночью, пока мы счастливы на час, и пока никто не видит, не помешает, забраться на крышу её дома (мы там раньше бывали) и покончить со всем, что нас мучает и давит – прыгнуть, взявшись за руки. Она без раздумий согласилась. Я тихо, кое-как оделся, посмотрел на двери спальни родителей. И вот я делаю последнюю запись своего дневника, и эта запись обращена к Диане, моей мечте о доброте, отзывчивости и ласке:

– Мы верим, что ты есть, Диана! Мы идём к тебе!

КОНЕЦ

Примечания

1

И.А. Бунин. Жизнь Арсеньева. Собр. соч. в 9 томах, 1966г., т.6.

2

В.Ерофеев. Бесполезное ископаемое. Вагриус Москва 2003. Вольная трактовка одной из записей.

3

Ш.Бодлер. Цветы зла. Издательство Наука. Отрывок из стихотворения "Украшения". Перевод С.Петрова.

4

Э.По. Избранное. Москва 1959. Использованы образы и слова из стихотворения "Улялюм".

5

К.С. Горбацевич. Словарь эпитетов русского литературного языка. Санкт-Петербург "Норинт" 2000.

6

В.В. Розанов. Последние листья.1916 год. ЛАКОМ-КНИГА. Москва 2001.

7

"ПУЛЬСАР" – вымышленная транснациональная корпорация.